Мы проехали все – все селения, все города.
По столбам и минутам мои вычисленья несложные
Говорят: через час или два мы прибудем туда.
– Быстрее, – скомандовал Жозеф, но Сабин сама уже направилась на звуки песни. Настоящий город вывалился из небытия им навстречу, полоснул по глазам огнями.
– Мы уж думали, вы там совсем застряли, – сказал Линдир. Они стояли у памятника Пушкину – очень странному, полуголому. – Какая-то дрянь с городом творится в последнее время.
– Это уже не первый раз так, – шепотом, каким рассказывают страшилки, говорила Артано.
– Город реагирует. Все эти разговоры о величии Отечества, весь этот надсадный патриотизм… Помните, что было, когда Сталин созывал домой эмигрантов?
– Эй, там маршрутка пришла! Надо попробовать уехать! Вам же в аэропорт?
– В аэропорт…
– А вещи из гостиницы забирать не надо? – спросил кто-то из эльфов.
И Жозеф едва не засмеялся, вспомнив, что его багаж так и не прилетел.
– Нет, – сказал он. – У меня здесь ничего не осталось.
Этот рассказ я написала, когда переезжала во Францию и зимой возвращалась ненадолго в Россию забирать и раздавать оставшиеся вещи. И вот между расхламлением шкафов и встречами с друзьями родился «Город Е». В России городское фэнтези пишется обычно о двух городах: Москве и Питере. Поэтому писала я отчасти из чувства противоречия: Екатеринбург заслуживает собственной повести никак не меньше. Мистическое пространство в нем свое, не такое монументальное, как в Москве, не такое глубокое, как в Париже. Оно мрачное и холодное, как камни Уральских гор, и не у всех есть к нему доступ, но городские легенды, которые оно порождает, не менее интересны, чем московские или питерские.
А еще этот рассказ – про то, как мы уезжаем; и про то, что подчас тянет нас назад.
Клиника доктора Х
Осенний дождь начался неожиданно. С неба падали крупные капли, почти неестественные посреди жары, задержавшейся с августа, шелестели по асфальту сухо, как листья. Капли неприятно клеились к лицу, к одежде, но не увлажняли горячий воздух. Но наконец в небе что-то прорвало, подул ветер; рекламные щиты дрогнули и поплыли, становясь похожими на витражи.
Старший инспектор Управления охраны речи сложил зонтик и нырнул в приоткрытую дверь участка. В предбаннике его обдало густым сигаретным дымом. Из дыма раздался голос:
– Дантес, рапорт по «делу о запятых» когда сдашь?
– Сейчас, сейчас, – пробормотал он, пробираясь в коридор. Как оказалось, его уже ждали. Заглянув в кабинет, Дантес увидел у стола пригорюнившуюся старушку. День, начинающийся со старушки, вряд ли мог оказаться удачным. С другой стороны, серьезных дел у таких не бывает. Наверняка невестка переписала по-своему рецепт борща, и «теперь мы все отравимся». Или мальчишки намалевали неприличное на стене, а оно возьми и материализуйся…
– Ой, товарищ корректор, у меня горе! – взвыла бабка, стоило Дантесу появиться на пороге. – Горе, я прямо вся не могу! Сыночек мой пропал!
– Простите меня, гражданка…
– Нестерова. Наина Ивановна…
– …гражданка Нестерова, но пропажей людей наше бюро не занимается, мы ведь Охрана речи. Вам нужно обратиться в милицию, сейчас я дам вам телефон…
– Так ведь пропал-то он по вашей части! – Старушка свирепо зыркнула на Дантеса. – Вот, поглядите!
Из огромной черной сумки, судя по виду – немецкой трофейной, она достала сложенный вдвое рекламный буклет и протянула Дантесу.
– Ох, это ведь я виновата. Я насоветовала. А что же было делать? Мы ведь уже все перепробовали, и метод Щербы, и кодирование, и к бабке я его водила… А он все – по матушке, да паразитами сыплет, бывает, придет с работы после получки, ни одного правильного слова, хоть уши затыкай. Невестка из дому ушла, не выдержала. Вот я ему, грешная, бумажку эту окаянную и дала…
Валентин развернул буклет.
«Девушка снова послала тебя читать Розенталя? Не можешь найти работу из-за неграмотного резюме? Охрана речи штрафует тебя каждый день? Делаешь четыре ошибки в слове “еще”? Измени свою жизнь! Эффективная методика очистки речи и полного восстановления грамотности доктора Х уже дала свои результаты. Стопроцентная грамотность – это не миф!»
Дантес осуждающе глянул на бабку поверх буклета. Без словаря ясно, что это жулики.
– Сначала все было хорошо, – сказала та, будто услышав его мысль. – Сходил туда мой Миша в первый раз, вернулся – любо-дорого глядеть, говорит лучше, чем по телевизору, ни одного бранного слова. Точно, думаю, полное очищение речи, не врут. Письмо написал в домоуправление – хоть бы одна ошибка. Жена к нему вернулась… Только вот на работе задерживаться долго стал… А позавчера вечером звонит мне – мол, надо в клинику по делу, рано не ждите… И пропал. Так и нет его с тех пор, я уж все обзвонила…
Не их это было дело. Такими лавочками занимался обычно Второй отдел. Но Дантес забрал у старушки буклет, расспросил ее о сыне и заверил, что позвонит, как только что-нибудь станет ясно.
Шеф, когда Валентин явился к нему с рапортом, сидел с мрачным видом, уставившись в газету.
– Кофе, – обронил он, не поднимая взгляда.
– Со сливками? – уточнил Дантес.
– Оно, мое, – сказал шеф. Валентин уронил руки.
– Не может быть, – ответил он тихо. Ему швырнули через стол газету.
«Поправка относительно рода слова “кофе” была принята парламентом в первом чтении, что вызвало бурную реакцию со стороны поборников правильности речи. Многочисленные акции протеста прошли на улицах столицы…»
Дантес бросил газету, словно обжегшись.
– Чередовать вашу гласную! Куда же мы катимся?
– Это ты мне скажи. Что будет дальше? Они узаконят «ложить» и «звонить»? Я вообще не понимаю, как парламент мог пропустить такое. Может, Совет на него надавил?
– Да зачем это им?
– Кто знает… Ну, что у тебя еще?
Дантес протянул шефу буклет:
– Очередная клиника для безграмотных. Утверждают, что там человек пропал…
– Это в редактуру. У нас и так вися… кхм… нераскрытых дел полные руки. Тем более что клинику эту я знаю, вполне солидное заведение, несмотря на… фривольную рекламу. С лицензией.
Валентина интересовало, кто и в каком состоянии мог выдать лицензию подобному учреждению, но у шефа он уточнять не стал. Тот считал, что любого, кто хоть на йоту повышает уровень грамотности в городе, можно причислять к лику святых. Скорее всего, он был прав…
– Как интересно. А что у них за прогрессивная методика такая?
– Дантес. Займись-ка лучше вывесками на Вайнера, там опять понаставили лишних букв…
Совет писателей, разумеется, способен был на самые разные гадости. И мог позволить себе давление на парламент. Самих авторов туда бы не пустили – со своей способностью изменять мир одним росчерком пера они могли бы натворить Розенталь знает что. Во все времена памфлетчиков и всяких политических писак ловили и сажали. Не потому, что они были против правительства, а оттого, что нарушали одну из главных заповедей Совета – принцип чистого искусства. Бывали, конечно, у корректоров провалы: взять хоть «1984», после его публикации в Англии чуть не весь редакторский отдел попросили с должностей.
Но какое дело авторам до рода несчастного кофе?
Разобравшись с вывеской на Вайнера (остроумный конкурент заменил в «Веке золота» «з» на «б», и лавку залило вонючей темной водой), Дантес в участок не вернулся. Он сел на маршрутку и поехал в самый криминальный район города, куда даже редактора не совались по одному.
Там, в крае унылых многоэтажек и редких магазинов, жил Шульц, бывший напарник Дантеса, а теперь – речевой преступник, уволенный из органов. От тюрьмы Шульцу удалось отписаться – во многом благодаря напарнику. Однако он предпочитал лишний раз не попадаться на глаза властям. И другу открыл только после кодового стука.
– Ну и рожа у тебя, Дантес, – с момента своей отставки Шульц стал вольно относиться к излишнему цитированию.
– Загоняли на работе. Плохо без напарника…
– Не намекай, Валя, – вздохнул бывший корректор. – Ты же знаешь, что обратно меня не пустят. Ну, чем тебе помочь?
– Ты креведко, – сообщил Дантес.
– Ну, знаешь, если ты явился меня оскорблять…
– Ты говоришь на олбанском и не можешь обойтись без паразитов. Вдобавок в школе по русскому ты получал только двойки, так что ситуация запущенная. Но я знаю клинику, в которую ты можешь обратиться. Анонимно, разумеется. По совету друга.
Клиника находилась почти в самом центре города. Неплохие же деньги приходится платить за аренду, думал Шульц, поднимаясь по узкой лестнице. В приемной пахло отчего-то как в стоматологии: клеенкой и обезболивающим. Его передернуло.
– Добрый день. У вас назначено?
– Не совсем, – помотал головой отставной корректор. – Я, это… как бы… в общем, мне друг посоветовал сюда прийти. У меня, того… паразиты совсем заели, в общем.
– Вам требуется консультация? – белозубо улыбнулась девушка, снова напомнив о стоматологии.
– Ну типа… как бы… да.
– Хорошо. Я доложу доктору о вашем визите. А вас пока попрошу написать небольшой диктант…
Минут через пятнадцать после того, как девушка забрала тест (Шульц надеялся, что сделал правдоподобное количество ошибок), его провели в кабинет к доктору – высокому человеку с доброжелательным, но нечитаемым взглядом.
– Ну что же, господин Шульц, расскажите, что вас беспокоит…
Экс-корректор выложил припасенную легенду, как следует разбавленную паразитами. Доктор почеркал красной ручкой в диктанте и покивал:
– Ну что ж, лечение лучше начать в ближайшие сроки… Вы обратились к нам вовремя. Некоторые запускают речь до такой стадии, что потом, простите, всякая лингвистика бессильна. Варвара рассказала вам про нашу методику?
– Мне друг мой рассказывал, Миша Нестеров. Он это… ну типа еще хуже меня был. А к вам сходил, теперь, грит, все просто супер. Он теперь, как бы, у вас, это, торчит, все время грит, типа дела в клинике…