избрал тебя главою Ордена?
– Не знаю, – огрызнулся Гроссмейстер, все еще пребывая в растерянности, и стараясь не поминать, даже мысленно, самых грязных слов (которые так и лезли на ум). – Может, свернул бы шею, гоняясь за оленями в своем лесу, или упившись вином из своих виноградников. А, может, женился на бейрутской дуре-принцессе и наплодил дюжину смуглых детишек. Стал королем? Рыбаком? Изобрел бы летательную машину? Я не знаю. И никто не знает. Меня приволокли в Орден, едва мне минуло семь – как паршивого кутенка! – и с тех пор я не слышал ничего, кроме звона оружия, и не видел ничего, кроме битв. Я никогда не делал того, что хотел. Только то, что должен.
– Ия. Да все почти – хоть вилланы, а хоть короли. Что с того? – равнодушно молвила ведьма, а рыцарь вдруг закашлялся, подавившись водой из фляги.
С неожиданной для такого изящного создания силой девица похлопала его по спине, и продолжила на удивление миролюбиво:
– Судьба иногда такая дрянь! И, знаешь, что самое гнусное? Это чудовище не победить, как ни старайся.
– Думаешь? – спросил он, едва отдышавшись.
– А ты попробуй.
– Ладно, – серьезно кивнул Гроссмейстер. – Каждый из братьев Ордена сам выбрал свою судьбу. Все они. Но не я. Ты права, пора бы и мне попробовать.
– Да чем тебе твоя-то судьба не угодила? – продолжала допытываться девица. – Не беден, вроде. Не урод. При деле. Чем плохо?
– Я просто не уверен, что моя судьба – моя. Вот и все, – ответил рыцарь, и сам немало своему ответу удивился. А ведь и правда. Только это его и мучило.
– Так что же ты ищешь, рыцарь без меча? – помолчав, спросила девица.
– Я ищу меч, – сухо ответил Гроссмейстер, рывком поднимаясь с земли.
– И с чего бы вдруг даннику смерти искать Клинок Жизни?
– Клинок Жизни? Нет, – возразил рыцарь. – Я ищу меч, принадлежавший когда-то ибн Шаддаду. Меч совершенной формы. И зовется он Абла.
– Тысяча лет. Тысяча имен, – снисходительно проговорила девица. – Абла, Бегаллта, Дурандаль – дашь ему еще одно, если захочешь. Но скажи мне, глупый солдафон, зачем тебе тысячелетний клинок? На что, думаешь, он сгодится? Резать кур?
Теперь она смотрела на него снизу вверх, зябко стягивая края плаща на груди – маленький нежно-белый хищник, словно вышедший прямо из зимы. Не стоило забывать, что этому удивительному и опасному созданию повинуются молнии, однако жутковатое сочетание внешней хрупкости и внутренней силы почему-то внушало рыцарю восторг – не трепет.
Нет, он, определенно, идиот.
Но столь прелестным было и бледное лицо, обращенное к нему, и мрачный огонь, мерцавший в глубине рубиновых глаз, что Гроссмейстер, забывшись, протянул руку и проговорил внезапно севшим голосом:
– Твои волосы похожи… Твои волосы… – ему нестерпимо хотелось сказать, что ее волосы струятся как лунный свет, а глаза сверкают, как утренние зори. Но он отчего-то не решился, оробел впервые в жизни. Отдернул руку, и произнес со всей доступной ему деликатностью. – Твои волосы похожи на крысиное гнездо. У меня есть гребень, если…
– Заткнись, – сказала девица.
– Эй! Кстати, о вежливости!
– Просто заткнись и послушай, – прошипела она. – Всадники. Но собаки не лают и рога не трубят.
Гроссмейстер посмотрел на коня: Ашрас поднял голову и наставил уши в сторону соснового бора, от которого они пришли. Сам же рыцарь пока не слышал ни топота копыт, ни звона железа, однако, без колебаний и не мешкая, привел в порядок сбрую жеребца, усадил девицу в седло и сам запрыгнул следом.
– Нам нужно выехать на открытое место, – коротко сказал он.
– Прямо и налево будет прогалина, выше – река, быстрая, но мелкая. Конь едва бабки замочит. За нею буковая роща, а дальше дорога в Гавань.
Не удержавшись, он все же поцеловал белоснежную макушку, гикнул и жеребец пошел с места галопом.
Андалузец с сильной примесью афганских кровей, Ашрас был массивным, но слишком высоким на ногах, из-за чего Гроссмейстеру не раз приходилось выслушивать насмешки. Но рыцари Ордена не вздевали тяжелых доспехов, а при длительных переходах через пески или в скачке на пересеченной местности этому коню равных не было.
Тропа шла в гору. По обе стороны от нее деревья слегка отступали так, что ветви не сходились более над головой, и Гроссмейстер, наконец, увидел небо – внизу. Ясное синее небо, по которому плыли редкие облака.
Тяжелые копыта Ашраса разбили небо вдребезги и рыцарь едва успел прикрыть девицу свою плащом от брызг черной жидкой грязи.
Без видимых усилий жеребец перемахнул через поваленное дерево и вынес их на широкую поляну, поросшую разнотравьем. Место было ровным и чистым, без единого пня, что пришлось очень кстати – из-за буков, обрамлявших прогалину, появились уже всадники в кольчугах, алых, шитых золотом, накидках и при оружии. Их было не меньше дюжины (и это не считая солдат и оруженосцев).
Девица выругалась сквозь зубы. Тихо спросила:
– Что же ты теперь будешь делать, рыцарь без меча?
Гроссмейстер вздел на правую руку небольшой круглый щит, а левой пару раз прокрутил секиру – чтобы разогреть запястье. Вручил девице поводья:
– Держи свободно, не пытайся управлять. Просто не мешай ему.
Она молча кивнула, наматывая повод на правую руку, а левой намертво вцепившись в ленчик седла.
– Кто ты таков, рыцарь, и что делаешь в королевском лесу? – выкрикнул один из всадников, принимая копье, поданное оруженосцем, но не делая попытки приблизиться.
– Я Гроссмейстер Ордена Мирного договора. Преследую огнедышащего вепря, причинившего немало бед окрестным селениям. А ты кто таков, что требуешь от меня ответа?
– Какой еще договор? Какой вепрь? Что за чепуховина? – возмутился всадник. – Назови свое имя, невежа, если не хочешь лежать в безымянной могиле!
– Мое имя – не твоя забота, – бесстрастно отвечал Гроссмейстер. – Ибо не тебе его узнать, да и никому из смертных.
И с тем изготовился уже отразить атаку, но тут вперед выехал рыцарь в полном вооружении, однако без шлема, сероглазый, бородатый, на соловом жеребце.
– Остынь, Маредид! – приказал он, и негромко пояснил. – У них нет имен.
И было в голосе его нечто такое, что и бойкий Маредид, и другие рыцари отступили в недоумении и страхе. Всадник же на соловом обратился к Гроссмейстеру весьма учтиво:
– Я Грифид ап Кинан, сенешаль государя этих земель Лливелина Великого. В добрый час мы встретились, монсеньор, храни вас господь, ибо одно несомненно: всевышний, в милости своей, послал вас на выручку моему королю, пребывающему в великом затруднении и печали!
– Лливелин? Серьезно? Лллл-ииии-веллл-инн? – тихонько пробормотал Гроссмейстер таким тоном, будто на языке его перекатывалось не слово, а кошачье дерьмо. – А смогу я называть его просто король Вел? – он покосился на свою девицу. Та сжалась в комочек, из последних сил стараясь не рассмеяться, что, надо сказать, пришлось рыцарю по душе. Прежде тяга его товарищей при всяком случае веселить дам и даже обозных девок нелепыми выходками, выставляя себя шутами (не сказать хуже) немало гневила его, но теперь он, кажется, понял, в чем тут соль. – Нет? Уверена? Чтоб его.
Девица прикусила пальцы, сдерживая смех. Гроссмейстер самодовольно ухмыльнулся, и, повысив голос, обратился к сенешалю:
– И куда же, скажи, послал меня ваш господь на этот раз?
Сенешаль отвечал с непоколебимой учтивостью:
– Слыхал я, что рыцари Ордена Мирного договора, известного еще как Орден Быка и Чаши, много лет преследуют рыцаря-убийцу, бесчестного злодея Моргауза, а вы, монсеньор, единственный во всем свете, кто остался в живых, схватившись с этим могучим и свирепым воителем. Пусть от вас он ушел живым, но оставили вы подлецу на память метку, лишив глаза. Если кого и страшится тот Моргауз из всех рыцарей на свете, то лишь вас, монсеньор, и вашей беспримерной доблести…
– Мне было девять. Теперь, я уверен, получилось бы лучше, – поморщился Гроссмейстер, однако, осознав смысл сказанного сенешалем, нахмурил гневно брови (а сердце – его каменное сердце – на мгновение стало ледяным). – Постой-ка. Ты знаешь, где Моргауз?
Кровь его замедлила бег и сделалась холодна, словно и в самом деле была змеиной. Мысли же, напротив, полетели, закружились смертельной вьюгой, и, как наяву, снова услышал он те душераздирающие, пронзительные крики, полные боли, и ярости, и отчаяния, сливающиеся в жуткий, замогильный вой – Моргауз! Моргауз! – кричали мертвецы ему, и вой этот пробуждал в душе его ярость, темную, тяжелую ярость, от которой до смерти всегда было так близко.
Моргауз?
Здесь?
Моргауз?!
– Да, монсеньор, – сенешаль склонил голову. – Тут дело вот в чем: на той неделе Жан Мятежник, безземельный король Ирландии, потребовал от моего государя поставить в войско ему тысячу солдат. И, дабы принудить Ливеллина к повиновению, прислал за этой непосильной и несправедливой данью Моргауза, исполинского рыцаря, который будет сильнее четырех здоровенных бойцов! Всем известно – Моргаузу никогда не требовалось второго удара, чтоб снести голову дерзнувшего бросить ему вызов. И никто из живущих, кроме, божьей милостью, разве что вас, чудище такое одолеть не в силах!
Гроссмейстер рассмеялся, и его неуместный, леденящий душу, как крик неясыти, хохот, нагнал, кажется, на королевских рыцарей большего страху, чем сам пресловутый Моргауз.
– Не милостью, так силой, – сказал Гроссмейстер с улыбкой заледеневшему от той улыбки в седле сенешалю. – Что ж, тогда веди меня к нему.
– Мой король будет рад оказать вам гостеприимство!
– До твоего короля мне нет никакого дела. Отведи меня к Моргаузу.
Услышав это, даже рассудительный сенешаль побледнел от гнева, однако, не выказывая недовольства, пришпорил коня, и сказал лишь:
– Да благословит вас бог, монсеньор. Следуйте за мной.
В подлеске кони шли медленно. Среди огромных, в несколько обхватов, дубов и кустов терновника росли молодые дубки, обвитые плющом, сплетались беспорядочно стебли ежевики. Из оврагов тянуло тоскливой промозглой сыростью, не было слышно ни пернатых, ни иных тварей, только бряцание оружия, звон конской сбруи и тяжелая поступь беспокойных боевых жеребцов.