Главное, пересечь пустошь до того, как за ними отправят погоню, и Гроссмейстер знал, что пришло время спросить ее – но все медлил.
«Рано, рано, рано», – думал он под топот копыт. Если бы девица его и в самом деле, была птицей, соколом с узорчатыми крыльями – рано было бы отпускать ее в небо.
Она не вернется.
Его охватило чувство безвозвратной потери, даже сиротства, будто вся радость мира навеки померкла, ушла от него, как солнце, уходящее за горизонт, оставляло мир тосковать во тьме. Он был Ничей, и жизнь его ничего не стоила и никому не принадлежала, но никогда еще он не чувствовал себя таким покинутым и одиноким.
Как дитя, плачущее во тьме, когда гаснет светильник.
Ветер бушевал, дышал ему в спину будто свора Дикой охоты, но Ашрас летел быстрее ветра.
И ему медлить больше не стоило. Склонившись к своей девице, рыцарь сказал:
– Мне нужно добраться до Озера Странной смерти.
– Нет, не нужно, – отвечала девица.
Тогда Гроссмейстер, пользуясь своей властью над нею, тяжело, грозно приказал:
– Отведи меня туда.
Она обернулась, во тьме блеснули алыми огоньками глаза, ужасные, но и такие прекрасные, что, казалось, глядят ему прямо в душу, а в нежном горле словно бы снова заклокотал тот птичий, гневный ропот.
Но Гроссмейстер смотрел на нее непреклонно.
– Что ж, – проворчала девица. – Раз так, вот тебе твое озеро. Теперь доволен?
И тотчас перед ними открылось озеро – красивое, как всякое лесное озеро, но не сказать, чтобы красоты несказанной.
Однако Гроссмейстер ахнул и улыбнулся от этого нового чуда, и склонил голову к своей девице, едва касаясь щекою ее волос.
Он любил ее, так любил, но не мог даже сказать ей об этом, ибо нет доли хуже рабской, а она, бедняжка, всецело была в его власти.
Темные тихие воды раскинулись небом у них под ногами и по этому темному небу неспешно плыли призрачные облака, и яркая луна представлялась, как в зеркале, то ли робкой красавицей, то ли жестокой кокеткой, укрывающей лик свой за семью вуалями.
Он спешился, снял и девицу свою с седла, хлопнул Ашраса по шее.
Жеребец отошел.
Лес близко подступал к воде, в ветвях дубов и сосен тревожно вскрикивали ночные птицы. По берегам серебром блистала в лунных лучах черная галька.
Блистала отраженным, тихим, небесным светом и вода, а посреди того озера – будто в небе грозовом темная туча – стоял скалистый остров, и отражение его тенью уходило в глубину, к самому сердцу озерной тьмы.
«Этот остров зовется Ничей, как и я, – припомнил Гроссмейстер, – или остров Потерянных… А еще – остров Сирот. Значит, там она и живет? И распевает прелестные песни, чтобы заманить неосторожных на погибель?..»
– Что ж, вот и тебе твое озеро, – сказал он своей девице. – Ты свободна. Прощай.
Он мог бы спросить у нее о мече. Или даже потребовать меч (ведь Дева Озера была в его власти). Но Гроссмейстер счел это низостью – словно он продавал бы ей свободу. А он не мог даже подарить ей свободу.
Только вернуть.
Так он и не спросил, и девица его молчала, насупившись, будто упрямый мальчишка. Тишина окутывала их как туман. Где-то вдалеке плеснула хвостом крупная рыба – или бог весть, кто еще. Неумолчно урчал козодой.
– И чего ты от меня ждешь? – наконец, спросила девица. – Что я, заливаясь счастливым лаем, как тюлень, прыгну в воду и уплыву, махнув хвостом?
– Хвостом? – озадаченно промолвил Гроссмейстер. – У тебя нет хвоста. Ну… насколько я знаю?
– Неважно! – рявкнула она. – Скажи мне, что стряслось. Кто тебя обидел, рыцарь? Я разорву их на части!
– Кто меня обидит, тот дня не проживет, – Гроссмейстер, не удержавшись, ласково погладил ее по щеке. – А если тебя держит в плену заклятье моей крови, можно же его и… расклясть?
– Снять, – мимоходом поправила девица и снова насупилась. – Но причем тут твоя кровь, глупый солдафон?
– Кровь дракона? – сказал он уже с некоторым сомнением в голосе.
– Дракона?
– Моя бабка…. Вернее, прапрабабка. А точнее будет прапрапрапрапра…
– Довольно! Я поняла.
– Так вот, род Лузиньянов – род моей матери, происходит от девы озера, дракайны Мелюзины. Разве не сила этой крови держит тебя около меня против твоей воли?
– Нет, – задумчиво сказала девица. – Но это многое объясняет, – и вдруг, улыбнувшись светлой, прелестной улыбкой, да так, что у рыцаря ее сердце зашлось, со счастливым вздохом молвила: —Ты такой красивый!
– Кра…сивый? – опешив от смущения, промямлил Гроссмейстер.
– Да! – кивнула девица. – Много лет назад, в Лье-де-грев, мне пришлось убить одного дракона. Златочешуйчатого крылатого змея – ах! – до сих пор жалею. В жизни ничего красивее не видела.
– Ты убила… дракона? О! Ясно, – щеки его все еще пылали, но Гроссмейстер снова задумался над тем, кого и от кого сейчас спасает. Девицу ли свою от алчных себялюбцев, желавших поработить прелестнейшее из созданий, подчинить свободный дух, приноравливая его к мелким своим страстишкам, или простых, пусть и не очень умных и вовсе недобрых людей от мести ужасающего душу демона.
Девица же его вдруг подняла вверх указательный палец и весело сказала:
– О! Рюсэй!
– Что это? Какое-то заклинание? – насторожился рыцарь.
– Это твое новое имя, придурок! Сильное, красивое и простое – как и ты сам. Оно состоит из двух слов: дракон и жизнь. Я могу звать тебя просто Рю – дракон. Но полное имя…
– Я понял. Спасибо.
– Тебе не нравится?
– Нравится, – Гроссмейстер хмыкнул. – По мне, так дракон куда лучше придурка, и, коли уж ты сама дала мне это имя, то впредь так и зови меня, – он, передразнивая ее, поднял вверх указательный палец. – Дракон. Не придурок.
На душе его, однако, скребли кошки, и, честно говоря, рыцарь не знал, хорошо ли было новое имя или дурно. Ведь теперь, когда у него, наконец, появилось имя, никто и никогда более его не назовет – ах, нет! – и не позовет его по имени, и если сейчас он расстанется со своею девицею, все что останется ему на память о ней – только имя, которого никто больше в мире не знает.
Лишь он и она.
Слов нет, до чего печальный прощальный подарок. Гроссмейстер, право же, собирался им дорожить, но сейчас это было не так уж важно.
Важно было вот что: его кровь не таит для нее угрозы. Гроссмейстер вздохнул – и с облегчением, и с досадой. Поверил, как маленький, глупым сказкам жонглера, рапсода, одного из тех, кого с древних времен призывали музы, дабы затейливо и красиво лгать! Ну не придурок? Впрочем, пустое, ведь теперь – теперь он мог ей признаться! И не медля ни мгновения, чтобы вдруг не перетрусить, Гроссмейстер выпалил:
– Я люблю тебя. С мечом или без меча, демон ты или тюлень. Да хоть бобер – мне все равно. Кем бы ты ни была, я люблю тебя, моя милая и если ничто не держит тебя рядом со мной, никакие путы и узы, пусть это будет любовь. Пусть тебя привяжет любовь. Останься со мной. Будь со мной – за то лишь, что я люблю тебя – и сама полюби меня скорей.
Девица протянула руку к нему, сжала пальцы его своими тонкими, холодными пальцами.
– Ты… не можешь так говорить со мной! – сказала она и растерянно, и зло. – Не так. Не со мной. Ты должен был сказать по-другому!
– Я сказал от сердца.
Ночь была полна звуков и шорохов, но их окутывала тишина, и они стояли среди той тишины, как посреди озера, и все не разнимали рук.
Ответа он не дождался.
Пригорюнившись, рыцарь совсем было повесил голову, однако по природе своей был он больше воин, чем любовник. И если любовник в душе его желал бы держать девицу за руку вечно, изнемогая от несчастливой любви своей, то воин чутко чувствовал ход времени и обеспокоился совсем другим.
– Я знаю, король с войском отправится за нами погоню, – сказал он. – Скажи мне, сможет ли он достигнуть этого озера? И, если так, то в какой срок? Или озеро скрыто от него и здесь он тебя не отыщет?
– Отыщет – и легко, и скоро, – беспечно отозвалась его девица. – Дух де Неля приведет их – короля и его войско. И с этим надеюсь я как следует повеселиться!
Про веселье не стоило и спрашивать, сама мысль о том, что девица его считает весельем, вызывала у рыцаря, пусть и закаленного в боях, тихий ужас.
Но кое-что в словах девицы удивило его.
– Дух? Ты сказала – дух де Неля? – спросил он. – Что это значит?
Девица его тяжко вздохнула, лицо ее выразило живейшую печаль, и покаянно, как виноватое дитя, заглянув в глаза его, она сказала:
– Мне так жаль. Ах, мне так жаль! Я только хотела спеть с ним на два голоса, я не хотела губить его!
– Да о чем же ты, моя милая? Никак не пойму.
Понурившись и перебирая, теребя его пальцы, девица его отвечала:
– Мейстер де Нель пребывает в заблуждении, что он еще жив, но он утонул в этом озере два года назад – и пучина сия поглотила его. И было так: когда протянул он руку к тени того меча, что был ему не по руке, воды озера взбунтовались, и страшной, могучей волной он был брошен на скалистый остров, что стоит вон там, посреди озера, будто в небе веселом красивый город-отрок, а посреди того острова высокий утес, одинокая башня. Этот остров зовется Ничей, а утес – Безлюдной Башней, ибо был он не людьми возведен и не для людей, и остров этот – врата, разделяющие миры, и кто на остров тот попадет, пребывая на грани смерти, тот будет ни жив, ни мертв, ибо ни время, ни смерть там не имеют власти, и яблоня рождает цвет и плод на одной и той же ветви. И с тем смерть отступила от бедного жонглера, но так и не пустила его обратно, в мир живых. С тех пор он ни жив, ни мертв, как и было обещано – на то и зовется озеро это озером Странной смерти. Остальное же лишь грезы поэта, морок, обман, смертный сон.
– Так он утонул? И расшибся о камни? Погиб? – Гроссмейстер был поражен и не мог поверить. – Но я врезал ему по носу, видел кровь его! Разве призраку можно разбить… лицо?
Девица его печально улыбнулась.
– Мейстер де Нель озарен духом творения, божественным даром. И хоть не может он творить миры, как боги, а создает лишь вдохновенные иллюзии и чудесные вымыслы, но песни его бессмертны и питают душу, а дух его так силен, что странствует теперь, где хочет, ибо ни время, ни смерть больше не имеют над ним власти. И кто лучше, скажи мне, чем мастер иллюзий, способен создать иллюзию самого себя и своей отлетевшей жизни?