Работа с прототипом проходила не так гладко. Согласно Сесили Попплвелл, это требовало огромной физической подготовки. В начале работы ты должен был предупредить инженеров и включить ручные переключатели, чтобы ввести входную программу. Светлая полоса на контрольной электронно-лучевой трубке показывала, что цикл ожидания запущен. Когда цель была достигнута, нужно было бежать наверх, чтобы вставить ленту в устройство считывания, а потом вернуться к машине. Если все шло по плану, ты должен был позвонить инженерам, чтобы они включили ток записи и очистили аккумулятор. Если все сложилось удачно, то лента считывалась. Как только рисунок на мониторе показывал, что процесс окончен, инженеры переключали ток записи на барабан. Как и любое устройство, машина была потенциальным источником ложных показаний, кроме этого было сложно вставить ленту с первого раза, каждый раз нужно было бежать в другую комнату.
На самом деле, на прототипе запись с трубок на магнитный барабан была практически невозможной. Алан писал:
Если судить с точки зрения программиста, наименее надежной частью машины являются магнитные объекты письма. Неизвестно, насколько записи были неправильными, как и их чтение. Последствия неправильных записей были куда более катастрофическими, нежели другие ошибки, совершенные машиной. Автоматические записи практически никогда не делались. Другими источниками ошибок было неправильное хранение трубок и множительного устройства.
Джеф Тутилл был заинтересован в идеях Тьюринга, но некоторые из них были особенно непрактичны с точки зрения ограниченного времени и отсутствия доступных средств. Например, была схема, которую он придумал для распознавания символов на компьютере. Она предполагала сложную систему с телевизионной камерой, чтобы передавать визуальное изображение в электронно-лучевые трубки и уменьшать его до стандартных размеров. Возможно, Джеф Тутилл был самым терпеливым к такого рода мечтам, но для него, как и для инженеров, Алан Тьюринг был блестящим математиком, но совершенно посредственным инженером. В 1949 году все его попытки стать инженером закончились.
Между тем теоретическая сторона развития компьютерной техники стала общественным достоянием. В 1948 году Норберт Винер опубликовал книгу под названием «Кибернетика», определяя это слово, как «наука о связи, управлении и контроле в машинах и живых организмах». То есть он описывал мир, в котором информация и логика были превыше энергии или состава материалов. Винер и фон Нейман проводили конференцию зимой 1943–1944 годов на тему «кибернетических» идей, однако книга Винера ознаменовала существование темы за пределами узкого понимания этой проблемы на бумаге. На самом деле Кибернетика была очень техническим термином, непонятным, но общественность ухватилась за него как за ключ, который может открыть завесу тайны и ответить на вопрос, что же случилось с миров за последнее десятилетие.
Винер считал Алана кибернетиком. Правда, что «кибернетика» была близка к тем проблемам, которые долго его мучили, и которые не вписывались ни в одну академическую категорию. Весной 1947 года по дороге к Нэнси, Винеру удалось «поговорить о фундаментальных идеях кибернетики с Тьюрингом», объяснил он в предисловии к своей книге.
К 1949 году американское превосходство в науке и в других областях никого не удивляло, а 24 февраля 1949 года стало знамением времени. Тогда известный журнал News Review представил дайджест, в котором с гордостью было рассказано, как британские ученые сумели предоставить «ценные данные» американскому профессору.
На самом деле Алан и Винер придерживались схожих интересов, однако у них были разные перспективы. У Винера была тенденция, при которой практически все области человеческой деятельности представлены в отрасли кибернетики. Другим их отличием было абсолютное отсутствие чувства юмора у Винера. В то время, как Алан пытался донести свои идеи с легким английским юмором, Винер говорил с удивительной серьезностью о некоторых весьма спорных вопросах.
Например, в кибернетике решили проблему, как происходит визуальное распознавание образов в мозгу. Одна из историй, которая оказалась ложной, но которая нашла отражение в серьезной литературе, гласит, что эксперимент был предназначен для проверки памяти каменщиков путем гипноза. Их спрашивали: «Какой формы была трещина в пятнадцатом кирпиче на четвертом ряду в таком-то и таком-то доме?». Алану этот эксперимент показался забавным.
Еще одним различием стал тот факт, что Винер был открыто обеспокоен экономическими последствиями кибернетических технологий. Война не изменила его мнения, что машины должны создаваться для службы человеку, а не наоборот. Его комментарии и высказывания отнесли его к крайне левым партиям в 1948 году.
Но научные дебаты по поводу кибернетики в Британии не затрагивали тему использования компьютеров или освоения технологий военного времени для мирных и конструктивных целей или преимущества сотрудничества и конкуренции. Когда журнал News Review назвал кибернетику «пугающей наукой», имелись в виду не экономические последствия, а угроза привычным представлениям. Послевоенная реакция на планирование и меры жесткой экономии нашла отражение в способе мыслить, который был также принят интеллигенцией. То же можно было сказать и о Алане Тьюринге, это напоминало его собственную борьбу в 30-х годах с проблемами мысли и чувства. Времена изменились, и теперь уже не епископ, а нейрохирург вел британскую интеллигенцию к идее, что машины могут мыслить.
Сэр Джеффри Джефферсон возглавлял кафедру нейрохирургии в Манчестерском университете и знал о манчестерском компьютере из разговоров с Уильямсом. Но Винер оказал большее влияние на его представления, так как он настаивал на схожести нервных клеток мозга с компонентами компьютера. На этом уровне данная аналогия почти не была подкреплена фактами, Винер оперировал лишь сравнениями между сбоями компьютера и нервными заболеваниями. Некоторые из его утверждений было довольно легко оспорить, но у Джефферсона были свои козыри:
Нельзя объяснить поведение человека или животного, изучая лишь нервные механизмы. Ведь организм — это сложный механизм благодаря эндокринной системе, а благодаря эмоциям мысли обладают разными оттенками. Половые гормоны определяют особенности поведения, которые обычно невозможно объяснить, а иногда просто впечатляют (как у мигрирующих рыб).
Вообще, Джефферсону нравилось говорить о сексе. В одном из его часто цитируемых отрывков говорилось:
До тех пор, пока машина не научится писать сонеты, сочинять концерты, в которых чувствуются мысли и эмоции, мы не сможем утверждать, что машина и мозг равны. То есть машина не только должна написать, но и понять, что она это сделала. Ни один механизм не может почувствовать удовольствия от успеха, тепло от лести, жалость из-за совершенных ошибок, злость, когда она не может получить, что хочет.
Джефферсон ставил себя в один ряд с гуманистом Шекспиром, вспоминая строки из Гамлета: «Какое образцовое создание человек! Как благороден разумом! Как безграничен способностями!» и т. д. Имя Шекспира часто фигурировало в такого рода обсуждениях, и это было доказательством того, что говорящий был знатоком человеческих чувств. На счету Джефферсона было немало благих дел: он лечил людей после двух мировых войн, а в конце 30-х годов провел фронтальную лоботомию.
Аргументы опирались на предположении, что машина из-за своих не биологических компонентов была неспособна на творческое мышление. «Когда мы слышим, что беспроводные лампы умеют думать, то можно потерять веру в язык», — говорил Джефферсон. Но ни один кибернетик не утверждал, что лампочки могут думать, точно так же, как и никто не утверждал, что нервные клетки могут думать. Отсюда появлялась путаница. По мнению Алана, думала система в целом, и это было возможным не из-за физического воплощения, а благодаря ее логической структуре.
Джефферсон признал, что машина может решать логические проблемы, так как логика и математика очень близки.
Однажды в Манчстер позвонил репортер и Алан, проглотив наживку, говорил без остановки:
Это лишь предвкушение того, что грядет и лишь тень того, что будет. Нам необходимо поработать с машиной, чтобы узнать все ее возможности. На это могут уйти годы, но я не вижу причин, почему она не может войти в области, которыми управляет человеческий интеллект, и в конечном счете конкурировать с ним на равных.
Я не думаю, что можно будет даже отличить сонеты, написанные человеком и машиной, хотя это сравнение нечестное, так как сонет, написанный машиной, будет оценен лучше другой машиной.
Тьюринг добавил, что университет был по-настоящему заинтересован в поиске возможностей машин. Работа университета была направлена на поиски уровня интеллекта машины, они хотели понять, до какой степени она будет способна думать за себя.
Ниже представлено постыдное определение того, в чем на самом деле был заинтересован университет, которое вызвало негодование у католической школы:
«Судя по речи профессора Джефферсона… ответственные ученые быстро разорвут все связи между этой программой и своим именем. Мы все должны это учесть. Даже наши диалектические материалисты будут чувствовать необходимость огородить себя возможной враждебности машин как в «Эдгине» Сэмюэла Батлера. И те, кто не только говорят, но и по-настоящему верят, что люди свободны, должны задаться вопросом, насколько позиция Тьюринга разделяется, и может ли ее разделить правительство нашей страны».
Власти Великобритании не разглашали своего мнения. Но Макс Ньюман написал The Times, чтобы исправить впечатление от слов Алана, которые только запутывали кропотливым объяснением чисел Мерсенна. Джефферсон оказался отличным рекламным агентом манчестерского университета, фотографии машины появились сначала в The Times, а потом 25 июня и в Illustrated London News. Таким образом, создание машины EDSAC в Кембридже отодвинулось на второй план.