– Ну, да. Обычное же дело, – ухмыльнулся Гроссмейстер, но тут же ухмылка сползла с его лица, и он резко вымолвил. – Постой-ка! Да стой же! Это было пророчество?
Она остановилась и, наконец, посмотрела на него. Изумленно переспросила:
– Пророчество?
– Ты обладаешь пророческим даром. Не отпирайся. Ты велела мне не расседлывать коня и не снимать доспеха прежде, чем мы вошли в то селение.
– Всего лишь здравый смысл, – с презрением бросила девица, и, повернувшись так стремительно, что тяжелый бурый плащ взметнулся как крылья
разгневанной птицы, продолжила путь. – Слышал о таком? Ну, болван! Посмотри на меня, – так она сказала, но сама не обернулась больше, не взглянула на него. – И попробуй угадать: могу я пройти по людной улице, не скрывая лица, чтобы в меня не бросили камень? А ты? Рыцарь-убийца, который никому и ни в чем не уступит…
Он с удовольствием посмотрел на нее и скромно напомнил:
– Я никого не убил.
– Потому, что они были недостойны принять смерть от твоей руки?
Гроссмейстер пожал плечами, хотя девица и не могла этого видеть (ведь она не смотрела на него).
– Хорошо. Скажу проще. Ты – головорез. Если есть повод для драки – ты устроишь драку. Я – повод для драки. Теперь понятно?
– Как хочешь, но и это похоже на пророчество, – сказал он, только чтобы ее позлить.
Получилось.
Душенька его разъяренно фыркнула и ускорила шаг. Ашрас ответил ей неожиданно дружелюбным фырканьем, и Гроссмейстер, в свою очередь, фыркнул – насмешливо. Охлопав коня по шее, произнес вполголоса:
– Стоило бы поучиться у тебя искусству куртуазной беседы, а, жеребец? Похоже, ты ей нравишься больше.
И с этим поспешил за девицей, раздумывая о ее словах.
Магический предмет – это меч? А вепрь – магическое существо?
А она?
Кто она? Что она такое? Что за знак бог явил ему, что за след оставил? Ведь из-за неблагоприятной случайности в деревне вся дивная сила девицы перед ним открылась и теперь сомнений не было – девица сия была, несомненно, чудом. Однако оставался вопрос: чудом ли, противным природе, божьим указателем, направляющим его, или чудом, противным природе ведомой и, выходит, лишь нечаянно доставшейся ему драгоценной добычей?
Указатель, значит. Вадемекум. Провожатый?
И он посмотрел на девицу.
Была она краше флюгера на крыше, сокола в небе милей, но где же понять ему, простаку, солдату, чудесное ли она чудовище, дитя Луны, чей странный облик и врожденная способность к колдовству вызывают ужас у невежд? Или ученая ведьма, вроде тех надменных прованских красавиц, с коими Хорхе, злословивший обыкновенно и женщин, и любовь, вел куртуазнейшую переписку?
Хорхе упоминал еще о друидах. Он и сам о них слышал – да кто не слышал? Друидов безжалостно (и безуспешно) пытались извести здесь со времен Веспасиана. Врачеватели, колдуны, летописцы, они были хранителями древних знаний, как и посвященные Ордена – и столь же умело скрывались от жестоких и ревнивых жрецов нынешнего кроткого бога.
Могла ли девица быть одной из них?
Так-то да. Выходки ее были вполне в духе друидов. Пророчества, все эти молнии, и прочее, – вынужден был признать Гроссмейстер, и весьма опечалился, поскольку знал наверное, что друидам доверять не стоит.
Как и посвященных Ордена, их заботила лишь эквилибрия мира и воля древних богов. До остального же (и остальных) им не было ровно никакого дела, они использовали других людей как орудия, склоняя их действовать для достижения этих целей пророчествами и мечтаниями. Возомнить себя союзником друидов или уповать на советы их было столь же разумно, как кинуться со скалы вслед за соколом, надеясь, что вслед за ним полетишь так же и ты.
Сокол… Сокол?
Тут пришло ему на память, как Эрик однажды в походе пересказывал повесть из французской книги – о том, что в давние времена у короля этих земель как раз и был в советниках друид по прозвищу Сокол (то бишь, Мерлин – маленький сокол-голубятник). Лекарь, прорицатель и маг, он умел оборачиваться ветром, конем, оленем, пятнадцатилетним отроком, нищим старцем, карликом, золотой подковой, вороном (но чаще всего, надо думать, этим соколом, дербником).
Мерлин являлся разным людям в разном обличии, и они не могли узнать его, потому-то рыцари того короля, наткнувшись в лесу на говорящего ворона или слишком уж нахального юнца, указывающего им, что делать, ничуть не удивлялись, а говорили: о, так ты Мерлин, тогда мы охотно поступим по твоему совету (и, верно, шутили между собой, что, мол, встретив карлика на осле, никогда не знаешь, кто из них Мерлин).
Бедные те рыцари, подумал рыцарь. Пророчества Мерлина были темны, запутанны и многословны (Хорхе изучал их годами). Хорошо еще, что девица его хоть и злоречива, но не столь словоохотлива.
А тот чародей и тот король свершили вместе немало славных дел, но закончилось все, разумеется, скверно (ибо игры с друидами до добра никого не доводят).
И Гроссмейстер снова вздохнул, сокрушаясь не столько о грядущих бедах, что сулила ему встреча с девицей (будь она и в самом деле одной из круга тех коварных лесных жрецов), сколько о том, что она не смотрела на него.
Темный плащ ее мелькал впереди, едва заметный среди нависающих над тропою ветвей и кустов ежевики. Пожалуй, что и она походила на сокола, маленького небесного разбойника, с бурой спинкой и сизым, испещренным пестринами, брюшком, – так он подумал, и, в который раз уже, мысленно уважил себя болваном. Дочь благородных родителей? Монастырь?
Да какое там.
Лес не пугал ее нисколько. Девица благородная ни за что не отказалась бы ехать верхом, сбивая свои ноги, лишь бы поберечь конские. Не скакала бы с камня на камень дикой козой, не взбиралась без жалоб по крутым узким тропам. А этой, кажется, такое не в тягость. Не хнычет, не капризничает, знай себе, напевает.
il diroient vraiement,
que nus a chanter n’entent,
qui mieuz s’en deust retraire.
Maiz pour ce chant seulement,
que je muir pluz doucement.[5]
Девица тихонько мурлыкала эту песенку (такая, видно, была у нее привычка), а он вдруг рассердился. Потому что она не смотрела на него. Потому что не смог узнать песню. Потому что песня ей нравилась, а он – нет.
– Глупая песня, – буркнул Гроссмейстер.
Девица обернулась и посмотрела на него с таким удивленным видом, будто заговорил с нею жеребец, а не рыцарь.
– Глупая? Это Sesavoient топ tourment[6], орясина, прелестное сочинение мейстера де Неля.
– А, менестрель короля, – кивнул Гроссмейстер. Он встречал де Неля в ставке Ричарда.
– Король менестрелей, – строго поправила девица.
– Тоже мне, король. Восхваляемый чрезмерно виршеплет, не столь, однако, славный в делах, истинно достойных восхваления, – проговорил Гроссмейстер, сгорая от злости, а вдобавок еще и от стыда (потому что корнем хулы его была, очевидно же, одна только ревность). Жонглеришка тот, говоря по чести, был весьма хорош собой, статный и красивый. Как доблестный рыцарь де Нель отменно владел оружием, а как искусный трубадур – арфой и лютней, и по всему этому (пусть и нехотя) кружил головы дамам.
И девицам.
Девица же его, легко вспрыгнув на камень у тропы, словно для того лишь, чтобы сравняться с рыцарем ростом, надменно сказала:
– Мейстер де Нель один из куртуазнейших мужей королевства, сведущий и в искусстве красноречия, и в иноземной истории! Обошел он весь белый свет и с превеликим мастерством слагал канцоны и сирвенты, о том, что видел, и о том, что было у него на сердце.
– Песни петь не мешки ворочать, знаешь ли. Для таких забав ума не надо, – хмуро ответил рыцарь, и прошел мимо, оставив глупую девицу свою стоять на глупом камне (и впервые выпустив ее из виду, о чем тотчас горько пожалел, опасаясь, как бы она не сбежала).
Опасения его были, по счастью напрасны. Девица, неизвестно как обогнав и его, и Ашраса, вынырнула перед ними на тропинке, словно дух лесной, и заявила:
– Ты просто ничего не смыслишь в благородном искусстве стихосложения. Так и скажи, что не любишь песен, а не нападай огульно на других.
И, задрав нос, потопала дальше.
– А за что их любить? – запальчиво сказал ей вслед Гроссмейстер. – В твоих песнях все враки. Нет ни героев таких, о каких там поется, ни любви, ни битв. А если вдруг кто ненароком срифмует правду, так и вовсе выходит либо скука смертная, либо, того хуже, непотребство и похабень.
– И что дурного, если люди мечтают о лучшей любви или лучших героях, чем есть на самом деле? Мечтать не вредно! – девица даже не обернулась, лишь передернула худенькими плечами.
Она не смотрела на него. А он – он не мог отвести от нее глаз и сердился все больше.
– Да-да. Вот спою тебе как-нибудь пару солдатских песен, тогда узнаешь, о чем мечтают люди.
Теперь-то она обернулась и накинулась на него, превосходящего ее ростом почти вдвое, как маленький разъяренный сокол на беркута.
– А сам-то ты чем лучше, в конце концов? Потащился в такую даль за каким-то там мечом, которого уже лет сто никто и не видел! Наслушался песен, да?
Стрела попала в цель.
Он и сам себе временами казался жалким, коль скоро, отринув долг свой, отправился на поиски того, чего на свете и быть не может. Скрипнув зубами с досады, Гроссмейстер, однако же, ответил решительно:
– Я, рассчитывая твердо на этот меч, меча с собой не прихватил, лишь порожние ножны у меня на седле. Но если есть ножны, то и меч к ним найдется, не так ли? А о чем поется в твоих песнях, до того мне нет никакого дела, я тебе не глупая девица и не плаксивый поэт, блеющий в рифму всякий вздор, которого и сам понять не может – не говоря уж о других.
А девица, распахнув глаза свои цвета рассвета, цвета заката, цвета гусиной крови на снегу, глубоко вздохнула и посмотрела на рыцаря (и он на мгновенье подумал, что вот сейчас выдохнет она столб ярого пламени, как прапрабабка его дракайна, и это пламя испепелит его дотла – но не пожалел нисколько, ведь она посмотрела на него!), и проговорила с еще большей горячностью: