Правда, если вам повезет.
А если не повезет, то от науки столько же толку, что и от детективов.
В случае Дженни Пейдж везение отвернулось от отчаянных усилий ребят из полицейской лаборатории. По правде говоря, был тут отпечаток пальца на стекле светозащитных очков, найденных неподалеку от трупа. К несчастью, идентифицировать кого-то по одному-единственному отпечатку пальца — это вроде как угадать за чадрой лицо мусульманской женщины. Но ребята из лаборатории не собирались опускать руки.
Хозяйничал в лаборатории лейтенант полиции Сэм Гроссман. Это был высокий стройный мужчина со спокойным характером, спокойными глазами и вежливыми манерами. Очки были единственной приметой интеллигентности на словно вытесанном из скалы лице, по выражению которого можно было решить, что индейцы только что сожгли его ферму в Новой Англии.
Работал он в полицейском управлении в белой стерильной лаборатории, занимавшей половину первого этажа. Работа в полиции ему нравилась. У него был точный, аналитический ум, в соединении бесспорного научного факта с полицейской практикой ему виделось нечто чистое и возвышенное. По натуре он был чувствителен, но давно уже перестал совмещать факт насильственной смерти с человеком, которого она постигла. Он видел слишком много куч кровавого тряпья, исследовал слишком много останков сгоревших дотла, анализировал химический состав слишком многих отравленных желудков. Смерть для Сэма Гроссмана была великим символом равенства. Человеческие проблемы она превращала в проблемы математические. Если его лаборатории повезет, то два и два всегда будут равны четырем. Но поскольку счастье не всегда им улыбалось, а иногда и просто отворачивалось, два и два иногда равнялись пяти, шести, а то и одиннадцати.
На том месте, где погибла Дженни Пейдж, перед чертежной доской из мягкого дерева, закрепленной на треногом фотоштативе, стоял человек. С собой он принес теодолит, компас, ватман, мягкий карандаш, резинку, обычные кнопки, деревянный треугольник, линейку, мерную ленту и металлическую рулетку.
Человек работал молча и напряженно. Пока фотографы сновали вверх-вниз по месту преступления, а техники фиксировали отпечатки, отмечавшие положение тела, которое уже отнесли в машину, пока вокруг искали следы ног или шин — человек стоял как художник, рисующий сарай на Кэйп Код.
Поздоровался с детективами, которые мимоходом задержались на пару слов. Казалось, что суету вокруг он просто не замечает.
Молча и сосредоточенно, детально и методически начертил план места преступления. Потом все собрал и вернулся в свой кабинет, где по эскизу выполнил гораздо более точный чертеж. Тот размножили и вместе с остальными фотографиями места преступления разослали во все отделения, привлеченные к расследованию.
Занимался им и Сэм Гроссман, поэтому одна копия плана пошла и на его стол. План был черно-белым, ибо цвет в этом случае значения не имел.
Гроссман изучил его холодным, критическим взглядом торговца картин, изучающего вероятную подделку под Ван Гога.
Девушку нашли на скалистом уступе под четырехметровым обрывом, спадавшим к руслу реки. От разворотной площадки на набережной тропа вела сквозь кусты и клены на вершину утеса, в девяти метрах чад рекой Харб.
Разворотная площадка была хорошо видна с набережной, которая широкой дугой сворачивала под мост Гамильтона и потом взбиралась на него. Тропу, как и подъем к утесу, закрывали от набережной деревья и кусты.
Четкие следы шин нашли в тонком слое глины, который остался на бетоне разворотного круга со стороны реки. Возле тропы обнаружили темные очки.
И это было все.
К несчастью, склон обрыва круто вздымался вверх. Тропа вилась по твердой доисторической скале. И ни девушка, ни ее убийца не оставили никаких следов, которыми могли бы заняться ребята из лаборатории.
И чем дальше, тем хуже, — хотя с левой стороны тропу скрывали кусты и деревья, по ее правую сторону до самой вершины утеса не росло ничего. Одним словом, негде было зацепиться ни обрывку ткани, кожи или ниток, ни смахнуть слежавшуюся пыль.
Казалось правдоподобным, что девушку привезли сюда в машине. На разворотном кругу не было следов ремонта. Если бы машина свернула на круг из-за дефекта, домкрат оставил бы следы на бетоне, а при ремонте могли остаться пятна масла или кусочки металла. Разумеется, у машины мог быть дефект в моторе. В этом случае обычно открывают лишь капот. Но тут остались комки глины, тянувшиеся по бетонному кругу. Если бы кто-то зашел спереди автомобиля и поднял капот, он бы явно оставил следы. Но следов не было, и не похоже, чтобы кто-то пытался их стереть.
Поэтому полиция полагала, что девушка и ее убийца ехали в западном направлении по набережной, свернули на поворотный круг и потом пешком пошли наверх.
Девушка была убита на самой вершине утеса. До этого она была жива. На тропе, поднимавшейся наверх, не нашли никаких следов крови. Если бы ее убили раньше и вынесли из машины, кровь из раны на голове, несомненно, забрызгала бы скалу.
Орудие убийства, которым разбили лицо и проломили череп, было тяжелым и тупым. Девушка, несомненно, бросилась на врага и сорвала с него очки. Потом рухнула вниз с утеса, и очки вылетели из руки.
На первый взгляд похоже было, что стекло в очках разбилось при падении на землю. Но это было не так. Техники не нашли на земле ни одного осколка стекла. Значит, очки были разбиты еще до того, как слетели вниз с обрыва. И произошло это не поблизости. Ребята из лаборатории впустую прочистили всю округу. Фигура человека, носившего темные очки с разбитым стеклом, казалась неправдоподобной, но все говорило именно об этом.
Разумеется, по очкам ничего установить не удалось. Только то, что они из самых дешевых.
Следы шин вначале выглядели весьма многообещающе, но когда отпечатки исследовали и установили их технические характеристики, выяснилось, что толку от них не больше, чем от очков.
Шины были шириной 17 см, диаметром 45 см. Весили они одиннадцать с половиной килограммов. Изготовлены были из резины с нейлоновым радиальным кордом и рельефным протектором, чтобы избежать скольжения и бокового заноса. Шины продавались по 18 долларов и четыре цента, включая федеральный налог.
Купить ее в США мог любой, имевший каталог фирмы «Сирс и Робак». Марка шины была «Аллстэйт».
Человек мог заказать хоть одну, хоть сто штук — стоило перевести деньги и заказать номер по каталогу 95 Н03067 К.
В городе было, вероятно, тысяч восемьдесят людей, у которых на машине стояло по четыре таких шины, не учитывая запасную, лежавшую в багажнике.
Шины эти сказали Гроссману только одно: машина, свернувшая на круг, была легковой. Размер и все данные исключали грузовик.
Гроссман чувствовал себя как человек, который нарядился, а идти ему некуда. Разочарованный, он переключился на карман, который Эйлин Барк оторвала от пиджака Клиффорда.
Когда в пятницу днем Роджер Хэвиленд зашел за результатами экспертизы, Гроссман сообщил ему, что обрывок ткани от кармана изготовлен из стопроцентного нейлона и был пришит к костюму, который можно купить в сети магазинов мужской одежды за тридцать два доллара. В сети этой было тридцать четыре магазина, разбросанных по всему городу. Костюмы они получили только одного цвета — синего.
Хэвиленд понял, что ничего нового о костюме, который продается в тридцати четырех магазинах, он не узнает, и задумчиво почесал затылок.
— Нейлон? Кто, черт возьми, осенью носит нейлон?
Мейер был в восторге.
Влетел в комнату, подскочил к Темплу, который что-то разыскивал в картотеке, и хлопнул его по спине.
— Они нашли его! — крикнул.
— Кого? — спросил Темпл. — Господи, ты мне чуть хребет не сломал. О чем ты говоришь?
— Да о тех кошках, — возмутился Мейер, сердито смерив Темпла взглядом.
— О каких кошках?
— Ну, о тех, из тридцать третьего отделения. Ну, тот парень, что крал кошек. Господи, да ведь это был самый интересный случай, который им когда-нибудь доставался. Я разговаривал с Ануччи, ты его знаешь? Он там детектив третьего класса и работал над этим делом от начала до конца. Через его руки прошло большинство материалов. Ну, дружище, они-таки справились!
Мейер внимательно следил за Темплом.
— А в чем, собственно, было дело? — спросил Темпл, у которого проснулся интерес.
— Прошлой ночью они наконец напали на след. Некая женщина сообщила им, что у нее пропала ангорская кошка. Ну, и они нарвались на того типа в одном из переулков, и угадай, что он делал?
— Что? — спросил Темпл.
— Жег кошку!
— Жег кошку? Ты хочешь сказать, он ее поджег?
— Вот именно, — крикнул Мейер. — Когда они появились, бросил ее и исчез бесследно. Кошку спасли и к тому же получили точное описание подозреваемого. Ну, а потом уже все пошло как по маслу.
— Когда его взяли?
— Сегодня днем. Его взяли дома, и о такой мерзости я никогда даже не слышал. Этот тип сжигал всех кошек, сжигал их дотла.
— Не верю, — сказал Темпл.
— Ну и не верь. Крал кошек и сжигал их дотла. В комнате у него повсюду были полки и все заставлены стаканчиками с кошачьим пеплом.
— Но зачем это ему? — спросил Темпл. — Он что, псих?
— Ничего подобного, милостивый государь, — заявил ему Мейер. — Но можешь быть уверен, что и ребята из тридцать третьего отделения спросили его именно об этом.
— И чего они добились?
— Они спросили его об этом, Джордж. Спросили именно об этом. Ануччи отвел его в сторону и спросил: «Слушай, Мак, ты псих или как? Почему ты сжигал кошек и собирал пепел в стаканчики?» Вот именно так он его спросил.
— Ну и что этот тип сказал?
Мейер терпеливо продолжал:
— Ну и чего бы ты ожидал? Он им объяснил, что совсем не псих и что у него есть веская причина собирать в стаканчики кошачий пепел.
— Какая? — не выдержал Темпл. — Какая, черт возьми?
— Он делал из них быстрорастворимых кошек, — мягко пояснил Мейер. — Причем без кофеина, — и захохотал.