– Когда ее отпустят? – спросила старший врач. – И в чем обвиняют?
– Пока ни в чем, – ответила Полина. – Разберемся и, если все в порядке, отпустим. Прошу вас не устраивать суд Линча, хорошо? До предъявления обвинений человек невиновен.
– Конечно-конечно… а адвокат? Адвокат ей нужен?
– Пока нет.
– Ей же совершенно некому помочь… – расстроенным тоном проговорила старший врач. – И с теткой такое… что же будет теперь?
– Разберемся, – повторила Полина и села в машину.
Задержанная сидела на заднем сиденье, уткнувшись лбом в подголовник переднего кресла.
– Виктория Павловна, с вами все в порядке? – спросила Полина.
– Нет. Со мной вообще все не в порядке, – механическим голосом отозвалась она. – Я не помню, где была вчера вечером.
– А доктора Митина вы вчера вечером не видели случайно?
– Видела, – вдруг сказала Негрич, выпрямившись. – Мы встречались в парке, в Новинках.
Фельдшер
«Мы встречались в парке, в Новинках», – произнесла она, потому что вдруг четко вспомнила, как в половине десятого едет в другой район на такси. Максим позвонил ей сам, предложил поговорить. Вика этого не хотела, она вообще предпочла бы больше никогда не видеть и не слышать Митина, даже успела позвонить на подстанцию и поменяться сменами, чтобы работать в другой день. Но он настаивал, пришлось согласиться.
Но самое странное, что она не помнила больше ничего – ни обстоятельств этой встречи, ни темы разговора, ни как добралась обратно – просто обнаружила себя в постели около трех часов ночи.
С трудом уснув, едва не пропустила звонок будильника и не опоздала на смену. В коридоре стояли совершенно мокрые и грязные кроссовки, Вика удивилась – не могла вспомнить, где и как ухитрилась так вымазаться.
А потом за ней приехали. Вика даже не сразу поняла, в чем дело – думала, что это все еще разбирательство о цепочке с крестиком, но тут оперативник начал задавать ей какие-то странные вопросы, и Вика почувствовала в них подвох. Но самое ужасное прозвучало неожиданно – он спросил, помнит ли она, как убила Максима. От ужаса Вика сорвалась с места и кинулась бежать, даже не осознавая, что делает и зачем, ее догнали, повалили на пол… И вот она едет в машине со следователем и оперативником, и женщина задает ей вопросы, на которые у Вики нет внятных ответов, потому что она не помнит.
«Я так и знала, что рано или поздно эти странные провалы доведут меня до беды, – думала Вика, сжав пальцами виски. – Надо было к специалисту, ведь со мной подобное происходило не раз и не два».
А женщина-следователь, повернувшись с переднего сиденья, внимательно изучала ее спокойными карими глазами, и в лице ее было что-то такое, отчего Вика вдруг напряглась:
– Почему вы так смотрите?
– Как?
– Как будто думаете, что я на самом деле убила Максима.
– А вы этого не делали?
И это был тот вопрос, четкого ответа на который Вика дать не могла, хотя была уверена, что Максима не убивала, это ведь глупо и совершенно невозможно.
Они приехали в отделение полиции, и после ряда положенных мероприятий Вика оказалась в комнате для допросов. За столом напротив нее расположилась та же следователь, представившаяся Полиной Дмитриевной Каргополовой. Она записала данные Вики, задала несколько вопросов о семье.
– Я своих родителей не помню, они погибли, когда мне было года три. Я оказалась сперва в детском доме, потом в семье моей родной тети. Она меня удочерила, своих детей у них не было.
– И вы вообще ничего о родителях не знаете?
– Нет. Я как-то не спрашивала, а тетя сама этих разговоров не заводила. Скажите, мне можно хотя бы позвонить в больницу?
– Хотите справиться о состоянии? Напишите фамилию, имя и отчество, я попрошу, чтобы дежурный связался и узнал, – следователь протянула ручку и листок.
– Спасибо.
– Расскажите о своих отношениях с Митиным.
Вика долго молчала, не зная, как начать. Ей никогда не приходилось с кем-то, кроме мамы Светы, обсуждать Максима, и теперь она не знала, что говорить.
– Мы встречались… около пяти лет.
– Вы были любовниками, ведь так?
– Называйте как хотите.
– Вы знали, что Митин был женат?
– Был? Почему – «был»?
– Потому что теперь он мертв.
Вика уронила голову на стол и зарыдала. До этого момента она не осознавала, что Максима больше нет, что все это происходит на самом деле, и – что хуже всего – ее обвиняют в его смерти, а она ничего не помнит. И Максим мертв, мертв…
– Я не убивала его… – прорыдала Вика, не поднимая головы.
– А кто его убил?
– Не знаю! Я не знаю! Но я этого не делала!
В это время откуда-то вернулся оперативник и попросил следователя выйти.
Когда Каргополова вернулась, лицо ее было строгим и сосредоточенным.
– Скажите, Виктория Павловна, это ваша сумка? – спросила она, поставив на стол перед Викой ее сумку.
– Моя.
– Тогда как вы объясните это? – Каргополова выложила на стол скальпель во вскрытой упаковке.
– Это скальпель. Я всегда ношу с собой, многие так делают – инструменты носят.
– Для чего? Колбаски порезать при случае?
– Нет, но… мы недавно с Максимом по дороге домой аварию увидели, и вот тогда пригодилось – он сделал трахеотомию… разрезал горло, чтобы человек не задохнулся, – сбивчиво объяснила Вика, вспомнив пешехода.
– А что вы вскрывали этим скальпелем?
– Ничего, – не совсем уверенно произнесла Вика, потому что не могла воскресить в памяти эпизод, в котором бы она держала в руке этот скальпель.
– Тогда почему упаковка вскрыта?
– Но он ведь чистый…
– Вы могли его вытереть. В любом случае, экспертиза покажет. А сейчас я задерживаю вас по подозрению в убийстве Максима Митина и граждан Пострельцевых – Дарьи, Валентина и Антона, – отчеканила следователь, и Вика почувствовала, как из-под ног уходит пол.
– Но я их даже не знаю!
– Чтобы убить, необязательно спросить паспортные данные.
– Я их не убивала, понимаете?! Не убивала! И Максима! Я его любила… – Вика снова заплакала.
– Накануне вы застали своего любовника в постели с другой женщиной, – произнесла вдруг следователь, и Вика вздрогнула. – Я понимаю, насколько это ударило вас по самолюбию, да и вообще – крайне неприятная ситуация, в курсе которой оказалась вся подстанция. Я вам по-женски сочувствую, Виктория Павловна, но это мотив. Вы назначили Митину свидание и убили его так, как убили до этого Пострельцевых. Просто у вас не было времени, чтобы сделать все аккуратно, как прежде, и вы надеялись, что дождем смоет хотя бы часть улик, да? К вам на квартиру поехали сотрудники с ордером на обыск, думаю, найдут что-то, имеющее отношение к произошедшему.
«Кроссовки, – с ужасом вспомнила Вика. – Грязные кроссовки в прихожей… если совпадет состав почвы – мне точно конец. Но я не убивала Макса! Я не могла!»
– Я не знаю никаких Пострельцевых… и никогда не знала… – и тут в памяти всплыл какой-то фрагмент диалога об убитой девушке.
Вика умолкла и начала лихорадочно вспоминать, где и с кем она об этом говорила. Память понемногу подбрасывала картинок – огороженная территория клубного дома, лифт, две квартиры в подъезде, дорого обставленные комнаты… мужчина со шрамом… женщина с сердечным приступом… но фамилию вспомнить она, как ни силилась, не могла, хотя очень старалась.
«Вот если бы мне показали карточку… я бы даже по адресу сориентировалась… диагноз помню, а ни имени, ни фамилии…»
– Что же мне делать теперь? – негромко спросила она, глядя заплаканными глазами в столешницу.
– Самое лучшее – признаться.
– Как у вас все просто!
– А вы думаете иначе?
– Как я могу признаваться в том, чего не совершала?! – выкрикнула Вика, вскакивая.
– Вернитесь на место, Виктория Павловна, – спокойно и негромко велела следователь. – Не усугубляйте ситуацию, она и так не самая лучшая. Вы хоть представляете, что вас обвиняют в серии жестоких убийств? Представляете, какой срок вам дадут? В ваших интересах начать немедленно сотрудничать со следствием, и это зачтется при вынесении приговора.
Вике казалось, что она попала на сцену третьеразрядного театра и вынуждена участвовать в пьесе, сплошь состоящей из банальностей и штампов. Но, к сожалению, все это происходило наяву, и вместо сцены был обшарпанный кабинет, стол и следователь с карими глазами, прожигающими ее, Вику, до самых костей.
Она вернулась на стул и снова обхватила руками голову:
– Я не понимаю…
– Что именно вы не понимаете?
– Почему вы обвиняете меня? Именно меня, а не кого-то другого?
– Потому что пока все улики против вас.
– Да какие улики?! Скальпель? Это же смешно!
– Не думаю. У вас находят орудие, которым совершены четыре убийства, у вас есть мотив для убийства как минимум одной жертвы – какой тут смех?
– Серьезно?! – выкрикнула Вика, выпрямляясь. – Серьезно?! Ну, ладно, даже если допустить, что это я – хотя, конечно же, это не так – убила Макса… но остальных-то я даже не знала!
– Вы думаете, Чикатило знал всех своих жертв?
– Чикатило?! – задохнулась Вика. – Да как вы смеете… вы что же, сравниваете меня с ним?!
– Разве я так сказала? – в голосе следователя, казалось, вообще не появляется никаких эмоций, словно она бесчувственный автомат для задавания вопросов, а не миловидная женщина. – Я пытаюсь до вас донести, что этот факт не исключает вас из списка подозреваемых.
– Иными словами, если будет нужно, вы мне все-таки пришьете эти три трупа?
– Виктория Павловна, я считала, что вы умнее. Я хочу найти настоящего убийцу, а не посадить в тюрьму первого мало-мальски подходящего.
– Но вы ведь обвиняете меня!
– Если не найду никаких подтверждений, извинюсь и выпущу. Но что-то подсказывает, что я их найду, – твердо сказала следователь, и Вика поняла, что все хорошее в ее жизни практически закончилось.
У нее нет влиятельных знакомых, нет богатых покровителей, нет возможности нанять хорошего адвоката, который сможет доказать, что она невиновна. И это значит только одно – она проведет в местах заключения очень много