— Ты один? — Голос Лаше звучал хрипловато, но ласково.
— Ух, и испугали ж вы меня… Что вы тут делаете?
— Тебя жду. Ты один?
— Один.
— На хвосте никого не приволок?
— На хвосте? — удивился Виктор. — На каком хвосте? Что я за птица такая, чтоб на хвосте у меня кто сидел?
— Ты-то не птица, — усмехнулся Лаше, — да за тобой ястребок…
— Так пусть на его хвосте и сидят!
— Сидели бы, да не дается. Ястребок птица вольная. Ладно, хватит птичьего разговора, — резко обрубил Лаше. — Выкладывай, что нового. У старика был?
— А как же, — обидчиво проговорил Лунев. — Спасибо вам, удружили. Десятку-то мне на том свете получать придется. — Почти дословно Виктор повторил фразу, сказанную подполковником милиции. — Старика какой-то пижон еще до моего прихода прихлопнул.
— Убил? Не может быть, — удивился Лаше. — А ты в дом заходил?
— Нет. Там милиции полным-полно. Я как услышал, что старик преставился и что кругом легавые — соседка, что позавчера меня впустила, об этом кому-то на улице растрепала, — сразу деру дал. Еще схватят, будут спрашивать, кто такой, зачем пришел. Мало ли что…
Лаше молчал. Его желтоватые поблескивающие зрачки, не мигая, уставились на парня.
— Ладно, — сказал он наконец. — А где ночами болтаешься? Куда от старика подался? Дома тебя не было.
— В воскресенье? Точно, не было, — охотно согласился Лунев, и совсем уж по-мальчишески: — Скучно одному. Маманя еще не приехала. К сестре пошел ночевать. А сегодня в кино ходил. Вечером в бар сунулся, хотел Якова Васильевича повидать. Не было его там.
— Болен Яков Васильевич, тяжело болен, — равнодушно бросил Лаше. — Помереть может. А зачем он тебе?
— Да я все насчет десятки. Хотел у него попросить, не знал, что сегодня вас встречу.
— Жаден ты, парень, ух, жаден! — усмехнулся Лаше. — Это ничего, это неплохо. Так, может, тебе Яшкин адресок дать?
Лунев чуть было не согласился, но в памяти словно молния промелькнуло: никакого интереса ни к кому…
— Не надо, обожду. Десятка, оно конечно…
— Получишь свою десятку, — оборвал Лаше, — через денек-другой встретимся!
— Да чего встречаться, — неохотно отозвался Виктор. — Ни к чему мне это. Вы уж меня в свои дела не втравливайте. Я сам по себе, вы сами по себе.
— Ладно, потолкуем еще. Бывай!
Лаше не пошел в ворота, а шагнул во двор, к маленькому, притулившемуся в глубине деревянному одноэтажному домишке, проходные сенцы которого вели в соседний переулок.
Спустя час с небольшим Гончаров с Загоруйко подводили итоги истекшего дня.
— В основном парень держался неплохо.
— Как будто так. Но на Луневе мы ставим точку, в городе ему сейчас не место. Сейчас, как говорят боксеры, поведем игру с тенью!
— Бой с тенью, Федор Георгиевич, — поправил Загоруйко.
— Ну, значит, не совсем по-боксерски, — невозмутимо продолжал Гончаров. Он притушил папиросу и зашагал по комнате. — Лаше уверен, что следы мухинского дела к нему не ведут и Зотов сел прочно. Ты беседовал с Мухиной? Что-нибудь пропало у них?
— Она до сих пор не может найти шкатулку, в которой отец хранил драгоценности. По памяти составила опись. Там были два кольца, сережки, нитка жемчуга.
— Пусть ищет, но вряд ли она ее найдет.
ИГРА ДЛЯ ТРОИХ
Со стороны могло показаться, что трое взрослых мужчин затеяли нехитрую детскую игру, чем-то напоминавшую прятки. Один из них — тот, кто помоложе, — стучался в дверь, стремительно открывал ее; другой в это время садился на диван, а третий — невысокий, плотный — прятался у стены между окном и пузатым шкафом и, чтобы удобнее примоститься, чуть отодвигал шкаф от стены. Он прятался до того искусно, что увидеть его вновь пришедшему, находящемуся в другой половине комнаты, было невозможно. На этом игра не кончалась. Вбежавший начинал ругаться с сидевшим на диване. В свою очередь, последний отвечал ругательствами, потом, вскочив, в сердцах хватал со стола карандаш и бросал в сторону пришедшего.
Так повторялось несколько раз, а прятавшийся за шкафом все это время стоял, плотно прижавшись к стене, и, только когда один из спорщиков убегал из комнаты, он осторожно выбирался из своего укрытия, и игра продолжалась уже вдвоем.
Усердие и старательность неопытных актеров у постороннего человека могли вызвать улыбку, но сами исполнители были предельно серьезны и сосредоточенны…
— Думается мне, так все и произошло, — подвел итог Федор Георгиевич Гончаров, выходя из-за шкафа. — Володя, у тебя не возникло подозрения, что в комнате еще кто-то есть? — обратился он к Загоруйко.
— Нет, товарищ подполковник! Я даже глаза скосил в вашу сторону, когда выбегал. Ничего не видно.
— Что скажете, Николай Петрович? — Гончаров с интересом посмотрел на Куликова.
— Выглядит убедительно, — признался тот, — но возникает много «но».
— Что именно?
— Ни на окне, ни внизу под окном не обнаружено никаких следов. Странно.
— Не столько странно, сколько квалифицированно, — улыбнулся Федор Георгиевич. — Между прочим, вы ведь тогда тоже обратили внимание, что собака тянула к окну. По-моему, все разворачивалось так: пользуясь стулом или другой находящейся в комнате вещью, преступник слегка отодвинул труп от окна, затем с помощью пресс-папье открыл ветхий затвор оконной рамы — я проверил, затвор действительно ветхий, — и, ни до чего, повторяю, не дотрагиваясь, до подоконника тоже, одним махом выпрыгнул в сад. Действовал хладнокровно, ничего не скажешь. Внизу асфальтированная дорожка, она опоясывает дом и тянется к калитке. Все это оказалось на руку преступнику. Асфальт, дождь. И без того слабые следы оказались смытыми и затоптанными.
— А следы на пресс-папье? Ведь оно не мало времени пробыло в руках убийцы.
— Лучше, если бы он сразу его бросил. Но преступник хитер, а главное — хладнокровен. До того как опустить пресс-папье в урну на углу Ново-Лодыженского переулка, он чистил и скоблил его. Стер следы, за исключением кровяных пятен на острие. Пятна убийца оставил.
— Федор Георгиевич, вы обо всем этом говорите так уверенно, словно исключаете любой другой вариант, а ведь это еще только догадка, так сказать, предположение.
— Правильно. Пока еще догадка. Но она многим подкреплена, хотя и таит в себе немало нерешенного.
— Я прекрасно понимаю, — продолжал Куликов, — вы идете по следу Лаше и этого, как его… Пузача. У вас имеется убедительный аргумент — показания Лунева. Но вы не учли существенных деталей: где жемчуг; как Лаше, никем не замеченный, оказался в квартире; почему старик Мухин впустил Зотова, не будучи один? Почему, наконец, шкаф, за которым якобы прятался Лаше, сдвинут с места?
— Почему, почему, — протянул Гончаров. — Если бы я мог ответить на все эти «почему», мы бы уже давно с вами взяли отгул за неиспользованные выходные.
— Меня не оставляет мысль о Зотове, — продолжал Куликов. — Не допустил ли я вторичной оплошности, доказывая столь рьяно Сергею Сергеевичу его полную невиновность? Ведь против конкретных обвинений, свидетельских показаний и собственного признания Зотова я выставил исключительно субъективные ощущения. Не маловато ли?
— Нет, не маловато. А анонимка с поддельным почерком, а загадочная история с окном, а Лунев с его шефами. Правда, много еще неясного. Ничего, разберемся.
— Удивительное стечение обстоятельств, на редкость удивительное, — продолжал Куликов.
— «Подкупающая простота дела», — рассмеялся Гончаров. — Если мне не изменяет память, ваши слова, — он дружески обнял Куликова. — Обещаю, товарищ следователь, сделать все возможное, чтобы заарканить настоящего преступника и передать вам его из рук в руки.
— Ой ли!
— Поживем — увидим. Лучше скажите, что с Зотовым? Страдает?
— Изрядно. Он апатично выслушал мое заявление о том, что наклеветал на себя. Помолчал, пожал плечами, будто это заявление его не касается. Не выразил никакой радости от того, что следователь усомнился в его вине.
— Ничего, выдюжит, парень молодой. Думаете освобождать?
— В деле еще много противоречий. К тому же есть собственное признание, от которого задержанный не отказался. Признание добровольное, сделанное при ясном уме и рассудке.
— Какой там к дьяволу ясный рассудок!
— К тому же…
— «Удивительное стечение обстоятельств», — рассмеялся Гончаров. — Что же, может, так и лучше!
— А что касается обстоятельств, Николай Петрович, то ведь они стекаться и растекаться могут…
«БЕГСТВО» ЛУНЕВА
Луневу снились кошмарные сны. То в темной подворотне его загонял в угол Лаше и вытаскивал огромный, почему-то желтый нож, то Семен Мухин сидел на полу и сердито грозил пальцем. Потом появились столики пивного бара, смеющийся буфетчик, бегущий следом оперативник в белой рубашке. Парень хрипел, метался, бормотал невнятные слова, в конце концов вскакивал и некоторое время сидел на диване, тяжело дыша и уставившись в одну точку. Чуть успокоившись, Виктор ложился снова, засыпал, и все начиналось сызнова.
…В баре посетителей еще не было. Лунев пришел первым. Безлюдное, полутемное помещение знакомого полуподвальчика слегка успокоило вконец расшалившиеся нервы. За прилавком хозяйничал буфетчик, в зале скребком и веником сердито орудовала уборщица тетя Феня, то и дело недобрым словом поминающая неаккуратных посетителей. Сейчас Виктору было не до ругани и ворчания уборщицы. Не здороваясь с ней, он быстро прошагал к буфету и, перегнувшись через стойку, хриплым от волнения голосом попросил:
— Дядя Саня, да оторвись ты, разговор есть.
Буфетчик отозвался не сразу. Минуту-другую он еще передвигал бутылки, гремел посудой, потом обернулся и с удивлением воззрился на парня.
— Витек, ты что это спозаранку? Не работаешь, что ли?
— Потом, потом, — нетерпеливо перебил Лунев. — Разговор есть серьезный. Я к тебе, как к отцу родному. Не с кем мне больше.
Недоверчиво хмыкнув, буфетчик приоткрыл дверцу прилавка, пропустил Виктора в крохотную заднюю комнатушку.