Именно поэтому интеллект становится слугой двух господ: он обслуживает потребности психики и в то же время стремится в превращению в разум. Последний шаг от натуры к культуре – это шаг от психики к сознанию, от интеллекта к разуму, шаг, не улавливаемый локаторами психики, но совершенно реальный в информационном пространстве человека.
Превращение интеллекта в разум означает многое: это решающая предпосылка для появления личности и, следовательно, культуры; с возникновением высших культурных ценностей (структуры духовности) появляется, наконец, не груда фактов и событий, а прошлое, настоящее и, возможно, будущее. Мир буквально переворачивается с головы на ноги. «Культура», созданная психикой и интеллектом, в мгновение ока становится прошлым, историей. Этот продукт становится архаичным раз и навсегда – хотя еще сегодня творческая элита человечества воспроизводит по бессознательному алгоритму именно его.
Собственно культура, результат усилий разума, если и появляется сегодня, то в крайне малых дозах и без фанфар. Оно и понятно: в силу чрезвычайной сложности подлинный культурпродукт – просто невидимка для «культуры» традиционной. Он не фиксируется в силу своей ни с чем не соотносимой природы. Завтрашний день сегодня никто не ждет, человек явно не жаждет появления личности.
Вселенское, но никому не видимое поле битвы, где интеллект доказывает разуму его идиотизм, – это рай и ад, комедия и трагедия, чудо и вместе с тем никем не замечаемое событие. Собственно, жизнь».
Не ждите никаких комментариев. Я зол, не в духе, и совершено не желаю распространяться. Я вовсе не за тем вас сюда пригласил, чтобы вы что-то поняли. Если понимаете – разберетесь и без меня. Я пригласил вас сюда затем, господа, чтобы сообщить…
В общем, все это придает мне силы. Стоит мне прикоснуться к бессмысленным, на ваш взгляд, скрижалям – и я, словно Антей, получаю дополнительную силу. И источник этот, прошу заметить, соорудил я сам.
– In saxis seminas. Ты сеешь на скалах.
– Возможно. Только не надо прикрываться авторитетными мнениями и громкими цитатами. Это прием из арсенала слабоумных.
– Но ведь ты же прикрываешься!
– Я? Боже упаси. Эти цитаты всего лишь иллюстрируют мою правоту, но не создают ее. Я и без них могу обойтись. Я живу в автономном режиме, будто на космической станции. Это мой… В общем, opus Herculeum. В некотором смысле – подвиг Геракла. Четырнадцатый. Гм-гм. Не такой пикантный, как предыдущий, конечно, но тут же я работал головой. Неужели мне так и не переплюнуть opus тринадцатый? Геракл, совершивший подвиг понимания, останется в памяти людей грозой целомудренных дев! Это ли не смешно!
– Не видим ничего смешного. В тринадцатом подвиге хоть смысл есть, а в четырнадцатом… Это же игра!
Превосходно. Чудно. В таком случае, я поведу вас своими лабиринтами. Раз уж мы попали в мою обитель (кто знает, захочу ли я привести вас сюда вновь? Я ведь тотально диалектичен, капризен, если хотите, как Бабочка), посетим и «Резервацию культуры», о которой вы уже столько наслышаны.
Поскольку культура принципиально не интересует цивилизацию, однако объективно является следующей стадией развития человечества, – если выражаться бейроновским слогом, будущим (из которого меня на крыльях Бабочки и занесло в ваш Лондон), то культура хотя бы в минимальной степени имеет право претендовать на ваше, просвещенное интеллектом, внимание. Гм-гм.
Так вот, я детально разработал план резервации культуры (с целью сохранения ее зерен для потомства), и даже просчитал бюджет. Это смешные гроши: сопоставимо с годовым содержанием барона. Нужен небольшой остров и средних размеров коттедж. Очень скромно, но вполне достойно, можно было содержать в комнатах-клетках великих духом (множественное число в этом месте меня всегда смущает; во всяком случае, второй кандидат, господин Ольгин, у меня уже давно на примете; первый, разумеется, я; понимаете, одному мне будет просто скучно). Как пуделей невиданной породы. Моим соседом непременно был бы Евгений Онегин. Кстати, единственная ложь в «Евгении Онегине», на мой взгляд – это то, что философ и тонкий человековед Онегин остался не у дел. Только бессмысленная жизнь – мелковато для Дон-Жуана-философа. Он должен был непременно что-либо написать – и угодить в сумасшедшие. Вот его триумф и голгофа. Стать Онегиным, что ни говори – это культурное достижение. У него, помнится, не очень получалось писать. Ничего не вышло из пера его. Пустяки. Я бы его обучил в два счета.
В одной клетке я поместил бы мою Бабочку с ее драгоценными хрупкими крыльями. Просто бы целиком переместил Стену – и все. Как осколок будущего, занесенный дуновением Вселенной. Копейки. Надо бы издать все, размещенное на крыльях, растиражировать, сделать межконтинентальную рекламу. Сайт, опять же, во всемирной паутине. Как положено. Я бы читал лекции студентам, защищенный статусом культурного посланника. Что еще? Если взять с собой Машу, будет банально похоже на рай в шалаше; а если не брать, то нужен ли мне этот остров? Тут у меня еще не вполне проработано. А если туристы повалят, то проект вполне может стать окупаемым. Нет, это я мыслю по старому. Какой, к черту, бизнес в резервации?
В общем, проект скомкан и забыт. Выходите из музея.
Чтобы время от времени посещать кабинет, а тем более бродить по темным его закоулкам, надо немалое мужество. Что для вас, пардон, для людей, означает эта темная категория – мужество? Не бояться трудностей, собак, смотреть в глаза опасности, перебороть страх смерти, наконец. Для того, чтобы победить и заслужить себе памятник. Что-то в этом роде, не так ли?
Для меня же мужество – это умение мыслить и принимать мир таким, каков он есть. Не предавать Истину. Насмерть стоять у Стены под вашими глупыми пулями. У вас враги – другие люди, а у меня – я сам.
Если б вы знали, как мне надоело мое неопределенное положение! Мне сегодня даже юродивым, помешанным на сакральных смыслах, быть не позволено. Вот выставишь Стену на всеобщее обозрение, да еще пару толковых комментариев – и ты обычный клинический сумасшедший. Номинация шута, горохового снаружи и респектабельного изнутри, отпала. Такой кентавр сегодня не живет. Жить можно только в качестве площадного драматурга.
Вот это и означает полную и без всяких шуток гибель культуры. Понеслась, Кривая (то бишь Фортуна), в щавель! Натурально, в сторону, противоположную культуре. Сама Судьба сегодня капризничает по правилам цивилизации!
Почему я не стал и не могу стать успешным писателем?
Да потому что. Не хочу сейчас об этом.
Жизнь заставляет верить в чудеса. Если не случится чуда, то есть если не сработают невидимые сегодня умом-разумом факторы, нам конец. И вам еще пришлось бы поискать такого человека, как я, который так жаждал бы поверить в чудо и так страдал бы оттого, что это невозможно.
Я бы уже давно сдался и уступил человечеству с разгромным счетом, если бы не чувствовал на своих плечах груз ответственности.
За вас. «Са ваз!» – как говорит Браун с забавным британским акцентом.
Впрочем, для него это всего лишь вежливый тост.
Глава 17. Двойное имя
Сейчас мы, бегло осмотрев некоторые памятные места нашего города, заглянем в гости к моему приятелю Борису Ольгину, имеющему в жизни целых две (2) претензии.
Одна из них – считать себя Последним Великим Циником, человеком, смотрящим на вещи столь широко, что цинизм, по Борису, становился «единственным спасением от шизофрении» (одновременно, по-моему, формой заболевания иного рода; однако Борис не любил обсуждать эту деликатную тему).
Вторая претензия – запугать, отвлечь и, возможно, обмануть Судьбу, для чего Борис воспользовался старым добрым шпионским трюком – обрел второе имя, собственно, официальное, паспортное: Леонид.
Господин Ольгин провисел у меня приготовленным, слегка заржавленным ружьем до четвертого акта драмы, так и не выстрелив ни разу. Признаться, и дело-то с ним иметь не очень интересно. Я бы вообще отменил выход на сцену этого корявого персонажа. Я еще подумаю.
Сами посудите: чего ждать от закоренелого циника?
Цинизма. И ничего более. Правда, иногда г. Ольгин умел все же обернуть убожество цинизма блестящим, почти мудрым отношением. Ему удавалось (бессознательно!) обнаружить у плоской циновки цинизма великолепную изнанку роскошного ковра. Он всегда был готов к таким минутам, собственно, ради них и жил, но эти звездные мгновения случались на моей памяти несчастных раза два. Так что же нам ждать этих его редких прозрений, превращающих его из типа в характер? Хватит с нас характеров. Тем более типов. Пусть г. Ольгин Борис-Леонид выдаст свою репризу – и свободен. Я также согласен с такой радикальной постановкой вопроса. Типы засоряют окружающее пространство, в литературе они сплошь главные герои, их тьмы и тьмы, уже не продохнуть от них, а тут еще яркий их представитель прет в мой роман (в котором и так, кстати, достаточно присутствует типчиков, склонных к эволюции в характеры).
Шлагбаум на сцену! Гм-гм.
Что значит изобразить характер? Это значит прибегнуть к технологии искусства цивилизации, и в очередной раз изобразить человека, живущего бессознательной жизнью. Собственно, женщину (и пусть никого не вводит в заблуждение хроническая небритость, запах перегара и склонность к насилию). А мне нужно изобразить волнения сознания. И не характер здесь важен, а способность фиксировать диалектику ума и связанную с ней диалектику души. Мне нужно изобразить личность. Мужчину. Ясно?
Но о личности писать – не всякому дано. Taceat de Achillo, qui non est Homerus. Пусть молчит об Ахилле тот, кто не равен Гомеру.
Хватит литературы характеров, даже очень хорошей. Даже гениальной. Хватит! Тошнит уже. Надеюсь, вам когда-нибудь станет понятно, что тип и характер – это структура священных персонажей Библии, куда личностям, кстати, вход строго-настрого воспрещен (так написано в «Целостном анализе литературного произведения»; и я написанному верю). Стоит ли удивляться, что на полках в моем Кабинете святую для цивилизации литературу днем с огнем не найти. Равно как и литературу игры и «прикола», модную настоль