Гард рассеянно отпихивал Черненко и солнечно улыбался Марыле.
Ночью хорошо. Здесь темнота не еле брезжущая, как на севере, а густая, черная. Ею можно дышать – воздух совсем иной, чем днем, бархатный, ласковый. Живность щелкает, щебечет, тявкает четче и привольнее, чем днем. Да и живность другая.
Отдыхает нажарившаяся за день душа, расслабляется. И глаза отдыхают. Я даже шляпу снял, ветер так приятно раздувает волосы на макушке – будто Лина рукой гладит. Да только Лина уже третий сон видит…
Я стоял за воротами интерната, на дороге. Загляделся на луну, пошедшую на убыль, и едва не прозевал Радевича. Учитель спокойно закрыл за собой ворота, подхватил под мышку неизменный чемоданчик и зашагал к городу.
– И куда же это вы среди ночи, господин Радевич?
Он не растерялся.
– Я думал, на преподавателей запрет не распространяется.
– Я бы на вашем месте все-таки поостерегся. Мы сейчас все под подозрением… И что вам понадобилось в городе?
– У меня свидание.
– Свидание? Уж не с сестричкой ли? Ну позвольте хотя б вас проводить…
Мы пошли вдоль придорожных кустов.
– Все хотел спросить, господин директор. Почему вас уволили из армии?
Спасибо, хоть не «убрали», как Марыля говорит.
– За неуставное поведение, – сказал я. – Честно говоря, я тогда совсем потерял контроль над собой. Наказание могло быть и построже. Просто начальство ко мне благоволило. Вот и услали сюда.
– Охотно верю, – сказал Радевич, не глядя на меня.
– Тому, что благоволило?
– Тому, что контроль потеряли. Трудно, когда столько крови – а вам нельзя, правда?
Хорошо их в Ордене учат, зараз. Я опомниться не успел – а в лицо мне уже смотрел шестизарядный «маршал».
– Я нашел ваш медальон, – сказал я, сделав вид, что не замечаю револьвера. – Вернее, Черненко нашел…
– Лучше не двигайтесь, – сказал Радевич. – Там серебро. Я не буду рисковать и подходить к вам близко.
Разумное решение, коли уж он без медальона…
– Я полагал, что найду здесь одного человека вашей крови. Не ожидал, если честно, что обнаружу двоих.
– Вампир здесь один – это я. В этом вы, думаю, успели убедиться.
– Лапшу мне на уши не вешайте. – Так резко обычно съезжают на грубость только следователи. – Ваш Белта накинулся на те пробирки, как кот на сметану.
Неудивительно. Даже ребенок, который никогда не голодал, вряд ли удержится и не возьмет конфету, оставленную на видном месте.
– Белте десять.
– Он вампир, – сказал Радевич, – и я доложу о нем в Орден по всей форме.
«Доложу», а не «доложил». Так я и думал, этот молодец пробирался на почту, а не к гардам. В Ордене предпочитают решать такие вопросы без судебных приставов…
– Вообще-то я мог бы сразу догадаться. Интернат, полный детей врагов Державы – и без всякой охраны… Вы, я думаю, им без труда глаза отвели…
«В какой семье вампир растет, может, даже родители не знают, а Ядран чует. И приходит потом…»
– Что до вас, – анджеевец поднял пистолет, – вам уже и молиться поздно.
– Пан учитель! – знакомый голос из-за спины.
Радевич обернулся. У анджеевцев хорошее зрение, он наверняка увидел то же, что и я: как слегка дрожит шестизарядный «зигзаг».
Реакция у анджеевцев тоже хорошая, но Радевич выстрелить первым не успел. Наверное, слишком вжился в роль учителя.
«Зигзаг» дрогнул и пальнул. Домбровского тряхнуло отдачей, он едва не выронил револьвер из рук, но снова поднял и снова выстрелил.
Учитель стоял молча, ощупывая грудь, как тогда, когда потерял медальон. Потом он упал.
«По меньшей мере, – подумал я – будто это было утешением, – он не стал стрелять в спину».
Домбровский выпростался из кустов, подошел ближе. Он глядел на тело со смесью удивления и непонимания.
– Он… не живет?
– Не живет. Мертвый.
Наверное, надо было перевернуть его, чтоб убедиться; но и по позе учителя было ясно, что тот бесповоротно мертв.
Снайпер белогорский, так его и растак.
Я знал, что мальчишка чувствует. Сейчас ему не верится, что он сделал непоправимое. Радевич ему не раз приснится – живой или мертвый, но во сне его легко будет оживить. Вряд ли Домбровский раскается в убийстве, но непоправимость повиснет на нем как камень – и тайно он много раз захочет вернуться в то время, когда выстрелы еще не прозвучали.
Потом он привыкнет.
Потом пойдут следующие.
Рано или поздно это случилось бы – и все равно было горько. Я его упустил.
– Почему ты это сделал?
– Он за Адамом охотился, – сказал Домбровский, по-прежнему глядя на труп. Кажется, он хотел толкнуть его ногой, но при мне постеснялся. – Я Адама в обиду не дам. Я ему клялся.
– Клялся?
– Гербом и отцовским именем, – сказал он с легким вызовом. Но всякое позерство из его тона исчезло, как не было. Говорил он, несколько запыхавшись, на губе и на лбу блестел пот. – Мой дед дал такую клятву его деду. Князю Белте. Их в одном бою убили.
– Так ты знаешь?
Вместо ответа Домбровский оттянул вверх рукав рубашки на здоровой руке. Все правое предплечье было в следах порезов и укусов – совсем свежих и старых, еле угадывавшихся на коже.
– Адька… с ним бывает. Ему плохо иногда. Тогда только это помогает.
– Только перепаивать его не надо было, он же непривыкший. Он оттого и пошел по лесу бродить. И еще легко отделался.
Мальчишка растерялся:
– Так он из-за этого? А мы не знали…
Я едва не сказал: «Вот будете знать теперь».
Только никакого «теперь» не будет. По меньшей мере, для них двоих.
– Постой-ка! – до меня только сейчас дошло. – Так это ты потому комедию с кровью устроил? Чтоб на эту руку не посмотрели?
– Так… – Он засмущался почему-то. – Она говорит: давай правую! А я же знаю, что там… Увидит – крик подымет…
Вот ведь артисты…
– А можно тоже спросить? Та дама… из совета… ее ведь не Белта?..
– Нет, – сказал я. – Не Белта.
Мы закопали учителя у дороги. Интернат, глухо-черный, спал, закрыв ставни. Но я почти уверен, что слышал шелест платья, когда доставал лопаты из подсобки. От непроверенного источника информации никуда не скроешься.
Ночь совсем загустела; скоро рассвет. Я вынес Домбровскому пакет с едой и одеждой.
– Уходи.
У него лицо затвердело:
– Без Адама не пойду.
– Пойдешь. Через два дня мне придется сообщить об исчезновении учителя. Гарды захотят найти убийцу – ты хочешь, чтоб они и Белту с тобой искали?
– А как же он?
– Белта тоже уедет. Но у него другой путь. Я о нем позабочусь.
Очевидно, Домбровский достаточно знал о нашей крови, чтоб не сомневаться в моих словах. Он кивнул.
– Зачем ты вообще давал ему клятву? Ты же понимал, кто он есть.
Мальчишка подобрался:
– Потому и дал. Он не умрет. Нас перебьют, а его не смогут. А он князь. С соколом на гербе. Если мы ничего не сможем, так Адам сможет.
– Ты соображаешь, что говоришь, Домбровский? И кому говоришь?
Он улыбнулся:
– А что? Вы своих не сдаете, пан директор.
Я не видел, как они прощались. Мне надо было подготовить отъезд Белты, пока не рассвело. Раньше, чем я рассчитывал, – но что делать…
В конце концов он сам явился ко мне в кабинет. Полностью одетый, серьезный.
– Южка ушел, – сказал он, глядя в пол.
– И правильно сделал.
Прямо в кабинете Адам переоделся в белую рубашку с коричневым галстуком, вельветовые брючки и скрипучие кожаные ботинки. Все было чуть велико, но брюки мы подвернули, а ботинки зашнуровали потуже. Вышел вполне добропорядочный остландский ребенок. А в фуражке со значком «юных орлят» – и вовсе картинка.
В кармане его нового ранца лежали документы на имя Адама Грауба, уроженца Дольной Брамы, сына Франца Грауба, цесарского инженера, и Марии Дзыгоевской, швеи.
– Сейчас я разбужу Лину. На рассвете она попросит Никке-молочника взять тебя с собой в город. – Лине бы что-то наплести тому молочнику… но она придумает. – На вокзале купишь билет до Лехтена, оттуда идет прямой поезд до Швянта. В Швянте тебе нужна улица Цесарской Пехоты, дом два. – Я сунул ему в нагрудный кармашек бумажку с адресом и короткую записку. – Там живет Лотта Грауб, отдашь ей записку, она знает, что надо делать. Если по пути будут спрашивать – она твоя тетя, сестра отца, тебя к ней отправили до конца каникул.
– А зачем вам это?
– Ты же сам спрашивал, что я буду делать с бессмертием…
– А вы… тоже?
– Что значит «тоже»? Это ты пока – тоже. А я – уже.
– И тетя Лотта? Она…
– Да. Она нашей крови.
Он водил пальцем по ободку фуражки.
– А что мне у нее делать?
– Жить, Белта. Пока что это главное.
Через два дня я отправил Лину в город заявить о пропаже учителя и двух учеников. К нам снова явились гарды, на сей раз – вместе с начальством. Я выстроил детей во дворе. Черненко, которому я наглядно показал, как воровать у должностных лиц оружие, держался вдалеке и только ненасытно поглядывал на кобуру.
– Ну что, дети? Кто-нибудь что-нибудь видел?
Все угрюмо и нарочито тупо молчали. Только Марыле не терпелось, она все ковыряла землю сандаликом и на начальство смотрела умоляюще.
– Ты что-то знаешь, девочка? Скажи нам…
– Я хотела господину учителю сказать, а он не слушает, – затараторила Марыля. – Я видела ночью, господин учитель Белту разбудил и с собой увел. Наверное, он его забрал, потому что они оба белогорцы.
– Как интересно, – сказал пристав. – А куда они отправились, не знаешь?
– Я слышала, вроде как учитель говорил, что в Дун-Руа поедут. Вроде как друзья там у него… Но я, может, ошиблась, господин пристав, они шепотом разговаривали, а я так-то не подслушиваю…
Дун-Руа. Бывшая столица Эйреанны. В противоположном направлении от Швянта. Молодец, девочка…
– А как же другой воспитанник? Домбровский, кажется…