– Чего?! – Алёха даже задохнулся от возмущения. Он-то думал, что они сдружились, а пацан снова за своё!
– Кто тебя воспитывал? – продолжал негодовать Бенька. – Праслики?
– Да что я сделал-то? – перестал что-либо понимать Алёха.
– Это же не постоялый двор! – Бенька даже руками всплеснул. – Разве платят за гостеприимство?!
– Так ты же то же самое сказал! – Алёха разозлился и, неосторожно плюхнувшись на лавку, чуть не взвыл от резкой боли в заднице и в бёдрах. И в икрах. И, кажется, вообще везде. Словно его тело приспособилось к ходьбе и на смену положения отреагировало не очень адекватно.
– Я сказал, что мы отблагодарим их, – Бенька почесал лоб и, вздохнув, тоже сел на лавку через стол от Алёхи.
– Это то же самое, – буркнул обиженно Алёха.
– Не то же, – Бенька ещё раз вздохнул, а потом махнул рукой и попросил: – Ты не разговаривай пока. Я сам буду.
– Что, вообще молчать? – съязвил Алёха.
– Да, – серьёзно сказал Бенька.
– Да пожалуйста, – уже по-настоящему обиделся Алёха.
Как бы то ни было, он тут просто слуга.
Глава десятая
Алёха вытащил из кармана найденный арг и принялся его рассматривать. Да, какой-то король. Симпатичный. Молодой еще. И чего Бенька его так боится?
– А почему ты не хочешь… – опять начал Алёха, но Бенька вдруг подскочил и требовательно протянул руку.
– Дай сюда.
– Да пожалуйста, – пожал плечами Алёха. Ну не его это деньги, пускай…
Бенька поглядел на монету и протянул её обратно. Алехе показалось – с облегчением.
– Спрячь, – велел он, а затем, положив руки на стол, лёг на них щекой и уставился на огонёк на конце палочки.
Алёха тоже сидел тихо. Он вдруг понял, что замёрз и что его одежда так до конца толком и не высохла. А ещё – что она ужасно грязная и завтра чище не станет. И что у него нет сменного белья – даже трусов, не говоря уже о носках. И что тут точно нет никакого душа или ванны. И что завтра он наденет эту же грязную одежду на не менее грязного себя.
И ведь не то чтобы Алёха был чистюлей – нет! Не раз бывало, что он и спал в одежде, и трусы носил три дня – но это же другое! Что им сделается дома, когда всей его дороги – от компа до кухни? А тут его несколько раз изваляли в луже, потом конюшня, лошадь эта… Алёха до сих пор чувствовал её запах от себя, от всей одежды почему-то, а не только от штанов. Он промок, устал, он…
Алёха почувствовал, что вот-вот расплачется: в глазах защипало, а в горле встал комок, горячий, плотный, горький. Ну за что ему всё это? Вот такая жизнь? А главное – ведь это навсегда. Он всю жизнь тут и проживёт слугой, и ладно бы Бенькиным… почему-то ему такая перспектива казалась менее отвратной, нежели возвращение к прежнему хозяину. Хозяин. У него тут есть хозяин! Словно у собаки. И не сделать ничего! Он даже не знает, может ли уволиться. Вот если тут, к примеру, крепостное право – значит, нет? И с ним можно делать что угодно! Например, побить кнутом. Или ужина не дать…
Ох, зря он об этом вспомнил. До сих пор Алёха как-то позабыл о том, что голоден, но теперь буквально ощутил, как пуст его желудок. А ведь их тут не покормят! Точно не покормят. Да он не уснёт же так!
А может, и уснёт… вот если ляжет, и всё тело перестанет так болеть – может, и уснёт. Хотя есть всё равно хотелось зверски.
– Ночи путникам, – раздался женский голос от двери.
Алёха повернулся и увидел рядом с этим, как его… Ар… Арх… Ам… Амареком – странные тут имена какие! – женщину. Дородную такую, крепкую, высокую – и тоже в одной рубашке до пола. И ведь не стыдно же! Правда, её плечи закрывал большой платок, но всё равно…
– Ночи хозяйке этого дома, – тут же откликнулся, выпрямляясь, Бенька.
– Я Янгара, – представилась она, по-хозяйски решительно заходя в кухню.
– Я Карш, – Бенька чуть привстал. – А это Алох, мой слуга.
– Очаг топить поздно, – кивнула женщина. – Молоко осталось с дойки – может, и не скисло, – с сомнением проговорила она. – Сходи в ледник за молоком и колбасы возьми, – велела она Амареку, и тот послушно развернулся и ушёл. – Кролы есть.
Водрузив на стол миску с какими-то тёмными шарами размером почти с Бенькин кулак, Янгара поставила рядом с миской плетёную корзинку с полукруглым хлебом, который тут же, на весу, порезала на крупные куски длинным и широким ножом пугающего вида. Затем поглядела на Беньку и Алёху и ткнула пальцем в угол:
– Вода там.
Бенька немедленно встал и, махнув рукой Алёхе, пошёл в оный угол, где обнаружились большой, слегка помятый металлический таз и белый керамический кувшин с крупными нарисованными розами. К огромному Алёхиному удивлению, нашлось и мыло – вполне нормальное, разве что не слишком ароматное. Бенька взял его и вопросительно поглядел на Алёху: полей, мол. Тот полил, а когда Бенька руки вымыл и смыл мыло, Алёха приготовился, что тот ответит ему тем же, однако же пацан, обтерев руки висящим здесь же полотенцем, преспокойно развернулся и пошёл к столу.
Алёхе стало почему-то едва ли не до слёз обидно. Снова. Так вот, значит? Но а чего он, собственно, хотел? Он ведь слуга, возможно, вообще раб по местным понятиям, с чего бы барину ему на руки воду лить? А что сам Алёха себе нафантазировал – это его проблема. Так, наверное?
Алёха справился, конечно, хотя это было неудобно. И ужасно, донельзя оскорбительно. Так что он, вернувшись к столу, хмуро сел и, не глядя на уплетающего хлеб Беньку, тоже взял кусок и откусил большой кусок, демонстративно отвернувшись.
Хлеб был вкусный. Плотный, светло-коричневый, с ярким вкусом – кажется, не белый и не чёрный, а какой-то необычный. Сладковато-пряный, с плотной коркой. Прежде Алёха никогда бы не подумал, что можно с таким удовольствием есть пустой хлеб – впрочем, пустым он ел его недолго: вернувшийся вскоре Амарек принёс большой кувшин и колбасу, которую Янгара как-то ужасающе быстро порубила крупными, больше похожими на столбики, чем на круги, кусками. Колбаса была совсем черной, но Алёхе было все равно – он схватил один из столбиков и быстро сунул в рот. Может быть, конечно, он был слишком голоден, но, кажется, это была самая вкусная колбаса из всех, что доводилось ему есть.
Янгара между тем разлила молоко в большие керамические стаканы и поставила их перед Бенькой и Алёхой. Тот глотнул – нормальным было молоко. Чуть, может, сладковатым и ужасно жирным, но точно не прокисшим. И пахло незнакомо, но скорей приятно.
Как же хорошо быть если и не сытым, то на пути к этому! У Алёхи даже обида на Беньку почти прошла. Что с него взять-то, если он воспитан так? Это же настоящее средневековье – они ни о каком равенстве даже и не слышали. Чего обижаться? Мало ли, что они там в лесу совсем нормально говорили.
– Умеешь чистить? – спросил вдруг Алёху Бенька, протягивая ему один из шаров из миски на столе. Крол.
Алёха взял… что? Овощ? Фрукт? Он-то понадеялся на мясо, а как же зря! – и повертел в руках. У этого крола была очень плотная кожура, больше похожая уже на скорлупу, упругую и тонкую. И слегка шершавую. Чем бы подцепить?
– Не из наших краёв? – спросила женщина, которую Алёхе всё время хотелось назвать «Ярангой». И вот что ей отвечать? Да? Нет? – Дай-ка от греха, – велела она, отбирая крол.
Потом повертела, сжала с боков пальцами – шкурка лопнула с довольно громким звуком, и Янгара, ловко просунув в образовавшуюся щель краешек ножа, стянула с крола кожуру. Затем потянула за едва заметный кончик и с некоторым усилием вытащила наружу что-то вроде довольно крупной полупрозрачной и даже на вид мягкой косточки, которую отложила в сторону, а остатки крола протянула Беньке.
– Лучше я сама почищу, – сказала она, неодобрительно глядя на Алёху, – а то, не дай Всевидящие, потравитесь.
– Благодарю, – вежливо сказал Бенька.
– Спасибо, – повторил за ним Алёха. И спросил, не удержавшись: – Почему потравимся?
– Потому что косточку раздавишь, – ответила Яран… тьфу ты, Янгара. Удивлённо.
– Он головой немного скорбен, – вмешался Бенька. Заладил, лыр его возьми! – Но слуга послушный.
– Это кролы, – как ребёнку, сказала Алёхе Янгара, беря другой плод и демонстрируя его со всех сторон. – Они вкусные, но у них косточки очень ядовитые: одной такой хватит, чтобы целую деревню отравить. Кролы чистят аккуратно, чтобы косточку не раздавить, так что не умеешь, не берись, – резюмировала она и, сжав плод пальцами, очистила его и, достав косточку, протянула мякоть и Алёхе.
Ишь ты. Ядовитые. Алёха сперва принюхался – пахло чем-то свежим… словно смесь клубники, какой-нибудь травы и ещё чего-то сладкого. На вкус крол оказался помесью клубники, яблока и какой-то специи… гвоздики? Или что там кладут в пряники?
Когда Алёха с Бенькой наконец наелись – хозяева всё это время сидели за другой частью стола и негромко переговаривались о чём-то – Янгара сказала словно в никуда:
– Поздно уже.
– Спасибо вам за ужин и за хлеб, – Бенька встал из-за стола.
– Спасибо, – повторил Алёха, на всякий случай решив не продолжать. А то мало ли. Наверное, это было правильно, потому что женщина заулыбалась и повела их за собой наверх.
Комнатка, в которую они пришли, оказалась маленькой, и кровать в ней была только одна – впрочем, на полу была постелена вторая, и Алёха на сей раз даже не обиделся. Понятно же, что кровать он уступил бы Беньке в любом случае!
Но хоть не на конюшне спать, уже хорошо.
Янгара поставила свечку на табуретку возле кровати и ушла. Когда дверь за ней закрылась, Бенька поглядел на Алёху и слегка развёл руки в стороны. И велел:
– Давай ложиться спать.
– Давай, – охотно согласился Алёха и начал было раздеваться, но Бенька сердито оборвал его вопросом:
– Что ты делаешь?
– Раздеваюсь, – удивлённо ответил Алёха. – Ты тоже давай! – подбодрил он пацана, но на лице у того сначала отразилось крайнее изумление, а затем он сказал:
– Ты должен раздевать меня. Я не умею. И не должен!
– Тебе же десять! – обалдел Алёха. Да как так может быть-то: пацан на лошади скакать умеет, а раздеться сам не может!