Наконец, Гроссмейстер нашел подходящее место, достаточно укромное, из которого, однако, хорошо просматривалась пустошь. Постучал носком сапога по коряге, увитой плющом, проверяя, не слишком ли трухлявая, и не притаилась ли там гадюка. Подал руку беловолосой своей, прекрасной как лунный свет, помог ей сесть.
И вдруг увидел кровоподтеки на нежном предплечье (егерь! тот проклятый егерь!), а на рукаве бурые пятна.
Кровь?!
Схватил ее за плечи, ощупал руки, ноги, придерживая за подбородок, осмотрел лицо. Она отбивалась, молча и яростно, только теперь-то он знал ее истинную силу и не принял эти глупости во внимание.
А напрасно.
Девица укусила его за руку, сильно (как горностай!), ударила обеими ногами в грудь, свалилась с коряги, резво отползла назад, нашарила сучковатую палку и угрожающе выставила перед собой.
– Я ничего тебе не сделаю, – быстро сказал Гроссмейстер, тоже отступив на шаг, и поглядывая украдкой на руку (неужели прокусила перчатку?). – Просто хотел удостовериться, что ты не ранена.
– Так и спросил бы!
Это ему в голову не пришло. Поразмыслив, он произнес слова, коих никому и никогда не говорил:
– Прости. Тебе не надо меня бояться.
Девица злобно фыркнула, но опустила палку.
Он отошел, чтобы не пугать ее больше. Грачи, растревоженные им, все никак не успокаивались, галдели, кружили в небе, а неба будто и вовсе не было – белесая, необъятная бездна, к которой тянули ветки дубы и буки.
Хотелось улечься на землю, подмяв под себя душистые листья папоротника, и смотреть в это небо, слушать бездумно птичий грай. Любовь не зря называют болезнью. Симптомы те же, что при лихорадке: сердце стучит как бешеное, разум мутится. Бросает то в жар, то в холод. Стоило ему отвести взор от девицы, как тут же хотелось взглянуть на нее еще раз, а взглянув, он с трудом отводил от нее глаза. Он немного устал от любви. Он немного скучал по тому времени, когда сердце его было каменным.
Гроссмейстер вздохнул и, раздвинув колючие ветки шиповника, окинул взглядом пустошь.
Никого.
Зато по армейской дороге к селению по двое, по трое тянулись люди. Похоже, деревенщина отправилась зализывать раны, благоразумно отказавшись от опасной затеи преследовать ведьму и ее рыцаря (он хмыкнул).
– Почему ты не убил их? – спросила девица.
– Чтоб у них не было такой уж охоты гоняться за нами, – ответил Гроссмейстер, не оборачиваясь. Опустился на колено, стащил перчатку с левой руки (перчатка была цела, но между большим и указательным пальцем розовел полумесяцем след от укуса – ну, звереныш!), выискивая среди резных, как на гербах, листьев ежевики спелые ягоды.
– Если бы ты убил их, некому было бы за нами гоняться.
– Да с какой же стати мне убивать эту рвань? Может, еще и кур надо было перерезать?
Девица, как ни странно, пробормотала что-то одобрительное. Потом снова спросила:
– Долго еще собираешься здесь торчать?
– Надо дождаться Ашраса, – Гроссмейстер повернулся к ней, протянул ягоды на раскрытой ладони. Девица приблизилась, поглядывая на него сердито, с опаской. Но взяла одну.
– Кто это – Ашрас?
– Мой жеребец.
– Забудь, – рассмеялась она, – ты ни за что не получишь его обратно. Твой жеребец стоит больше, чем весь этот дрянной…, – и произнесла название городка, из которого Гроссмейстер смог различить лишь набившие оскомину ллн… лвр… и…огогох.
– Что это значит? – спросил он. – Нет, постой, сам догадаюсь. Что-нибудь мрачное и высокопарное. Как Озеро Странной Смерти. Или Долина Страданий? Что-то вроде Гибельного Леса, или Урочища Слез? Ведь так? Что же это за остров, скажи мне? Что за угрюмые люди живут здесь? Почему не назвать озеро просто… Восточным? Долину – Цветущей? Ох, не зря та озерная дева топила жонглеров. Тут от них, видно, не продохнуть.
– Лланвайрпуллгвингиллгогерихуирндробуллллантисилиогогогох, – медленно и внятно проговорила девица, – значит Церковь Святой Марии в ложбине белого орешника возле бурного водоворота и церкви Святого Тисилио возле красной пещеры. Только и всего.
– Ты шутишь, – с надеждой сказал он, но девица лишь пожала плечами:
– По крайней мере, для поэтов слова – золото, и они не тратят их понапрасну. Если им не платят за каждое, конечно, – она взяла еще ягоду. – А вот твоего коня уже ставят в стойло, и мысленно делят барыш, который выручат за него на ближайшей ярмарке в Гавани.
– В Гавани Рыданий? Или в Гавани Ужаса? – Гроссмейстер закинул в рот оставшуюся ежевику, прожевал и сплюнул в сторону хвостики. – Держи карман шире. Ашрас никого к себе не подпустит.
– Даже если и так. Он не собака, чтобы найти тебя по следам.
– Найдет, будь уверена, – он достал тонкую серебряную трубочку, которую носил как подвеску на шее, и дунул в нее.
Ничего не произошло.
– Что это? – спросила девица, заглядывая ему в руки с любопытством ребенка.
– Волшебный свисток.
– Свистки свистят. Даже волшебные.
– Он свистит. Просто ты не слышишь. Его слышат только лошади.
– Обычные лошади? Или волшебные? – ехидно поинтересовалась она.
– Ну, не удивительно ли? Ведьма не верит в волшебство!
– Я не ведьма! – отрезала девица
– Ни разу не встречал настоящей ведьмы, – сказал он, посмеиваясь. – До этого дня. Мою мать называли ведьмой, но… Она просто рыжая и своенравная.
– Да не ведьма я!!!
– А кто? Волшебная лошадь? Ты летала! Ну, может не совсем летала, но висела в воздухе – я видел.
Девица упрямо сдвинула брови:
– И что с того?
– Да ничего, – сказал он, глядя на нее с насмешливой нежностью. – Знаешь, в Аравийском море водятся удивительные рыбы – нарке. У них крылья, рога, и длинный тонкий хвост. Они парят в толще вод, словно птицы в небесах, и, если к ним прикоснуться, могут ударить молнией. Совсем как ты. Я однажды настиг нарке – потом дня три рука была как неживая.
– Ты сейчас сравнил меня с… рыбой? – спросила девица, глядя на него исподлобья.
– Они красивые. Жуткие, но и красивые. Эти нарке, – заверил ее Гроссмейстер, но потом не выдержал и рассмеялся. Он и припомнить не мог, когда еще столько смеялся. Может, и никогда.
Душа его горела неведомой доселе радостью, словно всю жизнь он задерживал дыхание, а теперь мог вздохнуть свободно, словно прежде был он опутан тяжелыми, хладными цепями, а теперь разорвал их, и мог явить миру свою полную силу.
Он был смущен. Обескуражен. Счастлив?
Ах, если б не его каменное сердце, он так и проехал бы мимо, так и оставил сию девицу там, на лесной дороге – навлекать несчастья, предсказывать будущее, читать мысли, летать, спать и одновременно бодрствовать, превращать воду в кровь, исцелять прикосновением, убивать на расстоянии, а после смерти просто исчезнуть, растаяв в воздухе (а уж что бы она сотворила с теми двумя бродягами и подумать страшно). Ведь Хорхе ошибся, и книги ему солгали, девица-альбинос оказалась не просто уродцем. Но сердце Лузиньяна не обманешь! Он нашел себе чудо, маленькое злоязыкое чудовище, и поймал, и теперь не намерен был более с ним расставаться – ни на день, ни даже на час.
И, словно боясь, как бы девица его и в самом деле не растаяла в воздухе, Гроссмейстер, не успев еще даже подумать, что творит, взял ее за плечи и осторожно привлек к себе.
В глазах ведьмы мелькнул опасный кровавый отблеск, и – кто знает? – возможно, она превратила бы его в рыбу или еще что похуже, но тут послышался знакомый топот. Не без сожаления разжав руки, Гроссмейстер выглянув из-за кустов и увидел Ашраса, ленивым галопом пересекавшего пустошь. Поводья волочились по земле, седло съехало набок, но, кажется, и ножны, и щит, и лабрис, и седельные сумки были на месте.
Гроссмейстер улыбнулся (он дорожил ублюдком, хоть никогда и не признался бы в этом), снова дунул в свисток.
Ашрас застыл, повел ушами, напряженно прислушиваясь, и направился прямо к ним. Шумно проломился через кусты, и, чуть не виляя хвостом, пританцовывая и радостно пофыркивая, сунул морду в ладони Гроссмейстера.
– Хороший мой, – тихо проговорил тот, оглаживая коню лоб и ноздри. – Ах, ты, мой хороший…
Поправил седло, затянул подпругу, намотал повод на руку.
– Надо бы напоить его. Не знаешь, есть ли поблизости ручей?
Девица кивнула. Он хотел усадить ее в седло, но она сказала с улыбкой почти злорадной:
– Побереги хоть коня, рыцарь без меча. Тропы здесь нехоженые.
– Тут полно веток, – задумчиво сказал Гроссмейстер.
– Это лес. Если ты вдруг не заметил.
Они миновали уже рощу дубов и остролиста, и теперь шли гуськом по едва приметной тропке, неутомимо, неспешно, солдатским мерным шагом, среди редких, высоких сосен и голубовато-серых камней, прорывавшихся через слои дерна, мимо глинистых осыпей, из которых тянулись, словно щупальца неведомых чудищ, древесные корни, и узких скалистых ущелий. Девица держалась шага на три впереди (и почти не смотрела на него), Гроссмейстер же следил за ней терпеливо и неотступно, как рысь, все ожидая, что она ударится в бегство. Но беловолосая ведьма, кажется, и не помышляла об этом – оттого ли, что женщины вообще легко примиряются с неволей, или просто не представилось пока удобного случая? – время от времени останавливаясь, предупреждая, что сейчас будет крутой склон, а дальше – острые камни, пеклась о том, как бы жеребец не поранил ноги, выказывая коню столько же заботы, сколько неприязни его хозяину
– Поблизости от деревень, да еще во владениях доброго или беспечного сеньора, хворост, как правило, выбран подчистую. Сюда, и правда, давно не ходят, – проговорил он, и, после паузы, спросил. – Как думаешь, тот вепрь – просто крупный одинец? Некоторые из них выглядят поистине ужасно: огромные злобные твари с щетиною, стоящей дыбом, и клыками до самых глаз. А калкан – от страха-то! – нетрудно принять за броню…
Девица молчала. Когда он уж и отчаялся дождаться ответа, негромко произнесла:
– Магические предметы обычно охраняют магические существа.