– Не волнуйтесь, мисс.
Голубенькие глазки излучают простодушие.
– Мама говорит, никто лучше меня с братишкой не управляется. Братишку, мисс, всегда на меня оставляют – и всегда все хорошо.
Звучит не слишком убедительно, однако я киваю.
– Пойдем уже, Айса, – не выдерживает Тея.
Ее ладонь – на дверной задвижке.
– Правда, надо идти. Опоздаем.
– Да-да, сейчас.
Господи, что я делаю? Чутье не просто подсказывает – оно вопиет о том, насколько неправильно мое решение. Но выбора нет. Между мной и Фрейей словно натянут резиновый жгут, который душит меня по мере того, как я удаляюсь от моей девочки.
– Попробую слинять оттуда пораньше, Лиз. Но ты мне звони, слышишь? Если что-нибудь произойдет – любая мелочь, – звони!
Лиз кивает. Отлипаю от нее, ухожу от Фрейи, и каждый шаг отдается в груди гулкой, болезненной пустотой.
Впрочем, стоит пройти по шатким мосткам и ощутить на лопатках тепло предзакатного солнца, как противная пустота чуть отпускает.
– На моей машине поедем? – уточняет Фатима, достав ключи из сумочки.
Кейт косится на часы.
– Не знаю. По дороге будет десять миль, но не в этом дело. Сейчас как раз тракторы с полей возвращаются – они дотемна работают. Если какой-нибудь трактор выедет с поля прямо перед нами, нам его не объехать. Придется тащиться за ним, а тракторы не быстрые. Опоздаем.
– Что делать? – Вид у Фатимы настолько перепуганный, что становится смешно. – Пешком надо идти?
– Пешком определенно получится быстрее. Через марш всего-то пара миль.
– Я же на каблуках!
– Ну так возьми сандалии!
Кейт указывает на пару крохотных сандалий марки «Биркеншторк», которые Фатима оставила на крыльце.
– Спокойно пройдем по маршу, – продолжает Кейт. – Не увязнем – дождей давно не было.
– Решайтесь, девчонки! – Тея прямо загорелась этой идеей. – Прогуляемся, как в старые добрые времена. Вдобавок, Фати, сама прикинь, что будет твориться на школьной парковке. Фиг найдешь место, а потом фиг выберешься, пока остальные не разъедутся.
Этот довод – решающий. По глазам Фатимы ясно: ей, как и нам всем, вовсе не хочется застрять в Солтен-Хаусе. Скроив для порядка не слишком довольную мину, Фатима переобувается. Следую ее примеру. Правда, сандалии у меня те же, в которых я днем ходила в деревню; морщусь от прикосновения ремешков к свежим мозолям. Кейт с самого начала надела босоножки на плоской подошве. Тея тоже; кому-кому, а ей лишние дюймы роста без надобности.
Бросаю последний взгляд на окно спальни, где оставила Фрейю. В груди снова щемит. Отворачиваюсь. Передо мной – дорога на юг, к морскому побережью. Глубоко вдыхаю.
И мы уходим.
Точно – как в старые добрые времена; эта мысль мне приходит, едва мы ступаем на тропу, по которой когда-то возвращались в Солтен-Хаус. Вечер дивный, воздух прозрачный и искрит, небо располосовали подсвеченные закатом облачка, песок под ногами еще не остыл.
Мы не проходим и мили по берегу, когда Кейт внезапно останавливается.
– Предлагаю срезать путь. Здесь.
С минуту не могу понять, какое «здесь» она имеет в виду. Потом соображаю: Кейт указывала на сломанную лесенку возле изгороди, едва видную сквозь крапиву и ежевичник.
– Ну и шуточки у тебя, – прыскает Тея.
– Я просто… я подумала… так короче… – мнется Кейт.
– Ничего не короче!
Фатима обескуражена. Слишком густо наложенные тени и темная подводка делают ее глаза еще более удивленными.
– Ты сама знаешь, что не короче. Наоборот, получится крюк. И вообще, я в эти дебри ни ногой. Не хочу одежду порвать. Вон там, дальше, есть нормальная лестница. Мы же по ней перелезали изгородь, когда в школу возвращались – разве нет?
Кейт делает глубокий вдох, будто собралась возражать, а потом послушно идет дальше по тропе, бросив:
– Как хотите.
Сказано еле слышно, может, мне вообще показалось.
– Что это с ней? – шепчу Фатиме.
– Странное поведение. Но, Айса, я ведь ничего особенного не потребовала, правда? В смысле – сама посмотри! – Фатима кивает на свой колоритный наряд – летящие шелка, длинное драгоценное ожерелье. – Как мне в этом лезть в кусты?
– Разумеется, – говорю я. Ускоряем шаг – мы уже отстали. – О чем только Кейт думала?
Я понимаю, о чем думала Кейт, едва мы достигаем привычной развилки. Как я могла забыть? Ясно теперь и другое: почему днем Кейт повела Тею вверх по течению Рича, на север – а не к югу, на морское побережье.
Мы-то сворачиваем вправо и перебираемся через изгородь, чтобы оказаться на марше – а тропа ведет к морю, и там, на берегу, еле видное за дюной, что-то маячит; там ветер полощет оградительную ленту, натянутую полицейскими.
Это – тент. Из тех, что раскидывают над местом преступления: здесь ведется идентификация останков.
Сердце екает, подступает тошнота. Как мы сразу об этом не подумали?
Тея и Фатима тоже все поняли. Их лица одновременно вытягиваются. Мы переглядываемся за спиной Кейт, которая шагает прямиком к лесенке, стараясь не смотреть на дивный морской пейзаж, на море – мерцающее под вечерними небесами, простертое до самого горизонта. Потому что гармония теперь нарушена, потому что в дюнах раскинут лагерь криминалистов.
– Прости, Кейт, – лепечу я.
Кейт уже ставит ногу на первую ступеньку, подол ее платья с принтом из розовых роз полощется на ветру.
– Кейт, мы не подумали…
– Ладно. Все нормально, – бросает Кейт чужим голосом.
Конечно, ничего не ладно и не нормально. Как мы посмели забыть? Мы же знали! Мы из-за этого и приехали!
– Кейт…
Фатима умоляет, но Кейт уже перебралась через изгородь и идет вперед, строго вперед. Ее лица не видно – нам остается только виновато переглядываться, а затем почти бегом догонять Кейт.
– Извини, пожалуйста, – снова говорю я.
– Забудь, – произносит Кейт.
Слово – как удар под дых. Кейт меня обвиняет, а мне и крыть нечем. Потому что я уже забыла.
– Хватит! – внезапно бросает Тея.
В голосе – командные нотки; давно я их не слышала. Раньше Тея любила пораспоряжаться, рявкнуть – как хлыстом щелкнуть. Умела заставить как минимум слушать себя, как максимум – повиноваться. «Перестань. Пей. Дай-ка мне. Иди сюда».
А потом оставила приказной тон, потому что начала бояться собственной авторитарности. Теперь толика этой авторитарности вернулась – и вынудила Кейт застыть на холмике, взрыхленном овечьими копытцами.
– Да? – говорит Кейт. В глазах у нее смирение.
– Слушай, Кейт…
Тея успела спохватиться, командирских ноток как не бывало. Тон примирительный, неуверенный, отражающий чувства нас троих – не представляющих, как произнести «Мы справимся», когда мы уверены в обратном.
– Кейт, мы вовсе…
– Прости нас, – перебивает Фатима. – Нам очень стыдно. Мы должны были сами догадаться. Но и ты… и ты себя неправильно ведешь. В конце концов, мы примчались по первому твоему зову.
– А я, видимо, должна рассыпаться в благодарностях? – Кейт пытается улыбнуться. – Почему-то не рассыпаюсь…
– Я же не в том смысле. – Фатима не дает ей досказать. – Сама знаешь: мы, все четверо, не знаем, что такое «благодарность»; мы всегда такими были. – Слово «благодарность» Фатима выплевывает как ругательство. – Кого и за что, блин, благодарить? Не смеши меня. Мы выше этого, верно? В этом наша сила. Я имела в виду вот что: тебе кажется, что ты совсем одна, что тебе одной придется все разруливать. Но это не так. Смотри – вот они мы. – Фатима широким жестом обводит и нас, и наши черные тени, удлиненные закатным солнцем. – Вот тебе доказательство, что ты не одна. Мы тебя любим, Кейт, мы к тебе примчались. Айса грудного ребенка притащила, Тея с работы отпросилась, я бросила Али, Надию, Самира – только бы быть с тобой в трудную минуту. Видишь, как ты нам дорога́? Мы тебя не оставим. Никогда. Понимаешь?
Кейт закрывает глаза, и мне кажется, что она сейчас заплачет – или накричит на нас. Но нет – она, по-прежнему с закрытыми глазами, находит наши ладони и притягивает нас к себе. В ее перепачканных красками пальцах – удивительная сила; кажется, Кейт удерживает на плаву меня, тонущую.
– Вы… – На этом слове голос Кейт срывается, а в следующее мгновение мы уже обнимаемся, словно четыре дерева, которые переплелись ветвями, чтобы выдерживать напор морских ветров. Словно четыре дерева, сросшиеся в одно, мы стоим, голова к голове, лоб ко лбу. Нам тепло рядом. У нас общее прошлое, нас нельзя разделить.
– Я люблю вас, – выдыхает Кейт, и я отвечаю той же фразой – то ли вслух, то ли мысленно, и слышу ее из уст Теи и Фатимы – или мне только кажется, что слышу. Мы слиты воедино, и в этом наша сила.
– Войдем вместе, – произносит Фатима. – Понимаете? Когда-то они нас разлучили, но во второй раз у них не получится.
Кейт кивает, выпрямляется и вытирает потекшую тушь.
– Точно.
– Значит, договорились. Единый фронт?
– Единый фронт, – откликается Тея. В голосе – жесткость.
Я молча киваю.
– Пока мы едины, нас не сломить.
Зря я так сказала. Частица «не» теряется, а слово «сломить», раз произнесенное, преследует меня зловещим эхом.
«Апомните…»
Этот рефрен сопровождает нас до самого Солтен-Хауса.
«А помните, как Тею застукали с водкой в бутылочке из-под минералки – ну, когда мы поехали в Роденскую школу играть в хоккей?»
«А помните, как Фатима наврала мисс Рурк, будто «фак» на урду значит «ручка»?»
«А помните, как мы сбежали ночью купаться, Кейт угодила в быстрину и чуть не утонула?»
«А помните… а помните… а помните…»
Мне казалось, я абсолютно все помню – но нет. Я накрыта воспоминаниями, как приливной волной, и сознаю: очень многие эпизоды стерлись из памяти. То есть я, разумеется, помню запах морской воды и, как сейчас, вижу дрожащие руки Кейт, такие белые в лунном свете; помню, как мы вели ее по пляжу. Я помню событие – но подзабыла детали, оттенки, упругость стадионной травы под ногами, тугой морской ветер, бьющий в лицо.