Мрачные визионеры они оба видели не только пышную Англию Кембриджа, оба выдыхали холодный горный воздух, который пугает слабых духом. Они противоречили друг другу, так как многое из пережитого Тьюрингом и в науке, и в сексе наврядли можно описать на Староязе, тогда как представление Оруэлла об истине требовало связи между разумом и миром, которой не обладала машина Тьюринга и к которой не целиком стремился ум самого ученого. Ни тот, ни другой мыслитель не могли достоверно описать всю полноту явления, как не мог и целостный сложный человек, такой как Алан Тьюринг оставаться верным простым идеям. И всё же, достигнув “niente” своей «Антарктической сифонии» он остался настолько близок к своему видению, насколько позволял мир. Не способный довольствоваться учеными проблемами из точек и скобок он нашел более чистый финал, чем Винстон Смит.
Сообщений от скрытого разума осталось так мало, что его внутренний код остается в неприкосновенности. Согласно принципу имитации Тьюринга довольно бессмысленно строить домыслы о невысказанном. Wovon man nicht sprechen kann, dar ber muss man schweigen. Однако Алан Тьюринг не мог, подобно философам, отстраниться от жизни. Как мог бы сказать компьютер, именно перед лицом невыразимого он терял дар речи.
Вернее говоря, речь шла премущественно о гомосексуализме, которая пробретала все больший общественный резонанс, так как в Акте 1885 года в качестве преступление, совершенного мужчиной, говорилось о «вызывающей непристойности». В аналогичный период во время Первой Мировой Войны были сделаны далеко идущие выводы о «черном списке сексуальных извращенцев», якобы, составленном немецкой разведкой и содержащим тысячи имен мужчин и женщин. По этой причине в 1921 году Палата Общин проголосовала за распространение действия Акта 1885 года на женщин. Однако лорды отвергли предложение, полагая, что даже упоминание о подобном преступлении может зародить в головах женщин неподобающие мысли. Тот факт, что мужчинам уделялось такое внимание, а женщин обходили стороной, можно назвать одним из признаков привилегированного положения, впрочем, Алан Тьюринг, пожалуй, не согласился бы с подобной формулировкой.
Постскриптум
Когда я лежу головой у тебя на коленях, камерадо,
Я продолжаю признанье тебе, тебе и открытому небу, подвожу итог:
Знаю, я — мятежник, и других обращаю в мятежников,
Знаю, мои слова — оружие, в них опасность и запах смерти,
Я ведь посягаю на успокоенность, безопасность, установленья, законы и стою за беззаконье;
Я очень решителен, потому что все меня отвергли,
Более решителен, чем мог бы, если бы я был желанным.
Я ни в грош не ставлю и никогда не ставил опытность, осмотрительность, мнение большинства, насмешки,
И угроза того, что называют адом, — для меня такая малость, или, вернее, пустой звук,
И соблазн того, что называют раем, — для меня такая малость, или, вернее, пустой звук для меня.
…Возлюбленный камерадо!
Признаюсь, что подстрекал тебя отправиться в путь со мной,
И неистово упорствую в этом желанье,
Хотя и не знаю, зачем и куда мы идем
И вознесемся ли мы на вершину победы
Или будем сокрушены и наголову разбиты.
Тело Алана Тьюринга кремировали 12 июня 1954 года в крематории Вокинга. На церемонии присутствовали его мать, брат и Лин Нейман. Прах развеяли над теми же садами, что и прах его отца. Могильный памятник устанавливать не стали.
Комментарии от автора
О такой значимой фигуре в мировой истории как Алан Тьюринг сохранилось крайне мало первоисточников, по которым можно восстановить его портрет — несколько подлинных документов, и несколько сопутствующих при публикации комментариев. Аура секретности и запутанности всех мастей лишь частично могла скрыть информацию о нем, но недостаток фактов имеется даже в темах далеких от запретных. История раннего развития Автоматической Вычислительной Машины (АВМ), например, полностью состоит из записей живущих — и множество интереснейших записей такого рода сохранились только благодаря личной инициативе граждан. АВМ являет собой масштабный акт государственного предпринимательства, и события 1946–1949 гг. в значительной степени приняли форму, знакомую в Великобритании, которая в скором времени стала рассматриваться как вторая промышленная революция. Если бы сотрудничество между правительством, промышленностью и интеллектуальной мощью продолжалось на одном уровне, как в военное, так и в мирное время, будущее британской экономики, возможно, было бы совсем иным. Но никаких особых усилий к тому, чтобы сохранить запись хода принимаемых решений, приложено не было, как не было и интереса к данному вопросу со стороны историков, журналистов и политических теоретиков. И то, что мы знаем об АВМ в целом, отчетливее показывает нам самого Алана Тьюринга в частности.
Необходимо признать, однако, что Алан Тьюринг совсем не стремился стать значимой фигурой в мировой истории: по мере возможности он старался остаться обычным математиком. А математики (по сравнению с литературными или политическими деятелями, артистами или шпионами) обычно не стремятся к тому, чтобы быть у всех на слуху или на устах, независимо от их научного вклада. Они даже не ждут того, что остальные действительно знают, что такое математика, и, как правило, счастливы, когда их оставляют в покое. Судя по математическим стандартам, нельзя сказать, что существует особый дефицит в записях для фигуры его уровня или пренебрежение к его репутации. Являясь ничтожно малым по общечеловеческим стандартам, объём биографического материала о нём по-прежнему вполне существенен на фоне биографий коллег по профессии.
Начиная поиски информации о Тьюринге, в первую очередь рассматриваем то, что было написано в течение следующих двадцати лет после его смерти. Конечно, речь идет о некрологах: Макс Ньюман в газете The Times, Робин Ганди в Nature, Филипп Холл в Ежегодном отчёте Королевского Колледжа, а также различные более мелкие статьи в дань уважения математику. Ньюман, в последствии, написал краткую биографию Тьюринга, на которую Алан имел право как член Королевского общества. Этот труд среди себе подобных явился наиболее полным и берущим за душу, так как был написан о жизни и работе Тьюринга с точки зрения настоящего математика. Таким образом, Вторая мировая война предстала как помеха его работе по логике и теории чисел. Тема, над которой он работал в военное время, так и не была нигде упомянута, то же самое, с беспощадной последовательностью, произошло с темой о подключении одного используемого компьютера сразу к нескольким каналам. Этот анализ содержал в себе мировоззрение интеллектуальной традиции, к которой Алан Тьюринг, конечно, принадлежал, но лишь наполовину.
Один человек не был доволен такого рода оценкой, и предчувствовал, как следствие, совершенно другого рода признание. Это была госпожа Тьюринг, которая в 1956 приступила к написанию биографии своего сына — что само по себе являлось исключительным событием по любым стандартам, ведь 75-летней «леди Гилфорд», до сих пор не имевшей влияния на в литературной, ни в общественной сферах, почти ничего не знавшей о науке, было необходимо собрать воедино обломки крушения мечты о современном мире. Ее викторианская система ценностей, как и прежде, была непоколебима. Г-жа Тьюринг сохранила святую веру в то, что работа Алана была, есть и будет лишь на пользу человечеству.
Ее скромный труд был издан в 1959 году. Возможно, лучшая версия книги так и осталась в уме Сары Тьюринг, та версия, которая могла бы стать подлинным мемуаром, где наряду со смертью раскрывались бы другие тайны (какими они и были для нее) и дела, которым посвятил себя ее сын при жизни: что-то, что стало бы убедительным указателем разделения ХХ века, разделения науки и обычной жизни, и усилиям, пусть и не очень успешным, которые они оба приложили к тому, чтобы разделение это их не коснулось. Она же сделала все совершенно иначе: ее книга являла собой биографию и была написана с оттенком явной эмоциональной бесстрастности, что являлось фактом уникальным само по себе, учитывая страшные обстоятельства, которые стали стимулом к написанию этого труда.
Одна из причин, по которой мать Алана с такой лёгкостью смогла писать о нем как сторонний наблюдатель, кроется в том, что во многом она действительно писала о том, кого не знает. Читатель не должен был это почувствовать, но в её повествовании было крайне мало написано о ранних годах его жизни, если факты не были предоставлены из сохранившихся писем и школьных отчетов — и целый период до 1931 занял лишь треть её описаний. Естественно, она пыталась продлить в памяти последнее время сплоченности и близости к сыну, проецируя его обратно в прошлое, о котором она знала немного — не догадываясь, к примеру, о роли Кристофера Моркома в развитии её сына. Объективно следующим шагом с её стороны должно было стать подробное изложение на тему его научной карьеры — но фактически это было также невозможно. Алан однажды сравнил работу написания программ для подражания интеллектуальному поведению, с написанием отчета о «семейной жизни на Марсе». Г-жа Тьюринг поставила себе задачу схожую с этой по сложности; как компьютер, который можно запрограммировать на написание предложений в определенной грамматической форме, она могла составить мозаику из названия его работ, обрывков дошедших до нас некрологов, комментариев, запрошенных у других людей, и газетных вырезок. Тем не менее, она совершенно не представляла о том, что имелось ввиду на самом деле.
Слабость ее позиции также подчеркивалась чрезвычайно подобострастным отношением к любому человеку выше чином, это означает, что, судя по подтексту, она оставила сына на уровне перспективного шестиклассника. В действительности вся ее книга читалась как отчет о школьной успеваемости. Поток похвалы свидетельствовал, что она все еще пыталась убедить себя в том, что результат его трудов оказался, в конце концов, вполне удовлетворительным, да и вообще, к ее удивлению, существовал мир, в котором её сыном восхищались. Снова и снова миссис Тьюринг подрывала его репутацию, ибо работа «Вычислимые числа» была хороша потому, что Шульц был впечатлен ею, интерес Тьюринга к мозгу был существенным, потому что Винер и Джефферсон высказывались одобрительно на эту тему… Для Алана, возможно, эта оценка была хуже смерти, хотя отчасти это был результат его собственной неспособности к созданию своего положительного имиджа и саморекламе.