– Так вот что! – задумчиво сказал Гроссмейстер. – Он говорил – ни одной новой песни за два года…
– Мертвое не может порождать живое. Тут уж ничего не поделаешь, – сказала девица его, поникнув.
Гроссмейстер, удивляясь премного чудесам, что, с тех самых пор, как повстречал он свою девицу, окружали его со всех сторон, теснили, как гончие медведя, обдумывал по солдатской привычке, и последствия этих чудес для него и его девицы.
– Но если есть у короля такой проводник, так не можешь ли ты спрятать как-нибудь от него это озеро своей властью?
– Озеро – это тебе не ковер! Нельзя просто свернуть его, и убрать в сундук, когда захочешь! – огрызнулась его девица.
– Да неужели? – разгневался и рыцарь. – А не ты ли достала это озеро чуть не из рукава, когда пришла мне охота на него взглянуть?
Девица его, осердившись, молчала, а рыцарь молчал, оттого, что задумался.
Скоро – пожалуй, что и совсем скоро – на берега странного озера ступит король со своею дружиной. Это плохо. Но де Нель ошибся – или солгал? – и кровь Гроссмейстера не таит опасности для его девицы. Это хорошо. И, раз так, то нет у злоумышляющих против нее никакого средства пленить или убить ее. Однако другое дело, что девице его не только по силам истребить королевскую армию – но и по душе. И это плохо.
Очень плохо.
Он взглянул на Ашраса. Жеребец его призраком бродил по берегу, наслаждаясь сочными травами, и, в отличие от Гроссмейстера, не проявлял пока ровно никакого беспокойства.
Истребить королевскую армию, да? Позволить ей такое?
– Если не хочешь меня и быть со мною – уходи, – сказал он устало.
Девица, раздув бледные ноздри, фыркнула, гневно взглянув на него.
Но не сдвинулась с места.
– Так ты хочешь остаться со мною? – с тенью надежды спросил ее рыцарь.
– Вот еще!
– Значит, лишь кровь манит тебя. Кровь и убийства? Так?
Девица его сощурила глаза, как злобная кошка:
– А что, если так? Все еще будешь любить меня?
– Всегда, – не задумываясь, отвечал ей рыцарь. – Что бы там ни было, и кем бы ты ни была, что бы ни задумала, и что бы ни натворила, я буду любить одну тебя, и никто другой мне не нужен. Только ты.
Девица его резко отшатнулась, как ужаленная гадюкой. Теперь глаза ее были широко распахнуты, и видел в них рыцарь такое горестное изумление и детский ужас, будто на глазах ее он вдруг обернулся драконом.
Гроссмейстер не на шутку был тем встревожен. Возлюбленная его была демоном, а напугать демона куда как непросто! Но он как-то справился.
Что же он сделал?
Тревога нарастала, стала ощутимой, побежала мурашками по хребту, отозвалась дрожью в мышцах и жилах. Только мгновение спустя рыцарь понял, что дрожит не он – а сама земля под ним, сотрясаемая тяжелым шагом боевых коней и солдат.
Притянув к себе свою девицу, он оглянулся.
Озеро Странной смерти лежало в низине как в чаше, и теперь на окружавшие его, поросшие лесом холмы, вступала королевская армия.
Тускло блистали в лунном свете доспехи и наконечники копий, бряцало чуть слышно оружие, звякала сбруя, едва шелестела трава – словно выступило к ним прямо из ночи призрачное войско того, спящего под толщею тихих вод, короля.
А впереди король (другой, и куда лучше Гроссмейстеру знакомый), в богатых доспехах, на сером как туман, как пепел боевом жеребце.
– Вот и приспело мне время покормить моих птичек, – промурлыкала его девица, страшно и весело оглядывая королевское войско, – Так-то назавтра, глядишь, и будет тут пожива для воронья!
– Погоди… Нет, ты погоди! – рыцарь положил ей ладонь на загривок, милуя, голубя тонкую шею, но и удерживая тем девицу свою, как держат ярых зверей, гепардов и псов.
Он думал, как совладать ему с нею и что теперь делать.
Что же ему теперь делать?
Король безмолвствовал, но сенешаль его, вышед вперед, заговорил твердым голосом, (будто и не он давеча, едва жив, давился своею же кровью):
– Гроссмейстер Ордена Быка и Чаши, сдавайся добром, а коли нет, будешь пленен моим королем и наказан. Что же до твоей ведьмы – припасены у нас серебряные сети, освященные в церкви святого Тиси-лио, принца валлийского и святой Марии, царицы небесной, дабы обуздать ее и принудить к покорности!
– Ага, крест вам много помог, – пробормотал под нос Гроссмейстер. – Так и от сетей этих столько же проку будет.
– Тьфу на тебя, жалкий еретик, – подал голос из-под шлема и король. – Сдавайся! Ибо ни демону пустыни, ни демону вод против целой армии не выстоять!
Однако в голосе его угадывался страх и Гроссмейстер рассмеялся.
– Горды твои речи, – крикнул он королю. – Но мой тебе совет: оставь грозные слова и убирайся обратно в свой скальный замок, а не то не миновать тебе беды.
Король выпрямился в седле, бросил надменно:
– Берите их. Готовьте сети.
Гроссмейстер же Ордена Мирного договора сокрушенно подумал, что миротворцем он был из рук вон.
Несколько солдат, оставив свои пики товарищам, вышли вперед. Невесомо звякнули, зажглись под луною развернутые сети. За солдатами двинулись рыцари (полдюжины слева, и справа еще столько), все верхом, с копьями наизготовку.
На этих Гроссмейстер несколько даже и осерчал. Все на одного, да еще конные против пешего – что за низость!
– Ну, любезные лорды, много же вам придется похлопотать, – сказал он презрительно. – Прежде, чем мы вам сдадимся. Так пожалейте самих себя и не вступайте в бой с нами!
Солдаты явно трусили, едва передвигая ноги в траве, и рыцари не торопились (видно, крепко помнили трепку, что задал Гроссмейстер им у армейской дороги, а уж девица его и вовсе была им верная смерть).
Кто же станет торопиться навстречу смерти?
Но убивать их чести мало, а говорить с ними и вовсе толку не было. Страх гнал их вперед, и смерть поджидала повсюду: от его ли девицы, от их ли короля, если посмеют ослушаться.
Тогда Гроссмейстер, проглотив свою ярость, сделал последнюю попытку (без больших, впрочем, надежд), обратившись к своей девице:
– У меня ничего нет, – сказал он. – Ни страха, ни гордости. Ни земель, ни семьи. Ни родины, ни дома. Ни меча, ни имени – кроме того, что ты сама и дала мне. Только жизнь. Позволь же мне защитить твою жизнь ценою моей. Окажи мне хоть малую честь, и прими от меня прощальным подарком жизнь мою ради моей любви к тебе, – и с тем, склонившись к девице своей, Гроссмейстер нежно поцеловал ее белоснежный чистый лоб. – Прости за все это. Родная, беги.
– Ты идиот? – скривилась его девица (не отличавшаяся, правду говоря, особой чувствительностью сердца). – Если любишь, подари цветок, как все. Не выпендривайся.
Рыцарь придушенно хрюкнул, с трудом подавив неуместный смешок, девица же его, покачав головой, продолжала:
– Рю, ты такой дурачок, – она снова взяла его за руку. – Что за дурачок! Довольно я тебя бранила, довольно и наслушалась, как другие бранят тебя. Рыцарь с изъяном. Кровавый демон пустыни. Убийца без чести и рыцарской славы. Каких только подлых кличек не давали тебе, безымянному, как только не поносили! А ты и поверил, глупый мальчишка! Но, если не принимать в расчет той глупости (да пожалуй, ее можно отнести и к простодушию, что есть привилегия святых и героев), так прозвание тебе пристало лишь одно – Рыцарь без страха и упрека. Ты не веришь в справедливость, но поступаешь так, будто она существует. Ты верен долгу, хоть он тебе в тягость. Ты проявляешь милосердие там, где оно неуместно. И ничто не пятнает твоего честного сердца – ни страх, ни лесть, ни зависть, ни похоть, ни алчность.
– Ну, похоть… немного пятнает, – признался Гроссмейстер, силясь понять, с чего это девице его уперлось вдруг так некстати петь ему дифирамбы.
– Так ты хочешь меня? – с несносной своей прямотой спросила его девица.
– Во имя господа, девица! – расхохотавшись, воскликнул рыцарь, но потом вздохнул, решаясь, и честно ответил: – Да. Я хочу. Да.
– Тогда будет так, – сказала девица его, крепко сжав его руку. – Кто всех больше будет мной дорожить, всех меньше найдет во мне проку в нужде. И кому буду я самый верный друг, тому буду и злейший враг. И случится это лишь однажды. Во имя господа, рыцарь, с этим я клянусь тебе в верности. Теперь возьми меня. Я твоя.
– Ия клянусь, прекрасная девица, оберегать тебя от любого зла, и быть верным твоим рыцарем, и больше ничьим на свете, – тихо сказал Гроссмейстер. – Я твой.
Но даже завопи он во всю глотку, никто бы не услышал. Небеса взорвались вдруг страшным грозовым раскатом и в тот же миг разделило их спустившееся на землю облако, по виду подобное небесному ясному пламени, а щиты всех королевских рыцарей занялись огнем. И стала ночь светлее дня, и поднялся ветер, большой и дивный, и полный чудесного жара, и попадали все кругом от страха, а над озером разом воссияли семь кровавых радуг и семь золотых, и рассекла их белая молния такой яркости, что Гроссмейстер почти ослеп, и неволею закрыл глаза свои.
Когда же он открыл их, то увидел, что сжимает в левой руке огромный черный меч несказанной красоты, оружие богов и героев. Рукоять меча была из золота, навершие из серебра, и два дракона (красного золота и белого серебра) ярились на клинке его, и нелегко было глядеть на них из-за пугающего их обличья. Меч был легкий как перо, по всему, так выкованный из небесного камня, и играл в его руке как ветер, не обременяя, а словно увлекая за собой. Но Гроссмейстер нисколько видом его не обманулся и даже не так, чтобы слишком был удивлен, поскольку теперь мог признать возлюбленную свою девицу в любом обличии, и в любом обличии она была душе его любезна.
– Гвен? Гвенуфайр? – негромко позвал он, наугад выбрав из тысячи имен одно, пробуя на вкус ее истинное имя. – Милая?
И сразу тихий голос зазвучал, поплыл по воздуху туманом: не бойся, ибо ты искупил меня, назвал меня по имени моему – ты мой. Будешь ли переходить через воды, я с тобою, через реки ли, они не потопят тебя, пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя.