– Нет. Федор Никитич, сказывали, сестру за кого-то из годуновской родни просватал, – вмешался князь Урусов. – Что будет, коли дальше вверх по Яузе пробираться?
– Этак можно до самого Ростокина добежать… – подьячий задумался. – Ростокино! Мы там недавно ватагу вместе с Разбойным приказом брали. И очень нам поп помог, батюшка Пафнутий, что там служит. Да и мы тому попу помогли – у налетчиков его отбили, да те налетчики церковь обокрали, а мы образа в серебряных окладах вернули, они даже оклады снять еще не успели, так и покидали в свое логово. Вот его и просить надобно, чтобы приютил.
– Ненадолго. Как только Бакиру полегчает, я отправлю его к нашим, в Ногайскую Орду, – сказал князь Урусов. – Там его так спрячут – никто не дотянется. Ты этого желал бы, брат?
– Этого, Урак бин Джан-Арслан.
Потом все расселись у большого костра, который умело разжег Бебеня.
– Есть охота… – сказал он. И тут же посыпались советы – надрать осиновой коры, наковырять мха из-под снега, поискать беличьих запасов.
Деревнин понимал – молодцам после ночных событий нужно повеселиться, потешиться, наговорить глупостей, иного способа успокоиться у них нет. Взять с собой баклажку Деревнин, конечно, догадался, но вина там было – на донышке, люди воеводы хмельного не пили – пророк Мухаммад не велел, и среди княжеских людей тоже, сдается, кое-кто придерживался магометанской веры.
Не сразу подьячий вспомнил о пленнике, что лежал, крепко связанный кушаками, в одном возке с мертвым телом.
Деревнину доводилось видеть в деле таких огромных детин, и он уже не разумом, а нюхом чуял и понимал: они безжалостны, их посылают туда, где надобно убивать. То, что этот верзила чуть не уволок обратно толмача, вовсе не означало, что там толмача оставят в живых.
– Ну, будет, будет! – прервал подьячий громкую болтовню молодцов. – А ну-ка, вытащите мне того детинушку из возка. Как бы он насмерть там не замерз.
– Я про него забыл, – сказал Ораз-Мухаммад. – Ты хочешь его допросить, Иван Андреич?
– И допросить хочу. Но сперва – проверить одну догадку.
Замерзшего пленника выволокли и поставили на ноги, потом дотащили до костра, поставили поближе к огню.
– На всю жизнь будет ему отметина, – сказал Бебеня, имея в виду рану, что нанес таинственный помощник, прибежавший удивительно вовремя, чтобы спасти толмача и встретить свою смерть. – Не знаю, кто выручил из беды толмача, но я за того молодца с этим мерзавцем сам поквитаюсь. Зря, что ли, его сюда притащили?
И он замахнулся на пленника. Тот мотнул головой, замотанной в окровавленные холщовые полосы.
– Погоди, Бебенюшка, – удержал Деревнин. – Это успеется. Ораз Онданович, я чай, он только родное наречие разумеет. Дай мне человека, чтобы допросить негодяя.
– Я сам помогу.
– Коли так – спроси, как его звать и какого роду-племени.
Воевода перевел вопрос на казахский язык и получил пространный ответ, хотя голос звучал невнятно – пленнику было больно говорить.
– Звать его Нуржаном, семь поколений предков назвал, как положено. Казах…
– Нуржан… У вас ведь всякое имя что-то значит, Нуржан – это кто?
– Дыхание света, – неохотно ответил Ораз-Мухаммад. – То бишь, светлая душа…
– Промахнулись его батька с матушкой, – заметил подьячий. – Сдается, нет в этой душе никакого света. Тришка, ты поближе стоишь, распутай ему ноги. Ишь, как все тут затоптали… Савка, глянь окрест – мне нетронутый снег нужен. Елка, зажги смолистую веточку. Молодцы, возьмите его под локотки, но держитесь от него как можно дальше. Надобно, чтобы он прошелся по нетронутому снегу.
Нуржан сопротивлялся, что было сил: видать, решил, что на казнь повели. А всего-то нужно было Деревнину увидеть его следы.
Он хорошо осветил самый отчетливый след горящей веточкой, измерил пальцами вдоль и поперек.
– Левая нога сильнее загребает, чем правая. Семь вершков и два с половиной вершка. Ну, вот мы, сокол мой ясный, топтыгин казахский, и встретились. Воевода! Это он удавил девку Айгуль!
– Иншалла! Алла акбар! – ответил, воздев руки к небесам, Ораз-Мухаммад, а потом перешел на русскую речь: – Подьячий, он сейчас все расскажет, а не расскажет – велю пытать.
Что такое пытка – подьячий Земского двора знал; порой один лишь страх дыбы развязывал злоумышленникам языки. Воевода произнес несколько слов по-казахски, Нуржан не ответил, воевода добавил, Нуржан буркнул невнятное.
– Скажи ему – розыск по делу об удавленной девке начался, скажи – в приказной избе Земского двора… Вот черт, и не объяснишь ведь этому лешему, что такое Земский двор! Скажи – ежели он совершил убийство в Москве, то судить его будут по здешним законам. Никто его в степь, на суд вашего бия, не повезет. Скажи – я уж позабочусь, чтобы кара вышла самая суровая. И еще скажи – я его сейчас, как положено, допрошу.
Ораз-Мухаммад нехорошо усмехнулся и произнес речь – короткую, но очень грозную. В ответ была речь невнятная, но взволнованная и страстная.
– Говорит – девка сама виновата, – кратко перевел на русский Ораз-Мухаммад. – Разойдитесь все. Не смейте мешать. Елка, Бебеня, вы останьтесь. И чтоб не смел стоять перед нами!
Нуржан, согласно древнему обычаю, опустился на корточки, а связанными руками прикрыл макушку.
– Что это он делает? – спросил подьячий.
– У нас так пленник показывает свое смирение и просит о пощаде, – объяснил воевода. – Хвала Аллаху, хоть что-то из наших правил этот самец-албасты еще помнит. А о том, что девиц надобно беречь и холить, забыл. Девица в юрте – сокровище, через нее прирастает потомство. А он убил Айгуль, проклятый шайтан!
Молодцы собрались по другую сторону костра, между ними и затеявшим допрос Деревниным был высокий огонь.
– Скажи ему: если будет толково отвечать, то оставим в живых, – пообещал подьячий.
Оказалось, воевода по-казахски сказал иное: будешь молчать – разуем и сунем твои ноги в костер. Деревнин догадался о неточности перевода по громкой, сбивчивой, торопливой и отчаянной речи пленника. При этом изо рта вместе со словами вылетала кровь.
Подошел ногаец, прикатил найденную под навесом возле поленницы колоду для колки дров.
– Садись, Иван Андреич, – сказал он. – Наш шайтан должен видеть, что ты – главный, потому что ты сидишь, а мы с братом стоим. Иначе он не уразумеет.
Деревнин с большим достоинством сел и выложил на колени кулаки в рукавицах. Князь и воевода встали по обе стороны колоды, причем князь еще и обнажил саблю.
Воевода задал Нуржану краткий вопрос, тот вместо ответа опустил голову.
– Жить хочет, – сказал Ораз-Мухаммад.
– Это славно. Значит, готов все рассказать. А мы то, что он наплетет, и вывернем наизнанку, и получим доподлинную правду. – Подьячий усмехнулся. – Главное – что не закаменел. Я таких видывал – хоть его огнем жги, молчит, как пень. Спроси – чем девка провинилась.
Ответ был краток и переведен одним словом: подслушивала.
– Мы с Воробьем возвращались поздней ночью. Хорошо, решеточные сторожа нас знают, пропустили. По ночам девки спят или к молодцам бегают. Спроси его – отчего Айгуль ночью не спала, а подслушивала.
И снова ответ был исполнен страсти и злобы, и снова воевода перевел кратко:
– Бегала к жигиту. Еще распутной девкой назвал.
– Ну и дурак. С девками случается. Его самого, поди, девки не любят. Стало быть, по пути к молодцу или от него услышала такое, что лучше бы ей не слышать, и ее при том заметили. И перетолмачь: мы и сами с усами, понимаем, о чем шла речь, нам надобны имена. Ораз Онданович, все, статочно, просто: она слышала, как человек из свиты посла сговаривался с Якубом. Я даже полагаю – видела, как тот Якуб передавал тому человеку подарочек от боярина Годунова. Разговора девка могла не понять, это дела мужские. А киса с золотом, да еще тяжеленькая, – тут и дуре-девке многое ясно. – Голос подьячего стал громок и тверд, взор обрел орлиную пристальность. – С кем сговаривался Якуб? Пусть назовет имя!
Нуржан понял – этот русский не шутит. И он, невзирая на боль, заговорил. Но подьячий, понимая, что сейчас Нуржан ради собственного оправдания несет многословную чушь, прервал его всего лишь одним словом:
– Имя!
– Ата аты! – сразу перевел воевода.
И оба замолчали, причем Деревнин теперь глядел на Нуржана даже с некоторым любопытством, а Ораз-Мухаммад – очень строго. Ногаец же нехорошо улыбался.
– Атабай-бек…
– Чтоб у него во рту свила гнездо змея, чтоб рот его наполнился черной кровью! – воскликнул Ораз-Мухаммад.
– Так и будет, – подтвердил проклятие ногаец.
– Ну вот, половину дела мы сделали, теперь нужны подробности, – с облегчением произнес Деревнин. – Почему Атабай-бек донес боярину о тайной встрече с теми людьми? Потому лишь, что боярин через Якуба подкупил его? Или была другая причина?
– На этот вопрос я сам тебе отвечу. Мой Кадыр-Али-бек, когда стало известно, кого прислал мой хан, много про тех людей рассказал. Атабай-бек – Старшего жуза, Кул-Мухаммад – Среднего жуза, послом должен был стать он, Атабай-бек, – объяснил Ораз-Мухаммад.
– Жуз? Казахи делятся на жузы? – спросил Деревнин.
– Казахи не делятся на жузы, мой народ состоит из жузов. Но Старший, Средний или Младший – все же имеет значение.
– Но ведь они – родственники?
– Через женщин. Кул-Мухаммад взял старшей женой сестру Атабай-бека, она вскоре умерла. И младшая жена у него – тоже из Старшего жуза, родственница Атабай-бека. Видимо, в роду Атабай-бека много лет назад было принято брать в жены узбечек. Их брали за красоту. Хотя красота передавалась только от матери к дочери, сыновьям ничего не досталось, – пошутил воевода.
– Ты все это запомнил еще до того, как тебя привезли в Москву? – спросил Деревнин.
– Каждый казах должен знать всю свою родню до седьмого колена. Иначе он не казах. Даже этот самец-албасты – и то знает. А я заучил еще и родословия тех, кто приближен к Тауекель-хану. Когда мне было тут совсем тошно, я повторял эти родословия, подьячий…