– Сверху? – тупо переспросил рыцарь.
– Ну и болван, – безнадежно вздохнула ведьма. – Не в джарт тебе играть, а в песьи салочки, гоняясь целыми днями за собственным хвостом. Но ведь у тебя и хвоста даже нет!
Гроссмейстер не выдержал и рассмеялся, и смех этот словно разорвал и паутину, мерцающую волшебством, и затхлый морок чащи, и плен сумрачных ветвей – и небо вдруг расцвело над ними бездонной, чистой лазурью.
Кони их вырвались из леса на простор, к армейской дороге, ведущей в Гавань.
За дорогой, в чаше долины, сверкало озеро. Над долиной поднимались покрытые зеленью холмы, окруженные грядою скал, призрачно-серых, похожих больше на грозовые облака. От этого и долина, и озеро казались невозможно, недосягаемо далекими.
– Это и есть Озеро Странной Смерти? – спросил Гроссмейстер, не без зависти провожая взглядом двух красных коршунов, которые то свободно парили в вышине, распластав крылья по ветру, то дрались, играючи, кувыркались в воздухе, оглашая бескрайнее синее небо ликующим клекотом.
– Это Ллин-Кериг-Бах, – сказал сенешаль. – А Озера Странной Смерти не существует. Выдумки и вздор.
– Лллиннн-Керррриг-Баааах, – протянул рыцарь. – И что же это значит? Озеро Ужаса? Или Озеро Невзгод? А! Знаю – Озеро Ужасных Невзгод!
– Всего лишь Озеро Маленьких камней, – удивленно отозвался бородач, а девица, высунувшись из-за щита, ехидно проговорила:
– Гроссмейстер любит поэзию. Песни слагает не бог весть какие, да и сирвенты неважные, однако без этого, веришь ли, сенешаль, дня прожить не может – все бы ему распевать о феях, альвах, таинственных мечах и зачарованных озерах!
– Рад буду при случае послушать, – скорее озадаченно, чем искренне промолвил сенешаль.
Неизвестно, чем бы закончился интересный этот разговор – ведь Гроссмейстер-то меньше, чем мало любил поэзию, считая ее напыщенной белибердой, и, в отличие от поэтов, умеющих словом и развлечь, и ранить, намерен был ответить девице самым неподобающим образом, а именно встряхнуть за шиворот, как нашкодившую кошку – однако тут из леса послышалось заливистое конское ржание. Соловый сенешаля ответил. Гроссмейстер поднял щит повыше, оберегая несносное свое сокровище, но это были всего лишь королевские солдаты.
От буйных зарослей орешника, почти полностью скрывающих участок дороги за поворотом, потянулись стражники с пиками, сопровождая запряженную четверней телегу. К телеге была прилажена большая клетка, а в клетке – вот так оказия! – сидели корноухий его знакомец, толстый парень, которого Гроссмейстер с утречка зашиб бревном, и еще несколько самых боевитых поселян.
– От души! – воскликнула девица и разразилась злорадным хохотом, указывая на клетку с пленными пальцем.
– Достоинство. Веди себя с достоинством, – одернул ее Гроссмейстер. – Того, кто учил тебя манерам, следовало бы выдрать. Нет, вздернуть!
Однако не отказал и себе в удовольствии подъехать поближе к пленникам, и поинтересоваться с не менее злорадной усмешкой:
– Что еще вы натворили, ворье? Кого ограбили?
– Никого мы не грабили! – окрысился корноухий. Физиономия у него распухла, правый глаз заплыл, двигать нижней челюстью он не мог, оттого слова звучали глухо и невнятно. – Мы отправились в погоню – за тобою, ведьмин приспешник! – но в лесу на нас налетели солдаты, похватали, скрутили и бросили в клетку. Скажешь, не ты призвал королевскую стражу?
– Не я. Ну да поделом вам.
Гроссмейстер покосился на девицу свою, ожидая ехидных замечаний, только злоязыкая ведьма и не думала более потешаться над пленниками. Насупив бесцветные брови, она бормотала:
– Но он был там! Я слышала его, я знаю – он был, там, у озера…
– Кто, милая? – спросил Гроссмейстер.
– Вепрь!
– При чем тут вепрь?
– В том-то и дело: вепрь тут совершенно ни при чем! – девица взглянула на него почти с прежним отвращением. – О, да не будь же ты таким тупицей! Из деревень пропадают люди. Так? Вепрь, пусть самый громадный и трижды огнедышащий, подавился бы сожрать пятьсот человек – да хоть и сто! Так? Но король – нет, король бы не подавился…
– А! – до Гроссмейстера дошло. – Думаешь, король Вел, не желая ослаблять свое войско в угоду Жану Мятежнику, но и не смея отказать, велел страже хватать по лесам всех без разбору, чтобы отправить за Ирландское море? Ну, право, и хороша же королевская охота на этих островах!
– Что за низость! – молвила девица, и глаза ее вспыхнули зловещим червленым пламенем. Высунувшись из-за щита, она крикнула: – Эй, сенешаль! Эй, говорю тебе!
– Что вам угодно, любезная девица? – кротко отозвался сенешаль (ибо немногого стоит рыцарь, не выказывающий кротости даме, с некоторым даже состраданием подумал Гроссмейстер).
– Эти люди – не разбойники и не рабы, и ничем не заслужили столь жестокого обращения! Ты должен освободить их!
– Простите, любезная девица, – с тою же кротостью проговорил сенешаль. – Что отказываю вам в такой малости, но воля короля превыше куртуазности.
– Скажи ему! – девица обернулась к Гроссмейстеру и в гневе стукнула его кулачком по колену
– Да с какой же это стати мне ввязываться в местные дрязги?!
– А как же справедливость?
– Справедливости не существует.
– А как же мечта о справедливости?
– Инвиктус! – рявкнул Гроссмейстер, будто одно из имен его бога было самой непотребной бранью. – Знаешь, почему рыцари Ордена не имеют ни жен, ни конкубин и всячески стараются держаться от бабья подальше?
– Почему? – с неподдельным интересом спросила девица.
– Да вот поэтому же! Сенешаль!!! Клянусь, я не прощу и не пощажу тебя, коли ты немедля не вернешь свободу этим пленникам.
– При всем уважении, не ваше это дело, монсеньер! – вскинулся Грифид ап Кинан (ибо всякому терпению, подумал Гроссмейстер, есть предел).
Но вслух сказал:
– Раз так, я сам освобожу их, и разломаю эту клетку к свиньям собачьим, а, если который из рыцарей или солдат твоего трусливого короля дерзнет помешать мне, то я с превеликой охотой сверну ему шею!
– Эй, гроссмейстер чего-то там! Ты, надо думать, и слыхом не слыхал о вежливости?! – отделившись от всадников, что держались чуть поодаль, не желая, как видно, иметь дела с приблудным рыцарем, еще и нагло похвалявшимся бросить вызов великану Моргаузу (одолеть которого никому из них не достало ни смелости, ни силы), к нему направил коня тот самый задира Маредид.
– Отчего же? Слыхал, – Гроссмейстер, едва сдерживая улыбку, покосился на свою ведьму Девчонка не выказывала и тени страха, заново наматывая на кулак поводья с таким безмятежным видом, будто занималась рукоделием в тихой горнице. – И тебя еще могу поучить.
– Нет, монсеньер, прошу вас! – встревожился сенешаль. – Я исполню вашу просьбу! – и крикнул солдатам: – Открывайте клетку и гоните в шею этот сброд! Живо!
Но ни Гроссмейстер, ни Маредид на него не смотрели. Только друг на друга.
– Хочешь поучить меня вежливости? Изволь. А чтоб крепче запомнил, как учил меня вежливости, я тебе уши обрежу – и на память подарю. Н-ну?! Давай! Потягаемся в вежливости, ты, гроссмейстер Ордена Бычьего хвоста! – прогудел из-под шлема Маредид, и, занося меч для удара, ринулся на Гроссмейстера.
– Ну, раз ты так вежливо просишь.
Гроссмейстер пустил Ашраса ему навстречу. Не поднырнул, а просто въехал под слишком широкий замах – как в городские ворота, и приложил рыцаря щитом, выбив из седла. Он весьма дорожил своими ушами, поэтому ударил крепко. Маредид так и остался лежать среди вереска, откинув руку, словно решил вздремнуть немного этим солнечным деньком. Гнедой злосчастного рыцаря-задиры, весело задрав хвост, умчался к лесу, за ним кинулись два оруженосца, Гроссмейстер же обратил взор свой на остальных рыцарей – а каждый из них только и дожидался случая, чтобы проучить надменного чужака, и тут уж они разом стали поносить Гроссмейстера и всяко ему грозиться.
– Ну что? Все на одного? Или по одному? Как пожелаете, любезные лорды мои, как пожелаете, а за мною дело не станет, – насмешливо сказал Гроссмейстер, поигрывая лабрисом, и серебряные узоры вспыхивали под солнцем на лезвиях-близнецах, словно порхал над рукою рыцаря смертоносный стальной мотылек.
Эрик говорил: первое и главное преимущество боевой секиры – устрашающий вид. Разъяренный детина с топором внушает почему-то гораздо больше ужаса, чем детина с мечом или копьем (что довольно глупо, если подумать, ведь при должной сноровке и ложка – оружие), а запуганный враг уже наполовину побежден.
Другое преимущество – мощь удара. Секира разрубает щиты и латы, рвет кольчуги, наносит страшные увечья. Если, получив удар мечом, еще можно отделаться легкой царапиной, то секира – орудие истребления.
Вот незадача.
Гроссмейстер в мыслях не держал истреблять королевских рыцарей, и потому горько пожалел, что, из одного только упрямства, не взял с собою в странствие свои мечи. И теперь выбор у него был невелик: лабрис или дубинка. Но королевские рыцари – не кучка деревенских неумех, а потому, хоть и нехотя, он выбрал секиру.
Выехали тогда к нему двое из числа королевских рыцарей, чтобы с ним схватиться. И один из этих двоих был вдвое больше Гроссмейстера – настоящий гигант, вооруженный Моргенштерном, а другой был с мечом.
И готов был уже Гроссмейстер сойтись с этими двумя, как вдруг наперерез, под самым носом его жеребца выскочил корноухий стрелок, что милостью (а вернее, глупым капризом девицы) освобожден был из плена, и кинулся к сенешалю с воплем:
– Стерегитесь! Стерегитесь! Перед вами самый свирепый рыцарь, а с ним девица-чародейка! У проклятого гроссмейстера – да падет на него кара божья! – ведьма на седле! – все мычал он, цепляясь за стремя сенешаля, и указывал на девицу пальцем. – Скажите тем доблестным господам, пусть сперва убьют ведьму! Верьте мне, монсеньер – пройди хоть до Бейрута, не сыщешь другой такой зловредной чаровницы, ведь она может и самого храброго бойца лишить силы и прибить, как мышь!