льском музее. Здесь тоже все дышало стремлением буржуазного класса достичь на рубеже XIX–XX веков высот дворянства, как и в графском дворце на улице Хамнгатан, где выставлены фарфор, антикварная мебель, оружие и живопись. С той разницей, что там был музей, а тут она находилась в жилой квартире, дома у полицейского. И была одна. Но поскольку она бродит тут полуголая, то это даже и к лучшему, что квартира пустует.
Она подошла к телефону, который висел на стене у кресла в гостиной, и поднесла к уху воронку, но старинный аппарат, как и следовало ожидать, не издал ни звука. Под потолком лампочки были электрическими, но в остальном квартира казалась абсолютно лишенной всего, что связано с электричеством. Ни ТВ, ни DVD, ни радио, ни стерео, ни переносного телефона. Мобильника, который лежал бы на виду, тоже не было. Единственное, что было явным контрастом с остальным интерьером, был выключенный компьютер на столе в центре комнаты.
Она пошла дальше по длинному коридору, открыла пару дверей, которые оказались гардеробными, пока нашла наконец удивительно маленькую ванную. Ее черные брюки висели на сушилке над ванной. Она уже хотела их надеть, когда увидела себя в зеркале. О господи! Что волосы грязные, это она знала. Но что они слиплись вместе с кровью и теперь почти неразличимы на лице, покрытом серой пленкой грязи и сажи, к такому зрелищу она была не готова. Стен Хофман спросил же ее, шутя, не встала ли она из гроба, и теперь она поняла почему. Она без проблем могла бы прямо сейчас отправиться в качестве статиста для съемок в телесериале «Ходячие мертвецы» или в любом другом фильме про зомби.
Она вышла в коридор и открыла ближайшую дверь. В гардеробе до самого потолка стояли коробки. Она открыла крышку ближайшей. Но там не было чистой майки. Там были части чьей-то жизни. Или жизни нескольких человек. Открытки, фотографии, записные книжки, письма, пожелтевшее меню, старые театральные билеты с оторванными корешками. Она взяла одну из открыток. На ней была картинка: Карлов мост в Праге. Адресат: Маргарета Хофман, Артиллеригатан, 32, Стокгольм. Отправитель: «Преданный Вам друг Артур». Дата 22 апреля 1924 года. Вряд ли мать Стена Хофмана, скорее бабушка.
Вот, значит, где она находится. На улице Артиллеригатан, рядом с церковью. Линн закрыла крышку, захлопнула гардеробную дверь и пошла дальше. Следующую дверь не открывали много лет, это стало ясно, как только она почувствовала затхлый запах давно не проветривавшегося помещения и пыли. Ощущался и немножко химический запах нафталиновых шариков. Желтый свет голой лампочки падал на целые джунгли меховых изделий. Шубы короткие, шубы длинные, шубы в пластиковых чехлах или висящие на плечиках. Енот, лиса, шиншилла и масса каракуля – черных или коричневых шуб. Рядом висели старые костюмы и рубашки. В углу банки и бутылки. Политура для мебели, шампунь для ткани и мебельный лак. Дальше стояла коробка, в которой, как она сначала подумала, лежали принадлежности для детских игр, но потом она поняла, что это, скорее, было занятие для пожилых, а не для детей. Обрезки ткани, кружева, фарфоровые головы, шиньоны, вата и чепчики. Масса различных материалов для собственноручного изготовления кукол. Возможно, наследство, оставшееся от бабушки или какой-нибудь старенькой тети. Она сняла с плечиков рубашку.
Линн положила коричневую габардиновую рубашку на край раковины. Сойдет. Когда она попробовала душ, вода была чистый кипяток. Она тихо выругалась. Нет, что ли, никаких правил, какой температуры должна быть вода в квартирах? Она ополоснула руки холодной водой из крана и снова включила душ. Струйки воды медленно растворяли глину и свернувшуюся кровь, когда она массировала кожу у корней волос. Во рту появился вкус железа и земли, когда вода лилась ей на лицо. Она взяла мыло и намылила голову. Потом намылила тело в надежде отмыться дочиста от пыли и глины, которые, казалось, въелись во все поры.
Она вымылась, но продолжала стоять, подняв лицо к струям душа. Попыталась не думать вообще ни о чем. Теплая вода была бальзамом для кожи. Накопившееся напряжение постепенно растворялось, в висках перестало стучать, челюстные мышцы расслабились. Неприятности вчерашнего дня медленно стекали с нее вместе с грязью. Осторожно она повернула кран, чтобы добавить горячей воды, которая смягчила боль в плечах. Потом она вылезла из ванны, но решила постирать одежду в раковине, а уже потом вытереться. Когда она прополоскала одежду, вытерлась и надела махровый халат Стена Хофмана, то взяла большой фен, лежавший в шкафу под полотенцами. Линн слегка удивилась тяжести фена и силе напора горячего воздуха. Модель фена была, видимо, «родом из детства» этого аппарата: смесь пластмассы и металлических деталей. Он был таким тяжелым, что наверняка предназначался для какого-то держателя в стене. Не без усилий все же ей удалось направить фен в сторону стены, где она на крючках развесила майку и трусы. Звук работающего фена был оглушающим. Как будто она включила промышленный вентилятор на сталелитейном заводе. Зато он быстро высушит одежду.
У нее по-прежнему шумело в ушах, когда она вышла в коридор. Монотонное жужжание, казалось, застряло в голове. И только свернув в следующий коридор, она поняла, что звук был не шумом в ее ушах, а вполне реальным. И доносился откуда-то поблизости. Она прислушалась. Звук исчез, потом вернулся, потом его заменили шаги соседей этажом выше, когда они шли по паркетному полу. Там, наверху, включили телевизор, и она успела различить слова: «Ситуация в Сирии» и «Сотрудничество Евросоюза», прежде чем телик снова выключили. Она стояла и слушала. Жужжащий звук послышался опять. Монотонное бормотание. Не от соседей, а гораздо ближе.
И не из механического аппарата.
Это было что-то человеческое.
Что-то странное было в этой квартире. Неприятное чувство, что ты там не один. Как будто у стен были глаза. Будто что-то неизвестное витало вокруг и пропитывало эти длинные узкие коридоры. Она прошла мимо нескольких дверей, так и не обнаружив источник звука. Но этот звук все время присутствовал как фон. Скулеж? Скорее животное, чем человек? Если ей не мерещится.
Она приостановилась у высоких застекленных дверей, которые вели в столовую. Звук ослабел, а потом и совсем стих. За стеклом был виден огромный обеденный стол. Накрытый, как для праздника. По нескольку хрустальных бокалов у каждого места. Пустые бокалы всех сортов, ждущие, чтоб их наполнили: белым вином, красным вином, портвейном, а еще десертные рюмки – для ликера или пунша. Элегантно свернутые накрахмаленные салфетки. Сервиз со сценами охоты в английском стиле. Тяжелые стулья с высокими спинками в стиле рококо. Ей совсем не нужно было входить и проводить пальцами по пыльному столу, чтобы понять – этой комнатой давно не пользовались. Она была скорее сохраняемым символом, памятником. Реквием по ушедшему времени.
Она пошла дальше. Неприятное ощущение росло. Где она находится? Дальше были видны еще какие-то коридоры, может быть, для прислуги? Которые разветвлялись и расходились в разные стороны. Ей казалось, что она заперта в лабиринте. Стены коридоров как будто наклонялись над ней. Она шла все дальше и дальше, и квартира казалась ей все теснее и теснее.
Она вздрогнула.
Звук послышался снова. Или это стон? Теперь он был намного громче, чем раньше, и доносился из бокового коридора.
– Алло? Есть тут кто-нибудь? Стен? Стен Хофман?
Тишина была жесткой, как стена, об которую можно удариться. Звук прекратился. Вокруг были только стены, которые, казалось, издеваются над ее попытками что-то найти. Найти выход! И опять послышалось то ли жужжание, то ли стон.
Она должна прийти в себя! Хотела даже ударить себя по лицу, чтобы очухаться. Перед ней был темный коридор, похожий на лаз в катакомбах. Умом она понимала, что ничего сверхъестественного тут быть не может. Стен Хофман на ее стороне. Его можно даже назвать другом. Она заглянула в очередной боковой коридор и ничего не разглядела. Лампочка была вывинчена. Она прищурилась и попыталась привыкнуть к темноте. Увидела контуры алькова, шкаф и полки. Старый ход для прислуги, которая подавала еду к столу: на одной стене раздвижная дверца, за которой вполне мог находиться лифт, поднимавший готовые блюда из кухни ближе к столовой. Она приложила ухо к стене. Странный звук стало слышно лучше, но доносился он будто с другой стороны стены.
Она осторожно, на ощупь, пробиралась вперед, пока не дошла до дверей в конце этого прохода. Одна дверь, которая, возможно, вела на лестничную площадку, была не только забита гвоздями, но на ней были еще и доски, прикрученные болтами. Из-за второй двери доносилось ритмичное бормотанье на басовых тонах. Она помотала головой, но это действительно звучало так, будто бы буддийские монахи монотонно повторяли свою мантру. Если бы не то, что звуки время от времени переходили в мучительный стон. Как будто скулит подстреленное, раненое животное. Или брошенный ребенок. Она колебалась, коснувшись ручки двери. Может, кто-то нуждается в помощи? Если, конечно, это был не просто звук какого-то сломанного аппарата. Дверь была не заперта.
Запах – вот что ее потрясло, как только она переступила порог. Застойный воздух, который кто-то недавно привел в движение. Пыль по-прежнему клубилась так, что, когда у нее перехватило дыхание, она почти почувствовала ее на языке. В носу защипало. Запах лака. Запах формалина. Искусственный запах, напоминающий музей, где выставлены чучела животных. Запах был ей знаком. Она ощущала этот запах раньше. Совсем недавно. Она остановилась в дверном проеме.
Даже удушающий запах пота был знакомым.
Боль врезалась в живот, как лезвие ножа, когда страх схватил за кишки и скрутил их. Все тело сжалось, как в судороге, мускулы окаменели. Она не способна была сдвинуться с места, хотя все инстинкты кричали: беги! Она беспомощно смотрела в комнату. Та была не совсем темной, как ей показалось вначале. На полу, по периметру комнаты, стояли чайные свечи и светили слабым светом. Чем больше ее глаза привыкали к полумраку, тем лучше она начинала видеть. Мышцы по-прежнему не слушались. Как будто спинной мозг отделили от головного. Хотя тело дрожало, не подчиняясь ее контролю.