Деревнин посмотрел на воеводу с недоумением – и вдруг понял.
Он, взятый в плен еще парнишкой, увезенный в далекий город с женщинами своей семьи, лишенный связи со своим родом, мог только это – помнить и повторять имена…
– Ази-ханум, еще когда я жил под женским присмотром, заставила заучить. А Кадыр-Али-бек про каждое имя потом рассказывал… Только имена, подьячий, вот так я тут и живу…
Деревнин вздохнул.
– Однако надобно продолжать, – сказал он. – Про Атабай-бека я с грехом пополам понял. Теперь вопрос такой – кто и для чего привез отраву?
– Какую отраву, Иван Андреевич?
– Ту, которой отравили дворового пса, чтобы попасть в подклет к Воробью и удавить Айгуль.
– О Аллах, еще и это? – Ораз-Мухаммад заговорил по-казахски, громко и гневно, да так, что Нуржан даже съежился. Он явно не желал отвечать, тогда воевода вытащил из ножен узорный индийский кинжал, а князь замахнулся саблей.
Подьячий испугался, что вот сейчас прямо тут совершится смертоубийство. Но воевода сказал еще что-то по-казахски. Сказал очень тихо, при этом густые брови сошлись.
Деревнин знал это ледяное спокойствие человека, который готов на все, – видывал, и не раз.
Очевидно, сталкивался с этим и Нуржан.
Он заговорил – и сказал такое, что густые черные брови воеводы поползли вверх.
– Отраву привезла жена Атабай-хана, Фатима-ханум. Зачем – Нуржан не знает. Думает – чтобы на обратном пути погубить Кул-Мухаммада.
– И потом преподнести Тауекель-хану неудачу посольства так, словно во всем был виноват Кул-Мухаммад. Он ведь уже не сможет оправдаться, – сделал вывод князь Урусов. – Вдобавок можно обвинить посла в том, что именно его подкупил боярин Годунов. Но это – если Нуржан прав. Что она задумала на самом деле, мы не знаем. И ей допрос устроить не можем.
– Значит, этот – албасты?.. Ораз Онданович, что за зверь – албасты? – спросил Деревнин.
– Это огромная страшная женщина, с когтями, бегает голая по степи, нападает на людей. Если это самка, то ведь должен быть и самец-албасты. Но его никто не видел… Он, наверно, такой же, как Нуржан. Брат, а как у ногайцев? – спросил воевода. – Есть у вас албасты-самец?
Князь пожал плечами.
– Если бы он был, то стал бы приставать к нашим женщинам, и его бы убили, – сказал он. – И не спрашивай, как размножается племя, в котором одни самки. Это знает лишь Аллах.
– Значит, этот албасты знал, что у женщины есть отрава? Как это могло быть? – спросил подьячий.
Состоялся короткий разговор между воеводой и Нуржаном.
– Все просто – Атабай-бек послал этого шайтана в погоню за Айгуль. Ей как-то удалось выскочить в калитку. Нуржан гнал ее, пока ее не спасли добрые люди и не повели к себе на двор. Он побродил вокруг, понял, что попасть туда не может, пес не позволит, и вернулся. Тогда Атабай-бек взял у жены отраву и дал ему. Он не мог допустить, чтобы девка заговорила.
– И впрямь, все очень просто. Теперь нужно решить, что дальше делать с вашим шайтаном, – сказал Деревнин. – Я могу отправить его в тюрьму Земского двора и отобрать у него сказку. А дальше куда его девать? Сгноить в тюрьме? Понимаете ли, эта сказка оправдает одного человечка, площадного подьячего, которого звать Данило Воробей, да и меня с ним заодно. Ведь по моему слову Данило приютил девку. И мы оба испугались, что десятские сдуру нас обвинят в ее кончине.
– Я тебя услышал, Иван Андреич. Тут надобно подумать, – сказал воевода.
Видно было, что у него на уме какая-то затея. Расспрашивать подьячий не стал. Да и незачем было – Ораз-Мухаммад вряд ли сам додумается, как быть с пленником; статочно, посоветуется с Кадыр-Али-беком.
– Но, раз этот человек покаялся в грехах, надо бы ему помочь, – рассудительно сказал ногаец. – Бебеня обмотал ему харю, как пришлось, пусть Федотовна перевяжет, как полагается. Ты говорил, Иван Андреич, что она давала приют налетчикам, так у нее должны быть всякие средства для заживления ран.
– Не заслужил он такого милосердия, Урак бин Джан-Арслан, – хмуро сказал воевода. – Но, коли ты желаешь, ступай, зови сюда Федотовну.
Федотовна, кутаясь в тулупчик, вышла из своей избушки.
– Как там наш болезный? – первым делом спросил ее Деревнин.
– Женка поит его моими отварами. Малость полегчало, но в себя не пришел, бормочет, ее и деток зовет, – ответила Федотовна. – Деточки рядом сидят, за руки его держатся… Жалко-то их как, Господи…
– Но ты его на ноги поставишь?
– С Божьей помощью поставлю. Только тут его держать не могу, ты уж прости…
Федотовна так отводила взгляд, что Деревнин догадался: непременно опять с лесными налетчиками подружилась, старая кочерыжка!
– До утра-то продержишь?
– Пока печь не остынет. В тесноте, да не в обиде. А потом, как ему полегчает… ежели полегчает…
– Не каркай, старая! – прикрикнул на нее Деревнин.
– Так хорошо бы перевезти туда, где просторнее, где мыльню можно истопить. Сама бы я его попарила! Веник да жар всякую хворь выгоняют.
– Забери к себе, Иван Андреевич, – велел Ораз-Мухаммад. – Мыльня, сказывали, у тебя на дворе есть.
– У меня еще сын есть, а при нем – Никитка Вострый. Этот, сдается, доносчик. Михайла его привечает. Только и знаю, что их двоих поить, чтобы рожами в стол засыпали… Как раз боярину Годунову и донесет, что у меня на дворе беглый толмач.
Воевода вздохнул.
– Тогда – в Ростокино, – решил он. – Напиши тому попу, предупреди – пусть приготовит горенку да чуланчик для Федотовны. К письму я денег приложу, Тришка доставит. Только растолкуй ему, как звать попа да где живет.
– Будет исполнено.
Деревнин взял бы Бакира к себе. Он искренне желал помочь этому человеку, но сын-то у подьячего был всего один, и поить его каждый день вместе с Никитой Деревнин уже не мог – этак и спиться недолго. Видывал он в Кремле бывших приказных, потерявших человеческий облик и сидящих на папертях в надежде выпросить полушку да тут же ее и пропить. Такого будущего для сына он не желал.
Нуржан так и стоял на коленях в снегу.
– Ты можешь забрать этого лешего к себе, чтобы в тепле обработать рану? – спросил Федотовну Деревнин.
– Да побойся Бога! Там сейчас пятеро, я, выходит, шестая, да эта здоровая орясина – седьмая? Не поместимся!
– Ну, у костра им займись…
Деревнин огляделся – ногайца не увидел. Он спросил у молодцов и получил ответ: князь и воевода пошли к возкам. Там их подьячий и нашел – ногаец держал один из заготовленных факелов, а воевода, нагнувшись, смотрел на мертвое тело.
– Сдается мне, ты понял, кто он таков, – сказал подьячему ногаец.
– Сдается, да. Он из тех, кто служит на Английском дворе. Видишь, шрам на лбу приметный.
– Что это – Английский двор? Слыхать – слыхал, что за двор – не знаю… – не оборачиваясь, произнес Ораз-Мухаммад.
– Тебе, Ораз Онданович, это и ни к чему, там дела торговые.
– Так он – купец?
– Кто его разберет. Может, и купец, а служит там.
– Так он сам – из Англии?
– Может, и так. Но коли так – прибыл недавно. Я его раньше там не встречал. Он на Москве не более полутора лет.
– Дивно… Заморский купец кидается на выручку степняку… и погибает… Иван Андреич, как такое может быть? – спросил воевода. – Чужой, совсем чужой человек – вдруг бежит отбивать узника… Как звать – неведомо… Кто ему Бакир? Чужой… Иван Андреич, ты многое повидал, ты это можешь понять и мне растолковать?
– Нет, – честно признался подьячий. – А вот то, что ты, Ораз Онданович, тело унес – так это напрасно. Те двое, видать по всему, тоже с Английского двора, они бы его похоронили, как там у них полагается.
– Нет. Сам его похороню. Он брата спас – это мой долг, Аллах не простит, если я тело кому-то отдам.
– Ты же не знаешь, какой он веры, как по его вере хоронить принято, – напомнил благоразумный ногаец.
– А поглядим, какой на нем крест, – предложил подьячий. – Может статься, наш, православный, тогда я сам позабочусь об отпевании. А может, латинский, как те, что немцы или поляки носят. Тогда – у них и спрошу, как быть.
Ораз-Мухаммад сам расстегнул на теле азям и распустил ворот рубахи.
– Нет креста… – растерянно сказал он. – Кто же он?
– Может, там, за морем, не положено кресты на шее носить? – предположил ногаец. – Брат, наш подьячий прав, надо бы тело отвезти на Английский двор. Они там хоть имя знают.
Ораз-Мухаммад выпрямился.
– Имя они знают. А я знаю иное – он за моего брата жизнь отдал.
– И как ты собираешься его хоронить, Ораз Онданович? – осторожно спросил подьячий. – Не в лесу же закапывать. Да и не сможем – и лопат у нас нет, и земля промерзла аршина на три-четыре вглубь. В Москву везти – морока. Все мы можем утром войти через разные ворота – а ну как кто из привратников сунет нос в возок?
Воевода ничего не ответил.
– Пойдем-ка, – сказал князь. – Ему нужно побыть наедине с этим другом. Мертвый друг – все равно друг, ты не знал? С ним можно о многом потолковать…
Ногаец воткнул факел в снег и повел Деревнина прочь от возка, к костру.
У костра они обнаружили Зульфию, которую Жанаргуль выставила из избушки, сказав, что сама будет ходить за больным мужем. Татарочка не слишком огорчилась. Она, грея руки у огня, даже веселилась и смеялась шуткам молодцов.
– Глянь ты, как вольно себя ведет, – удивился Деревнин.
– Так она года три или четыре жила на дворе у брата, с казахскими бабами и девками, – объяснил князь. – У них девицам свободнее живется, чем у татар.
– Жезтырначица… – раздалось за спиной. Это был Бебеня, глядевший на веселье у костра с явным неодобрением.
– Тебе что до нее? – спросил ногаец.
Бебеня не ответил.
– А ведь хороша собой, – сказал подьячий. – Вот ведь будет какому-то татарскому молодцу счастье.
– Кто ее такую за себя возьмет? – буркнул Бебеня. – Избегалась! Поди, со всеми перецеловалась! В старых девках помрет.
– Угомонись ты! Вот тоже блюститель бабьего целомудрия сыскался! О Зульфие Ази-ханум, поди, уж позаботилась. Она, когда брала девицу к себе, обещала родне, что приищет хорошего жениха. А теперь Зульфия славно брату послужила, он к приданому еще от себя добавит. Вот увидишь, месяца не пройдет, как Зульфия выйдет замуж, – пообещал князь. – Кабы Ази-ханум моего совета спросила, я бы ей своего Нурлубая предложил. Ему, кажись, то ли двадцать пять, то ли уже двадцать шесть стукнуло, давно пора семью заводить. Он мусульманской веры, я его отца знаю, там в семье вера крепкая. И ростом он высок, и статен, и на вид приятен, чего еще девке надо?