Моя очередь. Выхожу, сажусь на стул, пристраиваю поудобнее гитару (выпросил у Ритули, своей нет), кладу рядом белый, полусферический, с темным светофильтром пилотский шлем. Его я одолжил для выступления у Жоры — он стоит у него в кабинете, на почетном месте, на шкафу. Дал, хотя и удивился. Сказал, что не хочу портить сюрприз, сам все поймет.
Да-да, Георгий Палыч. Эта песня — для вас. Да, есть и директор-танкист, и Софья, но для них найдется кому и спеть, и прочитать стихи. А для вас — нет. Не знают мои одноклассники о вашей войне, не принято у нас о ней… Так что это будет справедливо.
Отец здесь, стоит возле окна, прислонившись к стене. Поймал мой взгляд, помахал рукой. Спасибо, папочка…
Он смотрит на синее небо,
На крестик со снежным хвостом.
Где жизнь — то ли быль, то ли небыль,
Дорогой вела непростой.
Где солнце светило не часто,
Где часто брало на разрыв.
Где было конкретное счастье —
Колес от бетонки отрыв…
Ага, уловил, понял — выпрямился, вытянулся в струнку на стуле, весь обратившись в слух. Ищу отца — у него глаза на лоб лезут от удивления. То ли еще будет…
Затяжкой откроется память,
Как буквы на старом холсте.
И «Су» засверкает над нами
С арабским орлом на хвосте.
Песка раскаленного ветер
Опалит пустынным огнем,
И прямо сквозь сорокалетье
Он вверх по стремянке шагнет…[15]
Теперь — припев. Жора смотрит мимо меня, только уголок рта подергивается…
Не волнуйтесь, товарищи, это летчик мечтающий,
Мастер неунывающий огневого удара.
Его жизнь лучезарная —
Бирюлево-товарное,
Где квартира шикарная, и «Москвич»,
но не старый…
Может, стоило пропустить, не расчесывать мужику лишний раз нервы? Но — из песни слов не выкинешь.
И будет он словом нерусским
Все ручку стараться дожать,
И сквозь пелену перегрузки
Появится хвост «Миража»,
И в линиях стекол прицела
Чужой задымит силуэт.
Но бой вдруг потребует цену
За этот счастливый билет…
Отец серьезен как никогда. Жорин кулак сжался так, что побелели костяшки. В глазах — расчерченное инверсионными следами и дымными трассами «Сайдвиндеров» небо Синая.
И вздрогнет подстреленной птицей
Пробитый осколками «Су»,
И небо с землей закружится,
Совьется в цветную косу.
И в тряске кабины разбитой
Погаснет последний экран,
И ласково девушка Рита
Ему объяснит, что пора…
Да, товарищ майор, я знаю, что такое «речевой информатор РИ-65Б»[16]. Как и вы, и мой отец. Трое во всем актовом зале.
Что было, то было, ребята.
Что сетовать зря на судьбу?
Пусть ею немного помятый,
Зато обогрет и обут.
И как-то стреляет в коленке,
А с виду мужик ничего,
Поскольку хирурги в «Бурденке»
Зашили на совесть его.
…и синее, звонкое небо,
Где вечно летит самолет…
Купить два кефира и хлеба,
И дочка на ужин зовет…
А председатель школьного комитета комсомола уже насторожилась, приняла охотничью стойку. Не понимаешь? Тебе и не надо. А попробуешь потом вякнуть, я на тебя Жору натравлю!
Вечер в кругу семьи. Отец в восторге:
— Где взял такую песню? Только не говори, что сам сочинил, все равно не поверю…
А я и не собираюсь.
— Пел один парень, студент. На сборах. Может, его?
— Сомнительно. Написано человеком, который сам все испытал. Ты вот что: слова запиши, покажу летчикам, в ЛИИ. У нас есть те, кто воевал в Египте.
Разговор переходит на арабо-израильские войны, потом на авиацию вообще — и так, пока мать не зовет к столу. Мы с альтер эго вполне довольны, отец сияет, как начищенный медный пятак.
За ужином мать преподносит свежую семейную новость: с Кубы вернулся дедов родной брат, дядя Костя, на секундочку — генерал-майор КГБ. Я спешно дожевываю котлету с рисом и, оговорившись усталостью, смываюсь к себе в комнату.
Так. Вот мы и дождались. Пора делать следующий шаг — и это надо очень, очень крепко обдумать.
Конец февраля 1979 года
Москва.
Два-три дня на размышление.
Обратиться за помощью к двоюродному деду-ГБшнику — это, конечно, сильный ход. Правильный. И те, кто меня сюда прислали, наверняка на это и рассчитывали. Потому что: «…вас выбрали далеко не в последнюю очередь из-за родственников и близких — причем не вас нынешнего, шестидесятилетнего, со всем вашим жизненным багажом, а того, подростка…»
Что ж, пришло время задействовать этот ресурс. Только вот идти к Константину Петровичу со сбивчивыми пересказами собственных снов не стоит. Это в кругу семьи дядя Костя большой, шумный, добродушный. А на деле — жесткий профессионал, не склонный ни к сантиментам, ни к досужим фантазиям. За спиной у него яростные схватки с троцкистами в довоенной Мексике. Потом — работа в Аргентине, где он срывал поставки стратегических материалов в Третий рейх, наводил местных левацких боевиков на конспиративные квартиры нацистов и сливал американцам с англичанами координаты точек рандеву ребятишек Карла Деница с «дойными коровами» в Атлантике. А как-то уже в середине пятидесятых (он тогда состоял в должности атташе по культуре при советском консульстве в Буэнос-Айресе) знающие люди посоветовали обратить внимание на одного парня. Врач, мотоциклист, отчаянный левак — приглядитесь, товарищ, глядишь, и вый дет толк…
Толк вышел. Потом был пик карьеры, Куба, где он помогал Кастро ставить службу безопасности, а заодно воплощал в жизнь замысел, родившийся где-то в недрах Политбюро: содействовал запуску серьезного, стратегического наркотрафика из стран Центральной Америки в Штаты. Тогда казалось, что это способ убить сразу двух жирных зайцев: получить средства для борцов с проамериканскими режимами и начать процесс разложения американского общества, прежде всего молодежи, что казалось вполне разумным на фоне войны во Вьетнаме и всплеска революционного движения во всех, почитай, странах к северу от Рио-Гранде. Что из этого в итоге вышло… Но нет, не будем о грустном. Претензии к тем, кто принимает политические решения, а никак не к исполнителям — они просто делают свою работу.
Вот такой человек. И для того, чтобы убедить его помочь в нашем, как ни крути, бредовом деле, аргументы нужны архиубедительные. И, по счастью, я знаю, где их раздобыть.
— А тебе точно надо туда?
Киваю.
— Это как-то связано с…
По молчаливому согласию мы с Астом не произносим этих пугающих слов — «десантник», «пришельцы», «мыслящие», «вторжение». Зачем? И так все понятно.
— И зачем? Многозначительное молчание.
— Ясно. — На это раз кивает уже он. — Не доверяешь?
— Ты что, дурак? Кому мне еще доверять, как не тебе?
— Миладке, — отвечает. И ухмыляется, подлец!
— Она, конечно, хорошая… — отвечаю. — Но не знает за наши расклады. И потом, мне что ее, в катакомбы за собой тянуть?
— А меня, значит, можно?
— Тебя — можно.
— Это правильно. — Серега расплывается в улыбке. — Я, знаешь, тоже могу пригодиться. Вот, к примеру: у тебя карта Силикатов есть?
Делаю предельно честные глаза. Альтер эго (он уступил мне этот разговор) скептически хмыкает внутри.
— Нет, откуда?
— А у меня есть. В смысле у матери. — Он хитро прищуривается. — Могу попросить.
— А как объяснишь, зачем это тебе понадобилось?
— Она не спросит.
Пауза.
— Серег, ты серьезно насчет карты?
— А то!
— Тогда это большая удача.
Как же, удача! А то я не помню, как Аст сманил меня в Силикаты весной восемьдесят первого. Карту он тогда позаимствовал у матери — и я, прекрасно об этом помня, рассчитывал на то же самое. И, как выяснилось, не зря: геологиня и отчаянная горная туристка, она была не чужда и спелестологии[17], и дома у нее имелись схемы чуть ли не всех систем-каменоломен. Так что Аст прав, скорее всего, не спросит. Тем более что мы не планируем заброску на двое-трое суток, постараемся обернуться за день.
Про одесские катакомбы, где добывали для строительства города ракушечник, знают все. Про римские — слышали многие. А вот о подмосковных каменоломнях, снабжавших столичных зодчих строительным материалом еще со времен Дмитрия Донского и первого каменного Кремля, знает весьма ограниченное число людей.
Камкинские каменоломни, знаменитые «Кисели», в долине реки Пахра на правом берегу у деревни Киселиха. Мартьяновские каменоломни, они же «Никиты», под Домодедовом. «Сьяны» — возле деревни Новленское, Гурьевские каменоломни, они же «Бяки». И масса «подсистем», ответвлений от главных подземных лабиринтов: «Алхимовская», «Жабья», «Ежевичная», «Чурилковская»… Список можно продолжить.
Меня же интересуют Девятовские каменоломни, обширный комплекс заброшенных подземных выработок известняка — того самого «белого камня» — под Подольском. Первые подземные работы здесь начались в восемна дцатом веке и продолжались еще перед Первой мировой войной. Вход в систему находится рядом с деревней Девятское, к северу от Подольска, которая и дала каменоломням имя. Неофициальное же название, «Силикаты», происходит от близлежащей железнодорожной платформы «Силикатная» Курского направления.
Лезть под землю в одиночку не хочется категорически, и лучшего спутника, чем Аст, мне не найти. Тем более что и уговаривать его особо не надо — только намекни. А вот любопытства, увы, никто не отменял.
— Хоть объяснишь, что на этот раз будем искать? Снова деньги?
— Слушай, можешь верить, можешь — нет, но объяснять пока нечего. Вот найдем, тогда что-то и прояснится.