ит, и он откликнется.
— Что будем делать?
— Сейчас узнаем, на что мы способны и что имеем, тогда и будем принимать решение.
— Знаю Германа давно, вниз он один бы не пошел. Попробую встать, а вы покричите и поищите еще под обломками.
— Слушаюсь и подчиняюсь, — улыбнулся Питер. — Давайте помогу сесть. У меня вода во фляжке осталась. Смочите губы.
— Спасибо. Хорошо нас тряхнуло, ничего не скажешь. Баллов семь, не меньше. У меня что-то со спиной и ногу не чувствую. Боюсь, что идти не смогу. Надеюсь, толчки прекратились.
— Позже разберемся. Теперь, как моя мать говорила, не до жиру, быть бы живу.
— Ну, тогда поспешите с поиском Германа. До скорого.
— И вам не хворать, — ответил ей Питер первое, что пришло на ум. А сам про себя подумал: «Нахватался я среди русских коллег юношеского жаргона, даже перед Галиной неудобно стало».
***
— Постойте, Питер! Не уходите, — Галина Петровна протянула к нему руку. — Мне есть что вам сказать.
— Что, моя дорогая? Позволь тебя так называть теперь, после такого боевого крещения, — Питер подсел с подветренной стороны и телом защитил женщину, которую тайно любил.
— Я должна тебе признаться… Я, как бы тебе сказать, источник оперативной информации… о тебе…
— А, агент, значит, КГБ… — Питер отвел взгляд. — И что ты успела передать о моей работе?
— Регулярно делала фото с твоих текущих документов, копии архива и журнала для рабочих гипотез. Прости и не суди. В нашей стране трудно быть борцом за справедливость.
Питер задумался.
— А знаешь, хорошо, что сказала. Кто еще про это знает, как думаешь?
— Димон точно знает. И про меня тоже.
— Ты не можешь любить меня?
— Я не люблю тебя. Я никого не люблю, прости. Да и ты не любишь меня. Ты талантлив и влюблен в работу. У нас нет с тобой будущего, так что не будем и начинать любить… Иди. Я буду ждать помощи здесь.
***
Сколько времени прошло, Галина не знала. Она сидела под высокой сосной, лучи солнца скользили по прошлогоднему валежнику. Было светло. Тело ныло и хотелось пить. Она пошевелилась, кто-то пошевелился рядом. Галина Петровна открыла глаза. Прямо перед ней стояла лиса. Она была очень худой и выглядела больной. «Странное поведение для дикого зверя, — подумала Галина Петровна, — смотрит на меня, как будто ждет чего-то». Она вспомнила о куске хлеба, который прихватила из дома. Нащупала его в кармане рубашки и швырнула подальше от себя.
Что-то помешало ей в рукаве. Вырванные листки из зеленой тетрадки! Она вытащила их, расправила как смогла и стала читать. «Что это? Стихи? Ей?» Галина увидела свое лицо в набросках карандашом прямо по тексту признаний в любви этого, как оказалось, скрытного на чувства Питера. Она вспомнила свои резкие слова в ответ: «Я не люблю тебя», и обида на себя и окружающий мир вдруг потекла из ее глаз горькими слезами. Впервые в жизни, всегда умеющая держать себя в руках, Галина Петровна плакала в голос и не стеснялась. Хотя кроме лисы, рядом никого и не было.
Лиса поела немного, а остальное закопала. Села напротив и стала смотреть на Галину.
«Знала бы ты, Лиса Патрикеевна, как я боюсь тебя. Вдруг у тебя бешенство? Говорят, бывают такие случаи развития этого вируса. Больные животные теряют страх перед человеком, проявляют дружелюбие, но при этом норовят напасть. Этого только мне не хватало. Может, ты отбилась от стаи? Не успела усвоить основные навыки и еще плохо можешь сама добывать пропитание? А может ты просто попрошайка? Так мне не жалко. Поела? Иди своей дорогой!»
Галина Петровна устало прикрыла веки. «Совсем как про меня. Питер был моим соратником, мы писали совместные проекты. Вздрагивали от случайного прикосновения пальцев. Мы ели одни сухари и бублики, и я, как дикий зверь, готовилась напасть исподтишка… И ведь не из-за хлеба».
Где-то послышались голоса людей. Галина Петровна поискала взглядом зверька. Лисы нигде не было.
***
Герман очнулся. Часы разбились от удара о камень. Голова раскалывалась от пульсирующей боли, что-то твердое впилось в затылок и под лопатку. Сразу нахлынул поток мыслей: «Где я? Ничего не вижу, будто в яме… Галина и Питер! Что с ними, где они? Сколько времени прошло? Может, спаслись, нашли друг друга? А меня в этой яме и не найти, даже если хорошо искать. Если есть кому искать…»
Герман поморщился от боли. Он силился разглядеть что-либо в темноте, но тщетно, мысли путались, стучали в больной голове: «Не могу сосредоточиться… Что делать? Куда сейчас? К станции. Если никого, пойду к дому. О-о-о… Как там, дома? Оксана! Боже мой, Оксана! Что с ней! Нужно бежать! Скорее! А что если… Нет, никаких „если“! Все хорошо, слышишь? Так не может быть, чтобы… Надо увидеть, сказать, обнять!»
Он приподнял тяжелую голову и попробовал встать. Не тут-то было! Ноги не слушались. В панике дернулся сильнее. Голова ударилась обо что-то сверху, раздался характерный деревянный стук. Вскинув руки, Герман нащупал гладкую поверхность, заскользил руками вверх-вниз вдоль ровного «потолка». Теперь вправо-влево. Руки уперлись в боковые стенки. Что-то прямое, продолговатое: «Oh mein Gott! Я что, уже умер, лежу в гробу?! Спокойно, без паники! Ты соображаешь, значит, жив! Но что же это? Никак не пойму… Воздуха не хватает…»
Запах! Знакомый, каждодневный запах. Так пах старый платяной шкаф. «Вот, значит, что меня спасло! — Герман ласково провел рукой по гладким стенкам. — Надо выбираться! Но как выберешься без ног? Их зажало, но что?»
Попробовал пошевелить ногами. Тщетно. Еще раз. Дыхание сбилось. Душно: «Нет, так дело не пойдет! Самому не выбраться»
— Помогите! — заколотил он по деревянной крышке над головой.
«Что же делать? Неужели я здесь так и останусь? Вот уж счастливое спасение!» — Герман усмехнулся.
Он слегка потянул правую ногу к себе. От себя. Покрутил. Есть движение! Какие-то миллиметры, но и это уже победа! Теперь левую. Острая боль пронзила все тело. Зато нога чуть подалась, но мало, мало! «Ох, как больно!»
Голова кружилась, гудела… «Наверно родители так же лежали в деревянных или каменных мешках и никто, никто не пришел им на помощь! А если Оксана сейчас под обломками?! Так, спокойно, без паники! Не думать! Действовать! — он вновь попытался подвигать ногами, и вновь боль остановила попытки. — Нет, ноги я так, с наскоку, не вытащу. Нужен воздух и свет!» — Герман сделал глубокий вдох и ударил в крышку.
— Р-р-аз! Р-р-аз!!
Сердце грохотало где-то в горле. В глазах потемнело. Удар, еще удар.
— Врешь, не возьмешь! Р-р-аз!! Идет! Еще! Есть!
Выбитая крышка отлетела вбок. Яркий свет ударил по глазам. Герман сел. Голова сразу закружилась. Он жадно хватал ртом воздух, точно рыба, вытащенная из воды, от кислорода зазвенело в ушах, а перед глазами заплясали какие-то стеклянные «червячки». Во рту чувствовался привкус крови и пыли. «Так, дыши медленнее, спокойно, спокойно…» — Герман потихоньку приходил в себя.
Но надо было освободить ноги. Он с силой уперся руками в обломки под собой, и, превозмогая острую боль в ноге, стал тянуть, тянуть себя из ямы.
— А-а-а-а! — не слыша собственного крика, едва снова не теряя сознания, он рванул что было сил. Ноги выскользнули из плена. Герман повалился навзничь…
Сознание медленно возвращалось. Он увидел, что лежит на груде разбитой мебели и обломках кирпича. Гудела голова, левая нога пульсировала острой болью — из глубокой рваной раны сочилась кровь. Герман стянул через голову рубашку, оторвал рукав и туго перевязал ногу. Покачал головой: «Рана грязная, помыть бы. Но для начала надо осмотреться».
Шатаясь, встал, огляделся. Станция разрушена.
— Питер! Галина! Я здесь! Питер!
Тишина.
Прихрамывая, Герман обошел вокруг станции, покричал во все стороны, надеясь, что коллеги откликнутся, но только вой ветра в верхушках деревьев был ему ответом. Никого. Не размышляя больше ни минуты, держась рукой за голову, подволакивая ногу, он осторожно стал спускаться в сторону дома.
Глава 9. Обломки
Вера вошла в квартиру и бросила ключи на трюмо в прихожей. Сняла обувь и прошла с тяжелой тканевой сумкой на кухню.
Поездка на базар в Верходольск сегодня удалась. Вера удачно сторговала творог и купила жирной сметаны — Тёма любил именно жирную, которую можно буквально разрезать ложкой. Сынуля посыпал сметану сахаром и воображал, что ест знаменитый «французский бланманже».
— Надо же, — усмехнулась Вера, затягивая волосы в конский хвост, — вычитал в какой-то книжке, что бланманже — это сладкое желе из коровьего или миндального молока. Странные французы едят десерт непременно холодным.
И что еще удумали: делают его из рисовой муки или крахмала, добавляют также сахар и странные специи, о которых Вера никогда не слышала. Рисовой муки и миндального молока у них в жизни никогда не было, достать пластинки желатина в небольшом поселке было практически невозможно, вот мальчик и придумал себе изысканное кушанье — «верходольский бланманже».
Закончив с непослушными волосами, Вера достала из холодильника кастрюльку со вчерашними котлетами и картофельным пюре. Выложила на сковородку две порции и, чиркнув спичкой, зажгла газовую горелку. Огоньки синеватого пламени тут же радостно заплясали небольшим хороводом под старенькой сковородкой. Женщина распахнула окно, наклонилась вперед и крикнула во двор:
— Тёма, иди обедать!
— Ну, мам! — донесся голос сына. — Я еще с дядей Ашотом посижу.
— Тёма, бланманже и котлеты! — строго крикнула Вера и вернулась к плите.
***
Анна Самойловна в это время с нетерпением ожидала звонка из Москвы.
— Серго, наконец-то! Вроде все спокойно, — схватила трубку Анна Самойловна.
— Нано, слушай меня внимательно! — в голосе мужа она четко различила стальные нотки. — Все данные указывают на приближающееся землетрясение. Последствия могут быть непредсказуемыми. Галина не может тебе дозвониться, похоже, линия повреждена. Немедленно собирайтесь и выходите во двор. Вместе с соседями двигайтесь в поселок.