Более подробные сведения об устройстве и специфике работы Земсоюза на Кавказском фронте обнаруживаются в первой половине газетного Письма XX в РВ 27 февраля 1915 года. В книжной версии этот эпизод отсутствует. Это большой кусок текста, в газете сильно пострадавший от цензуры; из него явствует, что Толстой досконально входил в особенности нового дела и с пониманием описывал нововведения, сымпровизированные именно для кавказской горной войны:
…отрядом всероссийского земского союза заведует граф Шереметев[305]; им устроены у моря [строчка отточий] два госпиталя и от каждого из них на передовые позиции брошены щупальцами летучие перевязочные отряды. Не в пример австрийскому и прусскому фронту, где битвы происходят обычно близ железных и шоссейных дорог, война на Кавказе ведется в непролазных чащобах, на вершинах гор, куда забирались в прежнее время только медведи да дикие кошки. Турки не придают дорогам большого значения; [2 строки отточий] их больше влекут неприступные вершины, обрывы и ущелья. Даже в такой грубой вещи, как война, сказывается их восточная мечтательность: здесь дерутся над облаками в торжественной тишине снежных вершин, и нашим солдатам поневоле приходится покидать прекрасное шоссе и долины, удобные для развертывания и битв, и, кряхтя и потея, лезть на высоту двух верст, чтобы оттуда штыками выбить оборванных романтиков, – турецких регулярных солдат, каторжников, выпущенных из Трапезунда[306], и восставших аджарцев.
Поэтому и организация медицинской помощи должна была приноровиться к условиям здешней войны. Летучие отряды работают иногда в непосредственной близости неприятеля, иногда где-нибудь в ста шагах от турок, прячась за выступом скалы. Доставка раненых чрезвычайно трудна. Шереметев применил особый тип облегченных носилок, сделанных из бамбука. Применены им также нового типа конные носилки, которые помещаются на одной лошади, что очень важно на крутых с частыми поворотами тропинках в здешних горах. Все, – палатки, носилки, лошади, белье и прочее, – приобретено и организовано гр. Шереметевым на месте с чисто американской энергией и быстротой. Я видел, как на берегу моря, среди развалин древнего города, на площадке, заросшей цветущими уже с начала февраля яблонями и лавровишнями, возник в пять дней прекрасно оборудованный госпиталь и на шестые сутки выкинул уже три летучих отряда на передовые позиции.
В первый же день я выехал… для осмотра этих отрядов в долину…[307] в автомобиле, любезно предоставленном мне гр. Шереметевым[308].
Следующее за этим эпизодом описание «штаба отряда и Красного Креста» Толстой в книжной версии сохранил, но снял упоминания о том, что это был отряд именно Земского союза помощи больным и раненым воинам, с Красным Крестом сотрудничавший (что было обязательно для всех подобных организаций по закону), и о том, что мировой судья, развертывавший на передовых позициях новый питательный пункт, – помощник гр. Шереметева[309]. Подробное описание госпиталя Земсоюза, женщины-врача, его организовавшей, доктора с его историями приводится в книжной главке IV[310] – и снова без первоначальных указаний на Земсоюз.
Автоцензура? Почему же Толстой снял все упоминания о столь восхитившей его организации при переиздании кавказских очерков в книге? Может быть, он считал эти подробности злобой дня, не заслуживавшей увековечения? На наш взгляд, причины такого поведения носят чисто политический характер. Деятельность Земского союза помощи раненым и больным воинам была разрешена вскоре после начала войны, еще до того, как главой его был выбран оппозиционер, кадет князь Георгий Евгеньевич Львов[311]. По воспоминаниям другого видного деятеля Союза, Ф. Шлиппе[312], избрание Львова стало неприятной неожиданностью для властей. Но в первые месяцы войны, несмотря на ограничения со стороны МВД, правительство, заинтересованное в помощи земства, финансировало эту организацию и предоставило ей определенную самостоятельность в области военных заготовок и упорядочения хозяйственной жизни. По утверждению русского официоза, Союз развернул свою деятельность исключительно на государственные дотации и якобы не был связан никакой отчетностью. По всей вероятности, это не так – во всех документах упоминаются суммы земских частных пожертвований, например, только в октябре 1914 года в Главный комитет Всероссийского земского союза поступило 57 629 рублей пожертвований[313]. Власти даже считали, что именно за счет повышенного, по сравнению с официальными ставками, жалованья, которое выплачивал Союз своим сотрудникам, в России началось подорожание. Союз, с его годовым бюджетом в 600 млн руб., стал основной организацией, взявшей на себя оборудование более 3000 госпиталей и более 75 санитарных поездов, поставки одежды и обуви для армии. Вместе с тем министры отмахивались от настоятельных просьб со стороны руководства Союза – поставить его деятельность в четко оговоренные правовые и контролируемые государством границы. Это, конечно, легализовало бы неугодную организацию, чего как раз не хотелось властям, а потому они упустили возможность диалога с нею – и, соответственно, надзора над ней. Более всего правительство раздражала либеральная ориентация подавляющего большинства сотрудников и самого руководства Союза – действительно, именно это руководство возглавило Россию после Февральской революции. На протяжении 1915 года отношения между Земсоюзом и властью обострялись, в особенности тогда, когда ухудшилось положение на фронте. Союзу не давали возможности выйти за рамки медицинской и санитарной помощи и заняться эвакуацией и призрением душевнобольных солдат или борьбой с эпидемиями, – а самое главное – эвакуацией и устройством беженцев. Министерство страшилось того, что земство все более сосредотачивало в своих руках государственные функции. Соответственно, власть на местах старалась ограничивать масштаб земской деятельности. Даже теряя контроль над событиями, самодержавие не готово было сотрудничать с самоуправлением. Как сказал князь Львов на съезде земских деятелей в сентябре 1915 года: «Столь желанное всей стране мощное сочетание правительственной деятельности с общественностью не состоялось». В декабре 1915 года в Москве проведение съезда уполномоченных Всероссийского земского союза и Союза городов не было разрешено ввиду вопроса о беженцах, устройство которых хотело взять на себя земство.
Возможно, Толстого ошарашило это запрещение. Теперь Земсоюз выглядел нелояльным, и можно предположить, что Толстой при переиздании очерков не хотел напоминать о своей тесной дружбе с этой организацией. Как бы то ни было, при включении кавказских очерков во второе издание книги «На войне» в 1916 году он снял в кавказских очерках ссылки на Земсоюз, упоминания о Шереметеве и Львове и т. п. Эта предусмотрительная автоцензура – если это была она, – возможно, предсказала его готовность многим поступиться по возвращении из эмиграции, когда он встраивался в советский литературный процесс.
Другое дело, что и в самих «Русских ведомостях», как видно, не было больше желания посылать Толстого в военные командировки. После марта 1915 и до февраля 1916 года эта газета публиковала по одному его рассказу (или части рассказа) в месяц: это было не так выгодно, как военная командировка, когда публиковалось по четыре-пять материалов в месяц. Правда, мы не знаем, хотел ли он новых военных впечатлений, да еще во время постоянно ухудшавшейся ситуации на фронте.
Какой-то свет на отношение «Русских ведомостей» проливает фраза из переписки Толстого с отчимом в декабре 1916 года: «Мне придется, наверно, много писать в „Рус<ские> Вед<омости>“, но на этот раз фельетоны должны быть более серьезными, как справлюсь – не знаю»[314]. Видимо, редакции солидных «Русских ведомостей» («профессорской газеты») его кавказские очерки не понравились – то ли неуместной бойкостью, то ли излишним эстетизмом. Может быть, показались маловероятными сюжеты вроде гомерических подвигов пластунов, застигнутых турками врасплох на биваке, но сумевших голыми руками и прикладами в полной темноте сокрушить несметную рать. Или же редакцию раздражило восхваление героического повара по имени Манька, совершившего отчаянную вылазку в расположение турок за курицей для проголодавшихся офицеров, и вообще многократные упоминания о фронтовых котлетах, вкуснее которых нет ничего на свете. Одной из претензий праволиберальной газеты вполне могла быть и та, что в корреспонденциях Толстого слишком выпячивалась роль «левого» Земсоюза.
Как бы то ни было, но явно в связи с несомненным успехом его военных очерков в феврале 1916 года по выбору британского посла Толстого включили в состав группы русских писателей, приглашенных с ознакомительным визитом в Англию. Он поехал опять как корреспондент «Русских ведомостей», хоть и не по их инициативе.
«Земгусар». Только в конце 1916 года Толстой снова появляется на Западном фронте. Как явствует из его переписки с отчимом, его собирались наконец призвать: то ли лучевой нерв прошел, то ли отсрочка кончилась. Но каким-то образом вместо службы в армии он попадает на службу в Земсоюз. Писателя официально прикомандировывают к комитету Западного фронта Всероссийского земского союза. Его жена Н. В. Крандиевская вспоминала: «В середине декабря 1916 года Толстой выехал в Минск, в Комитет западного фронта при Всероссийском земском союзе. Вызвал его председатель Комитета В. В. Вырубов для работы на фронте»