Опасаться, судя по количеству выкуриваемой и хранящейся в этой квартире травы, – девушке таки имело смысл.
И конкретный.
Хотя за нее, врать не буду, – было кому реально вступиться.
Сам как-то однажды наблюдал…
…Но квартирка и сама по себе была – совершенно замечательная.
А главное – ее собственная.
Родители оставили, отправляясь в очередную загранкомандировку.
А заодно пристроили дочурку в элитный столичный вуз, который она и задвигала благополучно, предпочитая проводить время за сочинением песен, курением марихуаны и чтением разных умных книг в предощущении неминуемого замужества.
Дашка была вообще замечательная невеста.
Красивая, умная, думающая, из реально крутой по советским, да и не только советским, меркам семьи.
Жалко только, что мне абсолютно в этом смысле не подходящая.
Так тоже, увы, иногда почему-то случается.
Ну, не тянуло нас с ней друг к другу, хоть убей, несмотря на абсолютно конкретную обоюдную юношескую гиперсексуальность.
Я у нее не раз и не два ночевал, но нам обоим и в голову ничего подобного не приходило.
Никогда.
Даже сами удивлялись и дружно заливисто ржали, когда окружающие пытались нас похвалить как «удивительно подходящую друг другу пару».
Просто дружили.
И – все дела.
Но ведь вот что удивительно, – я в ее по определению свободный флэт ни одну из своих многочисленных девиц ни разу не притащил…
Вообще почему-то старался ей их особо не демонстрировать.
По возможности, разумеется.
Стеснялся.
…Друзей – да, водил.
Вина попить, разговоры умные поразговаривать.
Подруг – никогда.
Да и она тоже при мне своих «женишков» не светила, хотя и – явно не монашествовала.
Нет, у нее, разумеется, бывали и кроме меня гости мужского, так сказать, пола, – но почему-то никогда – с явным сексуальным оттенком.
Музыканты, художники.
Хиппаны-системщики.
Отовсюду: из Москвы, из Питера, из Новосибирска.
Хиппуха – она такая…
…Я в тот раз у нее почти что на неделю завис.
А что?!
Институт я к третьему семестру реально задвинул: с одной стороны меня конкретно подташнивало от одного слова «сопромат», с другой – прекрасно понимал, что – по-любому не выгонят.
Пока сам не захочу.
И то – еще упрашивать станут: чтобы, значит, не покидал альма матер, кормилец.
Потому как если выгонят – кто им «золото спортивных побед» ковать на всевозможных студенческих спусках будет?
Отличники – «ленинские стипендиаты», да?!
Они накуют…
На кафедре физкультуры на меня просто молились.
Там ведь даже тренер по горным лыжам отсутствовал как класс.
А медали, благодаря вашему покорному слуге, – очень даже имелись. И иногда весьма нефигового, по студенческим меркам, достоинства.
А вместе с медалями – благодарности и премии всеразличные.
Доброе слово, оно, знаете ли – и кошке приятно.
А когда еще, в придачу к доброму слову, премия прилагается…
Словом, хвосты уже по второму семестру я сдавал очень просто: меня брал за ручку преп с кафедры физкультуры и вел по кабинетам учебного корпуса.
Ну как вел.
Обычно он туда один заходил, в эти самые кабинеты.
Со словами:
– А ты, мудак, пока лучше тут постой. От греха…
Я и стоял…
…Ну а мама, Царство ей Небесное, против моих ночевок у Хиппухи вообще ничего ни разу не имела, – купившись, как и многие другие, на нашу с Дашкой «невероятную подходящесть друг другу».
И только временами вздыхала, ожидая, когда же мы с ней наконец объявим о неминуемой, как маме казалось, свадьбе.
А мы вместо этого пили сухое вино (портвейн Дашка презирала), покуривали травку, сочиняли песни и вообще прекрасно себя чувствовали.
Моя зубная щетка у нее в стаканчике уже не первый месяц стояла, привыкли, что называется, постепенно…
Эти деревья в плену.
Изморось вяжет узоры.
Взор задыхается.
Воздух морозен и чист.
Тянется колея,
Копией приговора
Вписана поутру
В матовый белый лист.
…На мой нынешний взгляд – конкретное злоупотребление аллитерациями.
А тогда – нравилось…
…Народу в тот вечер набилось – не продохнешь.
Просто нереальное количество.
Тем не менее, всем нашлось и где разместиться, и о чем поговорить, и что посмотреть, и на чем сыграть, и что послушать: хватало и стульев, и пепельниц.
Ну, а спиртное в те времена, приходя в гости, положено было приносить с собой, – это если вы, разумеется, не помните.
Или – не застали по молодости, которой я сейчас уже, врать не буду, – немного завидую.
Короче, атмосфера, несмотря на обилие лиц, была самая благодушная.
Немного портил ее только Дашкин знакомый художник Геныч, явившийся на вечеринку совершенно не живописно небритым, с дикими черными кругами под глазами, в красных бархатных штанах, в такой же бархатной куртке с широкими балахонистыми рукавами, – и с совершенно безумным взглядом и без того глубоко сидящих маленьких водянистых глазок святого или сумасшедшего.
Он перемещался от одной группки тусующихся к другой, и совершенно явным образом нарывался на скандал с последующим мордобитием.
Я, кстати, этого типуса вообще всегда недолюбливал, ага.
Есть такой типаж, знаете ли.
Из серии «весь мир мне должен».
Так вот, в последние полгода он почему-то был одержим мыслью, что Дашка непременно должна выйти за него замуж. А ее богатенький папик – он говорил об этом в открытую – после этого должен был непременно начать всеми своими немаленькими силами поддерживать его огромный талант.
И вечно-хреновое, надо сказать, материальное и финансовое положение.
Причем чувак был настолько уверен в собственной неотразимости…
Меня он воспринимал исключительно как досадную помеху, и даже один раз попытался «поговорить по-мужски», спустив вашего покорного слугу с крутой Дашкиной лестницы.
А что бы и не поговорить?
Я выглядел и моложе его лет на десять, и примерно настолько же субтильнее.
Вид спорта такой, где слишком серьезная мышечная масса – ну совсем ни к чему.
Нужна только бешеная, почти нечеловеческая реакция, врожденное чувство «центра тяжести» и длительные, изматывающие до ломающей боли в мышцах, тренировки «на выносливость»…
Не верите?!
Геныч, вон, – тоже не поверил.
И рискнул…
…Однако довольно быстро, хоть и экспериментальным путем, выяснив разницу между тренированным организмом мастера спорта СССР и собственным рахитичным телосложением, – на некоторое время заткнулся.
Но – только на некоторое время.
Я уже не раз предлагал Дашке тупо сначала спустить его с лестницы, а потом еще и провести небольшую разъяснительную работу: по поводу адресов квартир хорошеньких обеспеченных девушек и анамнеза болезней, связанных с внезапной амнезией или еще какой иной формой скоропостижно постигшего пациента склероза.
Но Хиппуха его почему-то, чисто по-бабьи, жалела.
И донести просвещение в массы мне, вплоть до того дурацкого вечера, так ни разу и не позволила.
А тут – сама подошла.
Ко мне, в смысле.
Испуганная, причем до такой степени, что даже ее природная жизнерадостная аристократическая молочная белокожесть казалась со стороны мертвенной бледностью.
– Дим, – говорит, – присмотри за Геной, пожалуйста. Он, кажется, таблеток пережрал: только что прямо при мне пять колес вином запил, а сколько еще до этого…
– До этого, – хмыкают у меня за спиной, – ваш Гена ширялся в ванной. Пару кубов, как минимум. И что-то мне подсказывает, что не «коричневым».
Я оборачиваюсь и вижу симпатичного, полностью затянутого в кожу парня азиатской наружности.
Гибкий, хищный.
Лохматый, как большинство здесь собравшихся.
Но все равно – какой-то чужой.
Посторонний, что ли.
Хотя и по-русски говорит – как мы с вами.
А может – даже и лучше.
Узбек?
Таджик?!
Или вообще какой-нибудь киргиз?!
Да хрен его знает…
Дашкины гости всегда отличались разнообразием.
В том числе, простите, – и географическим…
…Ладно.
Сейчас не до этого.
– Винт, – бледнеет Хиппуха.
Хотя больше побледнеть уже, кажется, не в состоянии.
Винт, думаю, – это плохо.
Это – очень плохо.
Винт – это уже конкретная беда.
Особенно если в сочетании с феназепамом и прочей растормаживающей сознание гадостью, которой Геныч и в обычном-то состоянии не раз злоупотреблял.
А уж сейчас…
…И все-таки, жую губу, – какая же Дашка красивая.
Особенно сейчас, когда ее накрывают сильные эмоции.
Несмотря на мертвенную бледность.
Жаль – не моя.
А может?!
…Додумать по независящим от меня причинам, к сожалению, не получается.
– А-а-а, – взгляд у Геныча еще безумнее, чем минут пятнадцать назад, когда я видел его в последний раз.
Хотя, кажется, – безумнее уже и не бывает.
Бывает, как выясняется.
Еще как.
– А-а-а, – снова тянет Геныч. – Вот вы где. Вот вы где. Вот вы где. Голубки. Вот вы где. Голуби, блядь, сраные. Голуби. Голуби. Голуби. Голубки. Голубь, блядь, и голубка. И еще один голубок. Чурка сраная. Все вы чурки. Вот вы у меня где.
И все это – на одной монотонной ноте.
Я мгновенно вспотел.
Понятно уже было, что добром все это хозяйство – уже совершенно точно не закончится.
Но попытаться – все равно стоило.
– Ты что, – делаю вид, что удивляюсь, – Ген? Заболел, что ли? Это же я, Джипсон. И Дашка. Ты что, совсем, что ли?
Удивительно, но он – кажется! – начинает успокаиваться, и безумие тихим ручейком постепенно вытекает из пустеющих темных глазниц.
Но тут – сдают нервы у Дашки.
– Пшел вон, – шипит Хиппуха. – Пшел вон отсюда, подонок мажористый! Пшел вон отсюда, мразь!
…Я всегда гордился своей реакцией.
Но тут – не успел.
Хорошо, что успел тот парень-азиат.