— Тогда не будем терять времени.
Преследователь легонько пнул мальчика, так что тот заскулил и вскочил на ноги. Незнакомец перерезал веревку, стягивавшую руки Голубя, и тот стал растирать затекшие запястья. На Киннитан мальчик старался не смотреть, явно стыдясь того, что против воли участвовал в осуществлении хитроумного плана, лишившего ее свободы.
— Смотрите, без глупостей, — еще раз предупредил незнакомец. — Мне не хочется убивать или калечить кого-то из вас, но если другого выхода не будет, я так и сделаю. Давайте, двигайтесь. — Он указал на дверь. — Негоже заставлять нашего господина долго ждать. В отличие от меня, он очень нетерпелив. К тому же по сравнению с ним я сущий добряк.
С трудом передвигая связанные ноги, Киннитан спустилась по лестнице и вышла в пустынный двор. Она была так потрясена, что не могла даже плакать. Не прошло и часа с тех пор, как девушка выбежала из барака, а ее жизнь полностью переменилась. Совсем недавно у нее были друзья, у нее была свобода, которая, несмотря на все бытовые тяготы, дарила ей истинное счастье, у нее были надежды. Теперь она утратила все. Киннитан вновь стала собственностью безумца — безжалостного и бессердечного живого божества.
Глава 39Город Багрового Солнца
После того как жестокий Аргал искалечил Хаббили, сына Нушаша, тот остался в полном одиночестве. Он отправился в дальний путь на запад, в легендарные края, до которых не добрался ни один путешественник. Рассказывают, дети мои, что он достиг цели и говорил с отцом, после чего вернулся на земли, известные нам всем.
Своему великому отцу он обещал, что когда-нибудь низвергнет детей матери Шузаем, и выполнил свое обещание.
Долго, бесконечно долго человек без имени бродил по лесу, среди черных тополей и высоких кипарисов, колеблемых ветром, дуновения которого были неслышны и неощутимы. Темная река протекала возле его тропы, но потом свернула в сторону и исчезла в туманной мгле. Плакучие ивы вздрагивали, как охваченные горем женщины, и склоняли ветви над безмолвными водами.
Человеком овладела такая огромная усталость, что его уже не волновало, где он находится и как оказался в этом краю теней и туманов. Он шел и шел, а в душе и мыслях его царила полная пустота. Солнце ни разу не проглянуло на небе, откуда лилось тусклое сияние — ни тьма ни свет. Человек помнил, что уже бывал в обители вечных сумерек, но в эту угрюмую страну он попал впервые. Все его чувства умерли. Он сознавал лишь одно: надо продолжать движение, чтобы не превратиться в нечто безжизненное, как окружавшие его черные тополя. Если он остановится, вязкая почва поглотит его и он обернется травой или деревом.
Больше всего на свете человек желал избавиться от этого беспредельного одиночества. О, если бы рядом зазвучал чей-нибудь голос, способный сказать несколько слов, пропеть песню или заплакать. Но странника со всех сторон обволакивала бесконечная тишина. Он пытался говорить сам с собой, но не смог — он не только утратил собственное имя, но и разучился произносить слова. Ничто не могло нарушить эту тишину. Темные птицы сидели на ветвях над головой странника, такие же безмолвные, как деревья, вода и ветер.
Человек продолжал идти.
Внезапно из тумана вновь показалась река. На другом берегу мелькали какие-то неясные тени, силуэты мужчин и женщин. Странник увидел кое-что еще, не веря собственным глазам. Он горько сожалел о том, что утратил дар речи и не может обратиться к сумеречному народу с просьбой о помощи. Человек знал, что ему не перебраться на другой берег; хотя темные воды были почти неподвижны, он не доверял их обманчивому спокойствию.
«Но если воды поглотят меня, что я потеряю?»
Он не мог ответить на этот вопрос и все же чувствовал, что пустота его сознания не абсолютна. Он владел некой истиной, хотя сам не знал, в чем она заключается, и боялся, что угрюмый поток может эту истину унести.
«Но как же мне перебраться на другой берег?»
«Это невозможно. Если ты сделаешь это, ты никогда не вернешься».
Перед ним стоял крошечный голый ребенок — девочка трех-четырех лет. Ее светлые волосы развевал беззвучный ветер. Странник ощутил приступ острой жалости к этой девочке, такой маленькой и беззащитной. Но, взглянув в ее глаза, сиявшие диковинным янтарным блеском, он понял: это не ребенок. По крайней мере, не дитя смертного племени.
«Кто ты?» — безмолвно спросил он.
Голос ее никак не мог принадлежать маленькому ребенку. Каждое слово она роняла медленно и важно, как каплю расплавленного золота.
«Я из тех, кто остался, когда все остальные ушли. Из тех, кто охраняет это место. Нет, „охраняет“ это неверное слово. Лучше назвать меня не охранником, а проводником. А тебе, несомненно, нужен проводник, ибо ты блуждаешь, не ведая пути».
«Я… хотел перебраться на другой берег. Мне необходимо это сделать. Я… мне показалось, я увидел там что-то знакомое».
«Тем больше у тебя причин для опасений. Люди твоего племени часто сбиваются с пути, преследуя что-то знакомое или то, что кажется знакомым. Ты еще не готов. Твое время скоро настанет. Но сейчас оно еще не пришло».
Смысл ее слов ускользал от его понимания. Да и как он мог что-то понять, если он не знал даже собственного имени? Несмотря на предостережение, его неодолимо тянуло на другой берег.
«Прошу тебя. — Он попытался схватить девочку за руку, но она оказалась неуловимой и неосязаемой, как тень. — Прошу тебя. Я никогда не говорил ему… никогда…»
На ее непроницаемом, как мраморная маска, лице отразилась жалость.
«Ты взял на себя слишком много обязательств, — беззвучно произнесла она. — Ты оказался здесь, потому что обстоятельства сложились для тебя самым несчастливым образом. Ты можешь перебраться через реку и увидеть то, что было, и то, что есть сейчас. Но чтобы вернуться на этот берег, тебе понадобится не только сила, но и удача».
Он склонил голову, одержимый желанием, которого не мог назвать и до конца осознать.
«Ты очень добра».
«Доброта не изменит здешних законов. — Лицо девочки выражало беспредельную печаль. — Эти законы подобны путям звезд на небесах, они определены раз и навсегда, они не знают снисхождения. Если ты попадешь на тот берег, ты не должен принимать там никакой пищи и никаких подарков. А еще тебе надо вспомнить свое имя».
«Но это невозможно…»
Он окинул глазами бесконечные заросли, словно искал ускользавшее от него имя меж прямых древесных стволов. Все усилия были напрасны — имя потерялось в глубинах памяти.
Девочка грустно покачала головой.
«Неужели ты не можешь вспомнить, как тебя зовут? Тогда идти на риск — чистое безумие. Только сильные духом могут попасть в город и остаться в живых».
Она протянула свою бледную, прозрачную руку, и к берегу подплыла лодка — утлое суденышко из потемневших досок, сколоченных ржавыми гвоздями.
«Это все, чем я могу тебе помочь. Я делаю это в память о человеке, который был похож на тебя. Он тоже доверил мне свою жизнь, но это случилось давным-давно. Запомни, твое имя — Феррас Вансен. Ты из племени смертных, но ты еще жив. А теперь иди».
В следующее мгновение он оказался на середине реки. Берега исчезли, его окружал непроглядный туман.
Долго, бесконечно долго он скользил в утлой лодке по темной воде, не зная, куда движется. Громадные тени мелькали на тусклой поверхности вод, и лодка качалась, пересекая их, как на волнах. Несколько раз водную гладь взрезали какие-то существа; он успел разглядеть, что шкуры у них темные и блестящие, как полированный металл. Существа не проявили никакой враждебности, словно не заметили его. Но он был рад, что лодка спасла его от необходимости вплавь пересекать холодный поток, где можно стать добычей загадочных чудовищ.
«Меня зовут Феррас Вансен», — напомнил он себе.
Он чувствовал, что готов вновь забыть свое имя, потерять в тумане. Когда девочка назвала его так, он сразу поверил. Но здесь, посреди темной воды, нельзя было полагаться на память.
«Как я оказался в этом туманном краю?»
Ненадежная память отказывалась отвечать. Девочка сказала, что он очутился здесь по несчастливому стечению обстоятельств — вот все, что он знал. Как ни странно, в этом знании было нечто успокоительное.
Его руки и ноги, прежде осязавшие шершавую поверхность дерева, внезапно ощутили нечто скользкое. Он взглянул вниз и с содроганием увидел, что лодка уже сделана не из серых досок, а из змей: сотни блестящих рептилий тесно переплетены друг с другом, как стебли тростника, из которого плетут циновки. В отличие от стеблей тростника, змеи были живыми, они извивались и шипели. Он поджал под себя ноги, не понимая, что страшнее — сплетенная из змей лодка или кишащий чудовищами темный поток.
Не в силах стряхнуть с себя оцепенение, он увидел, что лодка начинает распадаться — змеи вырвались на свободу и падали в тихие воды, как толстые веревки. Они выпутывались все быстрее и быстрее, борта лодки разрушались, и лишь под ногами еще оставалась зыбкая извивающаяся опора.
Он вперил взгляд в туман, пытаясь разглядеть противоположный берег или хотя бы выступающий из воды камень, который мог бы его спасти. Лишь несколько скользких змеиных тел отделяло его от воды. Он попытался вспомнить имена богов и помолиться о спасении, но эта задача была не по силам его ослабевшей памяти.
«Феррас Вансен. Так меня зовут. Я капитан, мне пришлось много воевать. Я люблю женщину, которая меня не любит и никогда не полюбит. Мое имя Феррас Вансен».
Стоило ему произнести это мысленно, как опора под ногами распалась и его поглотила ледяная тьма.
Он очнулся не посреди реки и даже не на берегу, а на сумеречной улице. Многочисленные фонари отбрасывали тени и отблески на булыжную мостовую. Свет их был неровным, и силуэты обшарпанных домов с трудом угадывались во мгле. Улица была совершенно пустынной, без единого прохожего.