ыми шалыми глазами глядел на него… сенешаль?!
Но он был уверен и снова убедился – сенешаль, усмирив своего солового, так и остался у опустевшей клетки, не вмешиваясь ни в потасовку, ни в перепалку. Только ведь и ошибки быть не могло!
Те же серые глаза. Длинное, узкое лицо. Нос великоват и тоже длинен. Борода… Ах, нет, борода была победнее и выглядела так, словно этот сенешаль пил неделю без просыпу, и ему просто недосуг было побриться.
Лже-сенешаль зашелся хохотом, уперев руки в бока, и выкрикнул:
– Каждый раз… Ох, каждый чертов раз выходит весело, а, братец? – он повернулся к сенешалю – другому сенешалю! – глумливо осклабившись. – Нет, ты только посмотри на эту глупую рожу!
– Уж куда как весело твоему братцу каждый раз видеть на своей почти что роже эту глупую улыбку! – парировал Гроссмейстер, переводя взгляд с одного брата на другого. Близнецы! Нет, ну, надо же!
Маредид захохотал еще громче, махнул рукой, и заговорил с королевскими рыцарями:
– Сеньоры, друзья мои! Умерьте свой гнев и вложите мечи в ножны. Я, слава богу, не кривой и не косой, и вижу, в чем тут дело. Так вот, ничего вас не ждет, кроме беды и обиды, коли вы снова поднимете оружие против безымянного рыцаря. Эх, не думал, что когда скажу такое, но мой зануда-братец в этот раз прав: ублюдок на вороном ублюдке – посланец господа.
– Мар, чем ушибся, когда падал? Не башкой? – тяжело поднимаясь с земли, поинтересовался здоровяк.
– Сними шлем и протри зенки, Иен. Сам убедишься. Доказательство самое верное: то создание, что укрывает засра… эммм… посланец господа за своим щитом – несомненно, нефилим!
– Что еще за нефилим? – Иен покладисто снял шлем, развязал тесемки подшлемника, обтер им лицо и уставился на девицу.
– Ты нефилим?! – спросил Гроссмейстер, вне себя от изумления.
– Ты идиот?! – спросила девица, норовя снова высунуться из-под щита, но Гроссмейстер тут же запихнул ее обратно. – Ангелы вообще ничего такого не делают!
– Какого – такого?
– Такого, от чего бывают дети!!!
Гроссмейстер на это лишь ошеломленно распахнул васильковые глаза свои, словно из них двоих невинною девицею был он.
– Нефилим – ах, господь всемогущий! – дитя ангела и земной женщины. Точно вам говорю, – распинался тем временем Маредид. – Ты видел свет, Иен? Тот свет, что поразил нас, неразумных, когда пошли мы поперек воли господа? Божественный свет, Иен?
– Я видел свет, Мар. Дважды, – Иен с кривой ухмылкой покосился на Гроссмейстера. – В первый раз, когда этот молодчик съездил мне моей же дубинкой по лбу. Тут-то у меня искры из глаз и посыпались.
Со всех сторон послышались сдержанные смешки. Один из рыцарей хлопнул Иена по плечу.
– В другой раз, – продолжил детина. – Когда его девчонка превратилась… в молнию? Мы все это видели, спаси господь. И слышали, – со значением добавил он, – как деревенский болтал о ведьме.
– Ведьма? Да иди ты! Какая из нее ведьма?! – возмутился Маредид. – Она и на человека-то не весьма похожа! Погляди, нет, только погляди на нее: такая маленькая, такая беленькая и весь облик ее самый что ни на есть ангельский – ах, что за диво! И свет, Иен! Сказано: бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы! Тьма происходит от греха, а грех – от дьявола. И, будь она ведьмой, разве сияла бы, подобно звезде небесной? Нет, Иен, свет – оружие господа!
– Ну… – Иен почесал в затылке, кивнул. – Она миленькая. Должен признать – истинный ангелочек.
Снова послышались одобрительные смешки и возгласы:
– И верно – ангелочек!
– Сотворит же господь такую красоту!
– У нее лицо в крови – кто из вас, олухи косорукие, задел девчонку?!
Рыцари обступили Ашраса плотным кольцом, но жеребец стоял спокойно – видимо, не чувствовал угрозы. О Гроссмейстере словно позабыли, каждый старался получше разглядеть девицу. Оруженосцы тянули шеи, солдаты же держались позади всех – страх, внушаемый нефилимом, был сильнее любопытства.
Злонравная девица, однако, ничуть не переменилась к королевским витязям. Вид у нее был затравленный, глаза гневно сверкали, когда выглядывала она, как лютый лисеныш, из-за щита, и Гроссмейстер, склонившись к ней, строго шепнул:
– Смотри же, не убей кого-нибудь. Сейчас не время.
– За собой следи, – огрызнулась девица, но он все же, на всякий случай, крепко ухватил ее за капюшон.
– И вот что еще скажи мне, Иен, – переждав восторги и пени рыцарей, заговорил Маредид. – Ты вон какой здоровило вымахал, да и боец не из последних – смог бы ты одолеть Моргауза?
– Не выстоять мне против него и трех ударов, хоть в конном, хоть в пешем бою, – хмуро признал Иен.
– А! – торжествующе сказал Маредид. – Моргауз силен, и нет ему равных. Но он и коварнейший из рыцарей, предатель, лжец, что не держит слова. Потому-то господь и послал нам нефилима. Точно вам говорю: безымянный рыцарь доставил нефилима прямиком от господа, чтобы покарать злодея Моргауза, ибо грехи его переполнили чашу божьего терпения!
«Какой дурак! – с восхищением глядя на Маредида, подумал Гроссмейстер. – Благослови его все боги былого и грядущего».
Он перевел взгляд на сенешаля. Сенешаль пожал плечами, едва заметно кивнул.
– Молчи, – сказал Гроссмейстер девице. – Уж лучше нефилим, чем ведьма. В королевской крепости, должно быть, полно епископов, и тебе не поздоровится, если… А, просто молчи! – и привычно гаркнул во всю глотку, да так, что кони присели на задние ноги. – Добррррые ррррыцари короля Ллливелллина! Господь в милости своей послал меня… и этого… нефилима, – он ухватил девицу за бока и поднял. – Поразить злодея Моргауза! И я намерен добыть себе чести, а не славы его кровью, а земли эти избавить от позорной дани. Следуйте за мной, если желаете. А если нет – не вставайте у меня на пути, ибо в другой раз стану биться с вами в полную силу, без жалости и милосердия.
И ответил на это сенешаль, поклонившись Гроссмейстеру:
– Мы последуем за вами, монсеньор, со всей возможной поспешностью, чтоб вы больше не терпели промедления в вашем деле – достойном, и, очевидно, угодном богу! – и не станем чинить вам препятствий, коли этого не потребует верность нашему королю.
– Справедливо, – сказал Гроссмейстер и поклонился в ответ.
Он был доволен. Гневный взвизг девицы несколько подпортил впечатление, но, в целом, получилось неплохо. Гроссмейстер привесил щит на седло, позволив Ашрасу гарцевать и красоваться, пока королевские рыцари орали, славя господа, чудеса его и прелестного нефилима.
Маредид протиснулся вперед и, приложив руку к груди, с поклоном произнес:
– Прекрасный друг мой! Только прикажите, и я буду оберегать вас от любого зла, служить вам, молиться за вас, и неустанно возносить хвалу господу за то, что он подарил мне радость встречи с вами!
– Да спасибо, – буркнул Гроссмейстер. – Как-нибудь обойдусь. И, знаешь, мне не нравятся парни, если ты вдруг об этом.
Рыцари заржали разом, как конский табун, хихикали оруженосцы, солдаты ухмылялись в усы, и даже рассудительный сенешаль позволил себе подобие улыбки.
– Иди ты! Я говорил не с тобой, – отмахнулся Маредид, влюбленно таращась на девицу. – Благословите, мадонна, и позвольте поцеловать край плаща, – и сунулся было к ней, но Гроссмейстер, оттолкнув его сапогом, рявкнул:
– Руки убрал! А не то я тебя на пинках проблагословляю до самой Гавани!
Развеселый близнец сенешаля ничуть, кажется, не обиделся, небрежно отряхнул плечо и сказал:
– И верно, надо бы поспешать к Гавани. Эй, кто-нибудь, поймайте уже моего коня и поехали с богом. Сил нет, хочу взглянуть, как мадонна нефилим поджарит зад наглому ирландскому переростку!
Лес остался позади. Дорога, прямая как стрела, летела через холмы и красные вересковые пустоши. Кое-где попадались развалины римских сторожевых башен – нагромождение серых камней, поросших космами мха, среди которых теперь шныряли лишь кролики да лисы.
Любой назвал бы эти места унылыми, но Гроссмейстеру здесь нравилось. Он немного скучал по просторам пустыни, где провел большую часть жизни, и, подставляя лицо ветру, жадно вдыхал ускользающий запах моря, улыбался, слушал, как насмехаются друг над другом королевские рыцари, которым задал он, надо признать, хорошую трепку.
Девица спала, ухватившись за горловину его лорики, и каждый раз, когда прохладные пальцы задевали ненароком ключицу, он вздрагивал всей кожей как жеребец, будто в крови снова пробегали те молнии.
И это было больше, чем похоть – его каменное сердце дало трещину. Похоть прогорает, как солома, быстро, до легкого, невесомого пепла, но любовь подобна ядовитому плющу с прелестными желтыми цветами, таящими в лепестках своих погибель. Как плющ губит и душит могучий дуб, так и любовь к женщине ослабляет волю и отравляет разум воина – говорилось в древних книгах Ордена, а сам он мог бы добавить: если даже ядовитый плющ засохнет, если выдрать его из сердца с корнем, трещина в камне все равно останется. Не то, чтобы он знал это наверняка, но предчувствия никогда не обманывали Г россмейстера.
Особенно дурные.
Что ж, погибель его не страшила – разве не ходил он рука об руку со смертью всю жизнь? И пусть, не чая того, попал он в сети любви, печалило его лишь то, что девица их не расставляла. Он сам запутался. Хотелось бы и ей в ответ досадить таким же образом, да знать бы, как? Прежде он ни о чем таком не думал, женщины были для него лишь докукой, но теперь и удерживать девицу около себя силой стало ему недостаточно. Гроссмейстер желал, чтобы она принадлежала ему всецело, как он сам принадлежал ей нынче: и сердцем, и мыслями, и каждым вздохом.
Рыцарь вздохнул, как все влюбленные на свете (ведь и он был теперь влюблен). Он полюбил девицу свою потому, что на свете не было ничего похожего на нее, ничего лучше, ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека, ничего прекраснее ее и нежнее. В ней как будто воплотилась вся красота земли.