– Слава те Господи! – воскликнул Деревнин. Редко так случалось, что воля начальства совпадала с его желанием.
Ростокинские мужики заперли Петрушку Корноухова в том самом амбаре, который он желал обчистить. Насчет побега не беспокоились – куда ему бежать, с поломанной-то ногой? Потому Деревнин велел владельцу амбара принять у себя земских ярыжек, своих любимцев, Тимошку Скоморохова да Ивашку Потеху, обогреть с дороги, покормить, а сам пошел к любезному знакомцу, попу Пафнутию.
Тот принял подьячего радостно, позвал деток, числом – восемь, велел кланяться своему благодетелю. И потом, угостив чем Бог послал, повел его на задний двор – хозяйство у попа было справное, содержалось в порядке, и всякого деревянного строения на дворе хватало. Там, в домишке, который занимало семейство отца Пафнутия, пока он не построил более просторное жилище, ютились толмач Бакир, Жанаргуль, дети и Зульфия с Федотовной.
Бакир уже опамятовался, хотя был очень слаб. Он лежал на полу – казахи никак не могли привыкнуть спать на лавках. Рядом сидели Жанаргуль и дети. Деревнин заметил – муж и жена держались за руки.
Это было лаской, которую не должны видеть посторонние. Муж мог взять жену за руку – на улице либо на Торгу, когда желал вести ее за собой и не потерять в толпе. Но держаться, переплетя пальцы, – это было для Деревнина внове.
Тут же была Зульфия, а Федотовна ушла на поварню – готовить свои целебные отвары.
Редко доводилось подьячему видеть такую радость на лицах – семья встретила его улыбками.
– Зульфия-туташ, попроси его – пусть расскажет, отчего его вытащили с Крымского двора чуть живого, – очень любезно попросил девушку подьячий. Она перевела вопрос – но ответила Жанаргуль, заговорила пылко и страстно. При этом она вдруг заплакала, утерла слезы, рассмеялась и вообще вела себя диковинно.
– Она говорит – отец ее детей повредился умом, если хотел сам, по своей воле, умереть. Она его ругает и говорит, что без него и сама бы умерла, – сказала Зульфия. – Я все это от них слышу каждый день с утра до вечера. Бакир-абый хотел уморить себя голодом и холодом, сидел без шубы, отказался от еды. И к нему привязалась лихоманка.
– Зачем он это делал? – удивился Деревнин. – Спроси его.
– И спрашивать не надо. Я уже знаю все это так, как правоверный – слова намаза. Бакир-абый не хотел, чтобы его повезли на суд бия. Он признался в предательстве, но об этом знали только на Крымском дворе. А если бы его привезли на суд и бий при всех назвал его предателем, продавшим важную тайну, то его бы казнили и детей после этого называли бы сыновьями предателя. Он не мог этого допустить.
– Вон оно как…
– Он не знал, что жена убежала вместе с детьми, ему об этом не сказали.
– Конечно, не сказали. Тогда у него руки были бы развязаны, и он сказал послу, кто настоящий предатель… Зульфия-жаным, – блеснул любезностью Деревнин. – Если хочешь, я могу увезти тебя отсюда.
– Очень хочу! Жанаргуль-ханум и без меня справится. Она косо на меня смотрит – наверно, ревнует.
– Тогда собирайся.
Бакир, приподнявшись на локте, заговорил.
– Он твой должник. Он всегда будет молиться о тебе, и он… он напишет о тебе касыду… – не совсем уверенно перевела Зульфия.
– Что это?
– Я не знаю.
– Скажи – вряд ли Господь нас еще сведет. Если князь Урусов отправит их к родне в Ногайскую Орду, то и подавно больше не встретимся.
Зульфия перевела, но князя назвала его прежним именем – Урак бин Джан-Арслан.
Больше говорить со спасенным толмачом было не о чем – разве что пожелать ему выздоровления. И более того – подьячий видел, что он этим людям более не нужен. Они нашли друг друга, они вместе, они скоро забудут о всех своих бедах. Немного обидно – хотелось бы более горячей благодарности. Но и так получилось неплохо…
Потом, допрашивая Петрушку Корноухова и отбирая сказки у мужиков, видевших второго вора, подьячий то и дело замолкал: он никак не мог отвязаться от застрявшей в памяти картинки, от переплетенных пальцев мужчины и женщины.
В санях было тесновато – связанный и рычащий от боли Петрушка, двое ярыг, Деревнин да еще Зульфия. Ехали чуть ли не все в обнимку. Потому, добравшись до Китай-города, подьячий с саней сошел и, взяв с собой татарочку, стал высматривать извозчика. Сани же он отправил на Земский двор – Тимошка и Ивашка сами исправно сдадут пленника в тюрьму.
Деревнин не желал попадаться на глаза стрельцам, сторожившим воеводу. Он отпустил Зульфию, чтобы сама добежала до ворот. А сам, оставшись в извозчичьих санях, следил издали – не вздумает ли кто обидеть девку. Но стрельцов, сдается, уже отозвали.
Подьячий не знал: пока он ездил за Петрушкой Корноуховым, в палатах боярина Годунова состоялась важная встреча.
Накануне вечером был к воеводе Ораз-Мухаммаду человек от боярина Годунова. Боярин звал к себе – и вряд ли ради богатого угощения.
– Я могу многому тебя научить, но меня к Барс-хану не звали, и эту беседу ты должен выдержать сам, – сказал Кадыр-Али-бек.
– Что сделано – сделано, я ни о чем не жалею и Бакира никому не отдам, – ответил воевода.
– Вряд ли у тебя это потребуют. Скорее тебя вынудят оставить всякие попытки сговориться с Кул-Мухаммадом и уехать к нашему хану. Меня туда не зовут, я не смогу все сделать сам, как в столовой палате князя Гагарина. Я могу только весь вечер провести с тобой в твоей юрте и вспомнить все, что имеет отношение к посольству. А знаем мы уже немало…
И они провели весь вечер за разговорами, предполагая все, что могло бы прийти в голову всевластному боярину.
На следующий день в указанное время Ораз-Мухаммад богато оделся, велел нарядиться и своей свите, а также оседлать лучших лошадей. Он выехал во главе небольшого, но готового к любым действиям отряда, и на голове у него был лисий тымак его отца.
Боярин Годунов ждал его в той самой светлице, где принимал гостей по-свойски.
– Садись, Ораз Онданович, – первым делом предложил он. – И не беспокойся, я тебя ни о чем спрашивать не стану. Мне уже и стрельцы многое донесли, и иные люди. Ты молод, Ораз Онданович, кровь у тебя горячая. Сперва натворишь бед, потом думаешь, к добру ли это. Ну да ладно. Станешь опять проситься к своему Тауекель-хану?
Ораз-Мухаммад ушам своим не поверил.
– А отпустишь ли?
– Вот гляди. Я со своими людьми вчера весь вечер послание хану составлял. Потом хороший писец перепишет эту грамоту, государь руку приложит, печати прилепим и отдадим послу Кул-Мухаммаду. Читай, Ораз Онданович.
Ораз-Мухаммад взял лист и быстро пробежал взором ровные строчки.
– Ты отпускаешь меня к Тауекель-хану? – спросил он. – И взамен просишь ханских детей в аманаты?
– Не я, государь отпускает. Но при условии – иные просьбы Тауекель-хана государь не удовлетворит. Помощи хану в походе против Бухары и хана Абдаллы не даст. И оружия огненного боя также не даст.
Ораз-Мухаммад задумался. О такой ловушке его предупреждал Кадыр-Али-бек, они только не думали, что дверцу в ловушку боярин Годунов распахнет сразу.
– Но моему хану требуются пушки, – сказал он. – Иначе война затянется.
– Твоему хану требуется Бухара, а ее можно взять и без пушек, – возразил боярин. – Государь решил так: если давать пушки и пищали киргиз-кайсакам, то их начнут требовать и ногайцы, и калмыки, и башкиры, и Бог весть кто еще. В ваших краях начнется сущее светопреставление.
– Я понял. Пушки должны быть у того, кто пойдет на наши земли, если захочет, и покорит их, потому что самые смелые батыры бессильны против огненного боя, – ответил Ораз-Мухаммад.
– Никто не собирается воевать ваши земли. И ты, Ораз Онданович, не сумеешь сейчас обменять себя на пушки с порохом. Но я могу предложить тебе то, что может понравиться. Хочешь, я отдам тебе Касимовское ханство? – вдруг спросил боярин. – Оно сейчас невелико, но это будет твоя вотчина. Ты из потомков Чингисхана, ты должен иметь свое ханство, а не служить в чужом войске, пусть даже воеводой большого полка. У тебя там уже есть поместье на берегу Оки, так пусть все станет твоим.
– Я знаю про это ханство, – ответил Ораз-Мухаммад. – Покойный царь истреблял в нем ислам, люди стали уходить оттуда. Ты предлагаешь мне занять престол, вокруг которого – пустые земли?
– Покойный царь много причудливых поступков совершил. Но я не стану досаждать твоим татарам и твоей мордве. Пусть живут, как знают, а ты будешь касимовским ханом, Ораз Онданович. Ты сможешь возродить это ханство. Подумай – не каждый день воевода, которому всего двадцать три года, получает такие предложения. А поскольку Касимовское ханство под рукой русского царя, то у тебя там будут пушки.
– В обмен на это я должен отказаться от службы моему хану?
– Да ведь ты уже не первый год служишь московскому государю. Честно служишь, что не обо всех наших князьях можно сказать… Бери Касимов-городок! Там у тебя будут свои беки и мурзы, там при тебе будет твой Кадыр-Али-бек, женщины твоей семьи. Ты выдашь замуж сестер и обретешь союзников.
– У меня есть свое государство, – сказал Ораз-Мухаммад. – Оно принялось расти еще при хане Хак-Назаре, оно расширило свои пределы на восток, на запад, на север. Нам нужен юг. Мой хан Тауекель хочет вернуть наши южные земли. Если это удастся – дружба с ним будет выгодна Московскому царству. И он на все готов, чтобы я был с ним и вел его войско.
– Ему не только ты нужен, Ораз Онданович. Ему нужно оружие огненного боя, – напомнил боярин. – Воеводы у него и другие есть. Но у кого будут пушки, пищали и аркебузы, тот станет хозяином в ваших землях. Если придется выбирать – и Кул-Мухаммад, и хан Тауекель не тебя выберут, а обоз с пушками и порохом. Просто сейчас государь предложил им тебя – но хотят ли они тебя?
Ораз-Мухаммад понимал: государя боярин Годунов поминает всуе, чтобы не отвечать сейчас за свои решения. И он был готов к тому, что Годунов примется хитрить. Но сам он хитрить не желал.
Будь тут Кадыр-Али-бек – нашел бы умные и даже изворотливые слова, а молодой воевода их даже искать не стал.