***
Газик уехал, и двор опять погрузился в тишину. Остальные жильцы сновали в глубине квартир, изредка мелькая в открытых окнах. Иногда Тёма отрывался от книги и пробегал взглядом по фасаду дома.
Двухэтажный дом постройки послевоенных лет имел два подъезда и застекленные балконы в каждой квартире. Зимой они служили холодильниками, а летом там спали, спасаясь от комаров под марлевыми пологами.
На одном из балконов первого этажа появилась худощавая фигура пожилой невысокой женщины с седыми густыми волосами, закрученными в тугой узел на затылке.
— Тёма, скажи маме, как вернется, пусть придет на вторую примерку. Ее платье почти готово.
— Хорошо, Екатерина Яковлевна, а можно и я к вам зайду поиграть с крейсером из спичек?
— Конечно, приходи. Попросишь Ашота, он тебе поможет.
***
От резкого звука телефонного звонка Тёма вздрогнул и переметнул взгляд на распахнутое окно квартиры Цинцкаладзе. Телефон был только у них.
— Наверное, Серго Давидович звонит, — повернулся мальчик к Ашоту. — Мама вчера говорила, что он уехал в Москву на конференцию.
И продолжил вздохнув:
— В Москве есть центр для лечения таких, как я. Попасть бы туда.
— Подрасти, сил наберись, поедешь! Поможем. Всем двором, — Ашот перебросил папиросу в угол рта, взял из корзины другой сандалий и стал его пристально изучать. — На правом подметки до дыр стерлись, а левый — живой.
Телефон звонил долго, наконец, за тюлем в окне мелькнула Камилла, схватила трубку и защебетала на весь двор:
— Папа! Папочка! Ты уже в Москве? У вас который час? И у нас десять… Я голову мыла! Пока добежала… Мамы нет, уехала на рынок с тетей Верой… Да, позвони! Вечером! Ты помнишь, что мне обещал? Да! «Спэйс» и «Песняров»!
Девочка уселась на подоконник, перебирая свободной рукой влажные темные пряди волос. Тёма наблюдал за ней с жадным вниманием и дождался кивка в свою сторону.
— Папа передавал всем привет! — крикнула Мила во двор, положив трубку, и задернула занавеску.
Через несколько минут на балкон угловой квартиры вышла тетя Галя. Она села пить чай, и Тёме показалось, что ветер принес аромат ее духов. Ему очень нравился этот запах. Как-то он видел коробку от них — желто-оранжевую с золотой надписью и ажурным бумажным цветком внутри. Название не запомнил, мама говорила, что на литовском оно означает «янтарь». Тёма мечтал, чтобы мама пахла так же приятно.
С балкона тети Гали зазвучала музыка.
— Валерий Ободзинский! Ах, какой голос! Доброе утро, уважаемая! — Ашот почтительно приподнял кепку и расплылся в широкой улыбке. — У вас выходной сегодня?
— Да, — женщина ответила на приветствие сдержанной улыбкой и скрылась в квартире.
***
«Лето выдалось слишком знойное, — думала Галина Петровна, выходя во двор через несколько минут. — С утра треск цикад был таким назойливым, что хотелось заткнуть уши».
Женщина положила большой лист железа на кучу толстого хвороста, заготовленного Ашотом. Зимой он разводил костер во дворе для Тёмки, и они вместе пекли вкусную картошку. Теперь ветки были порублены и аккуратно сложены между подъездами. Ашот кинулся ей помочь.
— Галочка, если бы ты знала, как я люблю пастилу! Моя мама так готовит пастилу, пальчики оближешь! Ай, цавет танем, какая ты красивая! Тебе, наверное, каждый это говорит, да?
— Ашот, мне не тяжело, — соседка решительно отодвинула мужские руки. — Я немного хочу посушить.
— Ай, молодец, какая умница! Сама уроженка Северного моря, а пастилу умеешь готовить. На Кавказе не всякая хозяйка это может. А чем от мошек будешь закрывать? Марлей? Тёма, посмотри, марля у нее белая, как то маленькое облако у тебя над головой.
Галина Петровна спрятала улыбку в уголках губ, достала из кармана фартука сливовую трубочку — пастилу из прошлогоднего урожая — и подошла к Тёме.
— Угощайся. Даже не знаю, кто больше сейчас получает удовольствие: ты от сладости или я от щедрости?
— Если верить одной мудрой книге, теть Галь, большее счастье давать! — широко улыбнулся в ответ мальчик.
Ашот вернулся к своим сандалиям. Вскоре его приятный басок подхватил очередную песню с пластинки Ободзинского:
«…Что-то случилось этой весной,
Что-то случилось с ней и со мной!
И все вокруг, словно тогда!
Откуда вдруг эта беда?..»
Глава 3. Утро на станции
Часом раньше, ровно в девять, старший научный сотрудник Герман Иванович Шварц вошел в дежурное помещение станции и поприветствовал Питера своим обычным:
— Здравствуйте.
— Доброе утро, гуд монинг, — ответил ему Питер и весело продолжил, — А-а-а, так это, оказывается, вы, Герман Иванович, сегодня сменяете меня на посту! А тогда я сдаю вам мое дежурство.
Шварц прочитал в журнале: «За время с 21:00 16 июня до 09:00 17 июня 1978 года на вверенном мне объекте происшествий и нарушений не было. Дежурство сдал». И подпись — Питер Самсон.
— Напишите, пожалуйста, Герман Иванович, что вы дежурство у меня приняли.
Шварц записал это в журнал.
— Доброе утро, товарищи! Московское время 9 часов. Работает «Маяк». Передаем последние известия…
— Ну, а как дела на нашем сейсмологическом фронте? Какие новости?
— Все спокойно, Герман Иванович! — задорно отрапортовал Питер и улыбнулся. — Никаких неординарных событий. Похоже, что и во время вашего дежурства будет полный штиль, — звучал его раскатистый уверенный голос.
— Ну и отлично. Значит, «на Западном фронте без перемен». Совсем как у Ремарка. Правда, у Ремарка сказано иначе. По-немецки его роман называется «Im Westen nichts Neues», что переводится как «На Западе без перемен».
— О, вы так хорошо знаете немецкий?
— Нет. Только на бытовом уровне, — уклончиво ответил Шварц, давая понять, что не намерен поддерживать беседу в этом направлении.
— Но у вас и фамилия немецкая: Шварц…
— Ну и что? Это ничего не значит, — ответил ему Герман резче, чем обычно и перевел разговор на другую тему. — Начальство звонило? Интересовалось?
— Нет. Не звонило.
— И это хорошо. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь»…
Наступила пауза. Но Питер сегодня явно не настроен был молчать:
— Скажите, Герман Иванович, а вы были когда-нибудь в эпицентре землетрясения?
— В эпицентрах бывал, и не раз. Но, правда, не во время землетрясений, а после них. Был в Ташкенте в 1966-м году, где магнитуда была в 5,2 балла. Был в Дубровнике — это в Хорватии в 1967-м, когда погибло пять тысяч человек. А в прошлом году я неожиданно оказался в зоне землетрясения на своем рабочем месте, в институте, в Москве. Тогда до нас докатились отголоски толчков в небольшом румынском горном массиве Вранча магнитудой почти в 7,5 баллов. Но мы были на восьмом этаже и почувствовали только слабые колебания, баллов 3—4. А что? Почему вы спрашиваете об этом?
— Да так, — уклонился от ответа Питер. — Ну я пойду, пожалуй. А вам желаю отдежурить сегодня без происшествий, без проблем и, тем более, без землетрясений.
— Спасибо, — ответил Шварц.
А про себя подумал с неизвестно откуда взявшейся тревогой: «И с чего это Питер вдруг заговорил об эпицентре землетрясения? Как бы чего ни вышло. И почему он сам же и свернул этот разговор? Может, знает что-то?»
— Начинаем наш утренний концерт! И открывает его песня Ларисы Мондрус «Бесконечное объяснение»…
«Объяснение, объяснение…, — мысли Германа устремились к дому, — как там Оксана? Наверное, уже поднялась, она ведь стирку задумала. А что еще она задумала? Опять будет хохотать с Димоном. Он как раз сейчас подъезжает к дому, повезет женщин на рынок. А мне — ни слова, ни полслова».
Перед глазами встала картина: Оксана насмешливо смотрит ему в глаза и отворачивается. Глаза жены, то обвиняюще-обиженные, то презрительные и это ощущение все увеличивающейся трещины в их отношениях не давали ему уснуть которую ночь. А вчера вечером они крепко поругались. «Скучно ей, видите ли. Но ведь сама хотела, чтобы я сделал научную карьеру, что ж теперь обижаться, что так много времени провожу в лаборатории».
— Пусть осень идет, а мне все равно, а я все равно с тобой, с тобой…
Герман потряс головой, энергично взъерошил рукой ёжик, отгоняя мучительную картину. «Надо будет после смены поговорить, объясниться, наконец. Так больше не может продолжаться!»
После бессонной ночи и тягостных мыслей в голове все путалось. «Так, надо собраться!», — Герман склонился над приборами. Все штатно — сейсмограф фиксирует обычные колебания. Под его мерное гудение мысли от Оксаны вернулись к Питеру и их утреннему разговору.
Первый раз слова «в эпицентре землетрясения» он услышал в 1948-м. Ему было шесть. Всегда такая спокойная, подтянутая и вдруг растрепанная, бабушка ворвалась в комнату: «Герман! В Ашхабаде землетрясение! В самом городе! Oh mein Gott! Только бы были живы! Они в самом эпицентре! Oh mein Gott, надо молиться! Герман, я тебя учила, молись!» Перепуганный Герман вслед за бабушкой повторял слова молитвы… Родителей тогда так и не нашли.
Яркая картина того осеннего утра стояла перед глазами, вытеснив все мысли.
— А сейчас вокально-инструментальный ансамбль «Пламя» исполнит песню «Вся жизнь впереди»…
— Р-р-р-р! — рокот резервного генератора резко вернул Германа к действительнсти. Электричество вырубилось. Первым делом он проверил приборы — все продолжают работать штатно от резервного источника. Надо сообщить о неполадке, вызвать электрика. Герман Иванович зафиксировал в журнале событий время — 9.27 и набрал номер электрика Матвея.
Глава 4. Поиски незнакомки
Всю дорогу Фёдор слушал Матвея вполуха — мыслей у самого было на десятерых. Идея рвануть в чужие края к малознакомой женщине выглядела сейчас глупой. А когда встал с мотоцикла на землю и понял, что назад дороги нет, вовсе отрезвел: «Меня тут никто не ждет».