«Хуже и правда не стало, — вынужден признать Женька. — Но мы же договорились держаться в рамках программы, а ты…»
Упрек уместен. После очередного «щелк-щелка» — на большой перемене, после школьного завтрака — Второй отправился в кабинет литературы. Они заранее условились, что на этом уроке «рулить» будет он.
Женька тогда отметил, с какой страстью Второй уговаривал уступить место. Его особое, чересчур трепетное отношение к новой классной руководительнице бросалось в глаза, и это Женьку озадачивало. Галиша, конечно, ничего, без придури и не злопамятна, как, например, «математичка», но есть и другие учителя, не хуже. Или он просто не успел к ней приглядеться? Восторженные панегирики Второго, адресованные новой классной, Женька слушал и даже поддакивал, но предпочитал пока оставаться при своем мнении. Пожи вем — увидим.
Урок начался вполне безобидно, да и тема не намекала на какие-то потрясения. «Слово о полку Игореве» (красивое издание с черно-белыми, под старину, иллюстрациями и тремя вариантами перевода) он проглотил еще года два назад. Сейчас же литераторша сначала прочитала кусочек из «Плача Ярославны», а потом заговорила об истории поэмы — как Мусин-Пушкин в самом конце восемнадцатого века обнаружил старинный рукописный сборник в монастырском книгохранилище, как во время пожара Москвы в 1812-м раритет сгорел. А позже ученые-историки, изучая сохранившиеся копии, объяснили, что «Слово» повествует о военном походе князя Игоря Новгород-Северского, состоявшемся в семидесятых годах двенадцатого века — тогда половецкие набеги на Русь превратились в «рать без перерыва», и князья перед лицом грозной опасности сумели договориться о союзе против воинственных кочевников.
И тут Женька обнаружил, что его тело тянет руку вверх — и не просто тянет, а приплясывает от нетерпения. Галиша тоже заметила и кивнула — доброжелательно, с улыбкой.
— Хочешь что-то спросить, Абашин?
Ну, сейчас начнется… Сознание сделало попытку сжаться в комок и нырнуть куда-нибудь поглубже. К примеру, в тину. И что он на это раз удумал?..
— Хочешь что-то спросить, Абашин? — поинтересовалась литераторша.
Я вскочил, да так поспешно, что уронил учебник. Он громко хлопнулся на пол, и я, костеря себя на чем свет стоит, зашарил под партой.
— Ничего-ничего, можешь говорить сидя, — великодушно разрешила Галина. — Так что у тебя?
— Кое-кто из историков считает, что «Слово» написано позже лет на сто, в середине тринадцатого века, — бойко начал я. — И автор на самом деле призывает не к борьбе с половцами, а к объединению против монголо-татар. На самом-то деле никакой такой «рати без перерыва» не было и в помине. То есть она была, но совсем в другом смысле…
— Это в каком же? — Классная озадачена.
— Многие русские князья были в родстве с кипчакскими, половецкими то есть, ханами, — продолжаю я уверенно.
Миладка с соседней парты смотрит на меня большими глазами — ждет повторения концерта, приключившегося на истории. И не она одна, похоже…
— В княжеских дружинах вообще было полно степняков — закаленных, умелых конников ценили очень высоко. Так что все эти походы вроде Игорева — не более чем соседские разборки. Если смотреть летописи того времени, то окажется, что набегов русских князей на половецкие кочевья было примерно столько же, сколько набегов половцев на русские земли. И в половине случаев какой-нибудь хан призывал родича-князя помочь справиться с ханом-конкурентом. И наоборот — князья охотно прибегали к помощи степняков в своих семейных распрях. — Я помолчал и добавил: — Время было такое. А монголы Субэдэя и Джебе-нойона, они ведь вообще к русским князьям претензий не имели. Ну, потребовали прохода через их земли, чтобы догнать враждебных кипчаков. Ну, провиант, фураж для лошадей — это уж как водится. Мстислав Киевский вместе со своими тезками Мстиславом Черниговским и галицким князем Мстиславом Удалым по-родственному вступились за половцев, за что и получили, а вслед за ними и изрядная часть Руси. Автор «Слова» просто-напросто прибег к привычному образу.
Я умолк. Класс наполнился недоуменными шепотками — книги Яна «Чингисхан» и «Батый» читали многие, особенно когда их стали продавать по талонам за сданную макулатуру.
— Если не секрет… — В голосе литераторши мелькнул неподдельный интерес. — Откуда ты это… э-э-э… узнал?
— Это теория одного историка и археолога, не слишком известного. Правда, другие с ним не согласны, а академик Вернадский так и вовсе разнес его аргументы вдребезги. — Пауза, чуть-чуть театральная. — Зовут этого историка Лев Гумилев.
Литераторша вздрогнула и недоуменно вскинула брови. Во взгляде — настороженное недоумение.
— Лев? Гумилев? Это, случайно, не…
— Да. Сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева.
— Очень, очень неожиданно… — Ее пальцы нервно теребили бахрому по краю шали. — Женя, а ты что-нибудь знаешь из его…
— Отца?
Кивок. Красно-черная бахрома будто сама собой наматывается на указательный палец. Переживает? Еще бы: РОНО узнает о таком вопросе — по головке не погладят. Не поймут. Только вот она сейчас об этом не думает.
…Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам приходили львы.
Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целя между глаз…
Я с удовольствием цитирую любимые строки из «Царскосельского Киплинга».
— А как же, Галина Анатольевна, «наше все», почти как Пушкин. Для меня так уж точно.
Теперь на меня смотрят по-другому — серьезно, чуть-чуть грустно. И в то же время — радостные морщинки в уголках глаз.
— Вот уж не думала… Спасибо, Женя, это было очень интересно, садись. А мы пока… — Она встряхнула головой, и тишина, заполнившая класс, снова заполнилась шорохами и перешептываниями. — …а мы пока вернемся к общепринятой версии. Если ты не против, конечно.
«Значит, дело в этом поэте, Гумилеве?» — повторил он.
«Прости старого дурака… — слова Второго сочились такой тоской, что у Женьки на мгновение защипало глаза. — Ты… ты просто не понимаешь. Как же я жалел потом, что потратил эти три года, считай, впустую, не решился возразить родителям, пошел в технический, не осознал вовремя… А тут такой случай: и тема подходящая, и Гумилев с Ахматовой… Знаешь, как Галина любит их стихи? А ведь в школьной программе их нет — Гумилева расстреляли в двадцать первом в Петрограде за участие в контрреволюционном заговоре».
«Да ладно? — Беседуй они по-настоящему, Женька поперхнулся бы от изумления. — Расскажешь?»
«Как-нибудь в другой раз», — буркнул Второй и отключился. «Ушел в тину», по его собственному выражению. Женька подождал, попытался осторожно «постучаться», дотянуться до соседа по сознанию.
Молчание. Ладно, пусть его…
Взгляд на часы — пора поторопиться, надо еще домой заглянуть перед тренировкой. На бегу он гадал: неужели Второй, шестидесятилетний, все повидавший старик, затеял это только для того, чтобы привлечь внимание своей бывшей школьной учительницы? Стоп, какая же бывшая, если только что спрашивала его на уроке?
Короче, Второй торопится сделать то, чего не успел в своей прошлой, а его, Женьки, нынешней жизни. И еще новость: оказывается, он до сих пор жалеет, что пошел по стопам отца и стал учиться на инженера? А ведь сам Женька именно это и собирается сделать после школы…
Он понял, что запутался. Ну не приходилось до сих пор думать о таких материях — все было как-то проще, прямолинейнее, и решений требовало соответствующих. А теперь… Может, это и называется взросление?
«Ладно, партнер… — Второй всплыл из уютной тины и теперь говорил примирительным, даже слегка виноватым тоном. — Не обращай внимания, это все так, минутная слабость. Пройдет. Слушай, я прикорну чутка, а поменяемся на „Динамо“, лады? Что-то вымотали меня эти двое суток…»
Суббота, 9 сентября 1978 г.
Дворец спорта «Динамо».
День сюрпризов.
Самому младшему из «театралов» лет восемнадцать. Вернее, самой младшей — студентке второго курса ГИТИСа. На нас смотрели с недоумением — что это за мелкоту сопатую принесло на наши головы? Но от прямых насмешек воздерживались, хотя некое шушуканье и имело место.
Видимо, кое-кто в группе уже был в курсе, и новичков ждали. Тянуть тренер не стал, и после пятнадцатиминутной разминки, которую мы с Астом откатали наравне со всеми (почти то же, что и в секции, только больше упражнений на растяжку), он усадил народ по скамейкам, предложил мне надеть защиту (не безразмерную тренировочную стеганку, а нормальную фехтовальную куртку-колет) и поставил в пару с той самой девицей-второкурсницей. Нормальный ход: новичку предстояло продемонстрировать, на что он способен.
Из предложенного оружия я выбрал привычную саблю-эспадрон. В пару к нему, чуть помедлив, добавил кинжал-дагу из обломка шпажного клинка — с наваренной защитой-пуантаре и самодельным крестообразным эфесом с подобием бокового кольца. По скамье прошелестели недоуменные шепотки, тренер же одобрительно кивнул, проверил маски и объяснил, что придерживаться нарисованной на полу дорожки не обязательно — в нашем распоряжении все пространство зала.
— Ан-гард!
Салют клинками — друг другу, тренеру, зрителям. Позволяю себе небольшую вольность: прижимаю руку с саблей к груди и кланяюсь своей визави. Одобрительный гул на скамье.
Опускаем маски и становимся в позиции. Партнерша — в классическую, слегка утрированную, в стиле французского «Капитана». Я же принимаю испанскую стойку с широко расставленными ногами и левой, вооруженной кинжалом, рукой, выставленной вперед. Тренер громко хлопает в ладоши — вульгарный свисток у них, похоже, не в чести.
— Алле!
В сценическом фехтовании есть понятие свободного боя. И тут главное правило — не пытайся обхитрить партнера, опередить, достать. Такой поединок сродни размеренному диалогу: надо уловить предложенную тему и поддержать: отвечать в такт и в лад, обязательно сохраняя взятый темп. Если можешь — вплетай свои реплики, но ни в коем случае не перебивай чужие. Если партнер нарочито открылся — ударь, достань, но ни на секунду не забывай о зрелищности. Мало зацепить кончик рукава клинком, удар должен быть очевидным, хорошо различимым, и желательно, чтобы у зрителя перехватило дыхание.