– Ты тупой? – совершенно уже без всякого изящества взъярился жонглер, резко повернувшись и заново принимаясь метаться хищною кошкой. – Да, впрочем, чего и ждать от тебя, безмозглый вояка! Ты лишь сосуд с магическим эликсиром, не более. Но твоя кровь – о, кровь твоя бесценна! – он остановился, взглянул свысока на Гроссмейстера. – Что известно тебе о демонах вод? О гениях воздуха? Феях, альвах, да джиннах, наконец?
– Ничего. Расскажи мне, – Гроссмейстер и сам невольно втянулся в беспокойное кружение де Неля, но шел против него: пять шагов в одну сторону, поворот, пять шагов в другую, и снова поворот. И так они – под чудесное пение и чудовищный храп – сходились и расходились, кружили, как в танце, как в поединке, но мечей при них не было, и потому разили лишь слова и взгляды.
– Я поэт. Каждое мое слово – золото. Зачем бы мне их тратить на такого, как ты? – свысока бросил де Нель.
– И верно. Зачем бы мне тебя слушать? – вкрадчиво сказал Гроссмейстер. – Дева Озера, демон вод, и так в моей власти. К чему еще лишние слова?
Жонглер остановился. Красивое лицо его исказила резкая, гневная гримаса и от досады он едва не топнул ногой, будто капризное дитя.
– Гениев воды и воздуха – к коим относится и Дева Озера – зовут на востоке маридами, – неохотно начал он. – Они представляются людям в виде людей, беловолосых, в белой одежде, с пылающими багровым пламенем очами, а изо рта и ноздрей у них выходит огонь, но могут и летать, как птицы над землей, обращаясь по своему желанию в огонь, воду, лису, льва, змею. Могут предстать туманом или мглой, принося беды людям. Я провел почти два года в библиотеках Каира и Дамаска, Багдада и Исфахана, неустанно досаждая так же ученым и чародеям (а не всегда ведь еще и отличишь одних от других), дабы выведать все, что можно, об опасных этих созданиях, – де Нель прерывисто вздохнул и заговорил теперь быстро, страстно: – Ведь я полюбил так крепко ту, что даже не видел! Я даже имени ее не знал. Я не знал о ней ничего, лишь то, что она, возможно, фея – лесная, озерная ли? Я полюбил, услышав один только голос. О, этот голос я не смог позабыть, мое сердце горело и ныло, как открытая рана…
– Постой-ка, – прищурившись с веселым недоумением, сказал на это Гроссмейстер. – Так все твои пени и страдания, и вся необоримой силы любовь от того только, что ты однажды услышал где-то там какой-то там голос?
– Да, голос в тумане, – молвил жонглер и брови его страдальчески сдвинулись. – Этот голос едва не сгубил меня, заманив своими чарами в темную, хладную пучину, но был столь прекрасен, что я не смог позабыть его и готов был принять смерть, лишь бы снова его услышать.
– Экая глупость! Да как можно влюбиться в один только голос? – и Гроссмейстер захохотал безудержно, как наглый мальчишка.
– Речь идет о куртуазной, возвышенной любви, единении душ, ты, наглый мальчишка! – вспылил жонглер. – Конечно, я влюбился в голос! Ведь создание, обладающее столь прекрасным голосом, несомненно, обладает и прекрасной душой! И моя душа потянулась к ней, как тянется к сияющему, великолепному солнцу скромный цветок, и полюбила ту душу, и была пленена, чурбан, оглобля, пень, бессмысленное ты полено!
Бранился де Нель о том же и так же, как возлюбленная его девица, что причинило Гроссмейстеру новую досаду, однако спросил он едва ли не с состраданием того жонглера:
– Так ты сегодня увидел ее впервые?
– Да. И узнал ее, как только увидел, и сердце мое пропустило удар, и я не поверил сердцу моему, и посмотрел еще раз – и сердце мое дрогнуло и запело, как я, бывало, пел, один, на лесной дороге, от одной только радости. Мне ведом был ее пугающий облик, но он не пугал меня нисколько, да пусть бы она была, как морская русалка, с крыльями и хвостом, и чешуею покрыта, или страшна как гиена – я бы и такою любил ее!
– Ты находишь ее облик пугающим? – удивился Гроссмейстер.
– А ты – нет?
Гроссмейстер задумался. Это правда, при первой встрече девица его нисколько ему не понравилась. Однако ведь и тогда он не мог отвести от нее глаз. Теперь же…
– Я нахожу ее очаровательной, – сказал он с улыбкой.
– Это потому, что ты очарован, – отмахнулся де Нель. – Околдован демоном. Одержим. Она может представляться тебе редкой красавицей, на самом же деле…
Гроссмейстер пожал плечами:
– Натуры она жестокой и склонной к кровопролитию, чем подобна ярому соколу, а поет при том весьма нежно и весело – как милый дрозд. В речах проворна, но язык ее резок и суров. Глаза у нее ясные и красные, как кровавый рассвет. Волосы серебрятся как снег под луною, руки нежны и прелестны, кожа глаже шелка. Ростом она невелика, да и тоща как щепка, но и это я нахожу в ней прелестным. Такою ли видишь и ты ее, жонглер, или тебе представляется она в ином обличии?
– Говорят, у тебя каменное сердце, но говоришь ты как поэт, – ревниво проговорил де Нель. – Но мне дела нет до твоего сердца, вояка, мне нужна одна твоя кровь.
– Вот снова ты – кровь да кровь. Надоел, право, – сказал Гроссмейстер, а сам с тоскою подумал – ах ты, глупая певчая птаха, скорее уж она в твоей власти! Едва заслышав твой голос, девица моя соколом полетела к тебе. И что ей до моей крови, когда есть твоя музыка!
Но об этом, конечно, жонглер от него никогда не услышит. Не все же слова, иногда и молчание золото, и в молчании скрыта великая сила.
– Мариды – самые могущественные из джиннов, коварство и высокомерие их не поддаются описанию и договор с ними можно заключить одной только силой, заклятьем, – сказал жонглер. – Однако собственные силы маридов и вольнолюбие их так велики, что, рано или поздно, плененный демон найдет способ разрушить заклятье, и тогда убьет пленившего его злейшей смертью. Оттого даже отпетые темные маги не часто соблазняются могуществом этого духа, ибо знают, что, овладев тем могуществом на малое время, неминуемо приблизят гибель свою, и гибель эта будет ужасной. Но узнав, что за джинири, то бишь, фея, околдовала меня, я не находил покоя, пока не выяснил, как пленить ее – ведь я не стремился избавиться от тех чар, я лишь хотел всем своим сердцем пленить так же ту, что и меня пленила. И вот мне стало известно, что можно заключить ее в кольцо, иной предмет или клетку, наложить на свирепого духа оковы, однако в этом может помочь только кровь дракона. И я отчаялся, ибо не видел способа добыть такое средство. И, вернувшись сюда, не думал я утолить свои печали, а твердо знал, что иду на смерть. Кровь дракона, – жонглер рассмеялся. – Кто бы мог подумать, что найти ее так легко, да что там – вообще возможно! Мелюзина была, пожалуй, последней из драконьего племени, показавшейся людям, и случилось это больше трех веков назад. Кровь дракона! Твоя, – в голосе де Неля звучало торжество и звенело безумие, когда поднял он на Гроссмейстера торжествующий и безумный взгляд. – Достаточно одной капли, чтобы, следуя древней науке, закалить в ней золото или железо и, наложив заклятье, принудить духа к повиновению. И вот он – ты, передо мною, как подарок, и смерть моя отступила, и более не застит любовь мне, и я ожил надеждой.
Теперь жонглер разглядывал его в упор, не стесняясь приличиями и вежеством, как камень, коня или какую диковину.
Не как человека.
Гроссмейстер же смотрел на него в полном ошеломлении и не мог поверить собственным ушам. Заклятье? Оковы? Повиновение?
Может ли любовь сделать человека безумным?
И пусть самого Гроссмейстера слишком часто называли безумцем, сейчас он готов был поклясться, что де Нель в этом его переплюнул.
– Постой-ка, – медленно молвил он. – Ты шутишь? Или в самом деле мечтал пленить и держать ее в клетке? Как тигрицу?
– Как птицу, – сказал жонглер. Глаза его снова полыхнули тем алчным огнем, коим горели, когда глядел он на Деву Озера. – Думаю, даже клетки не потребуется. Ошейника будет довольно, чтобы сдержать ее силу. Чтобы она не смогла ни погубить, ни покинуть меня, – и мечтательно добавил: – Золотого ошейника с рубинами – в цвет ее глаз.
Гроссмейстер ужаснулся этой любви. И похолодел, ужаснувшись еще больше мысли – значит, для нее он сам лишь ошейник драконьей крови? Тяжкие оковы?
Так вот почему она не оставила его тогда на растерзание вилланам в кабаке и рыцарям у армейской дороги. Защитила, когда он лежал без памяти, убив Моргауза, и, сколько бы не бранила его, так и не покинула после.
Она не могла.
Кровь – его проклятая кровь – застучала в висках, и душа его дрогнула, заболела. Он такой же. Он ничем не лучше де Неля. Он поймал ее на лесной дороге, как лань или птицу. Он сам, вечно рвавшийся к свободе, желал заточить ее в своей любви, оставить только для себя. И при словах де Неля в глубине его сердца (его каменного сердца) на мгновение шевельнулась жалкая радость – он дракон, и девице его от него не уйти.
От осознания того, что должно ему теперь сделать и как поступить, в груди его медленно разливалась холодная, темная пустота, полная нестерпимой тоски, будто сердце – его каменное сердце – тонуло в том озере.
Я умру, непременно умру, если расстанусь с нею, думал Гроссмейстер, но он знал уже, что, так или иначе, расстанется с нею, потеряет ее навсегда, и беды этой ему никак не миновать.
– Есть иное средство, де Нель, – тяжело, словно ворочая камни, сказал Гроссмейстер. – И очень простое. Нам нужно спросить ее.
– Спросить? О чем?
– Спросить, кто милей ее сердцу и с кем из нас желала бы она остаться.
Жонглер коротко рассмеялся.
– Женщина не может быть участником договора. Только предметом.
– Слишком долго ты жил на востоке, – сухо сказал Гроссмейстер. – И слишком быстро, сдается, забыл заветы веселой науки, возвышенной куртуазной любви. В любом случае, она тебе не просто какая-то девка. Она демон, а со своими демонами каждый договаривается сам.
– Легко же тебе предлагать такое, коли она в твоей власти! – обличающее воскликнул поэт.
– Так я и прикажу ей тогда своей властью следовать за тем, кто ее сердцу мил.
Жонглер вперился в него испытующим, полным недоверия взглядом