– Идти можешь? – спрашивает Кейт.
Тея кивает:
– Я в порядке.
– Нет, ты далеко не в порядке, – фыркает Фатима. – Это я тебе как врач говорю.
– Заткнись, – повторяет Тея. – Я сказала, что могу идти, чего тебе еще надо?
– Чтобы ты хоть один день нормально питалась и воздерживалась от алкоголя.
С минуту я сомневаюсь – слышала Тея слова Фатимы или не слышала, и будет ли отвечать. Тея вытирает рот, сплевывает в траву. Наконец полушепотом она произносит:
– Скучаю по тем временам, когда ты была нормальной.
– Нормальной? – переспрашиваю с недоумением.
Фатима молчит – похоже, дар речи потеряла то ли от изумления, то ли от гнева.
– Надеюсь, Тея, ты не то имела в виду, о чем я подумала, – произносит Кейт.
– Да думай ты что хочешь!
Тея выпрямляется, шагает на тропу. Должна признать, не ожидала от нее такой твердости в ногах.
– Хиджабом обмоталась и воображает, что этого достаточно… Если Аллах тебя простил, Фатима, я за тебя рада. Только сомневаюсь, что полиция сочтет это смягчающим обстоятельством.
Последнюю фразу Тея бросает небрежно, едва обернувшись к Фатиме.
– Дура! – кричит Фатима, клокоча от ярости. – Какое тебе дело до моей веры, до моих поступков?
– То же самое я могу у тебя спросить, – парирует Тея. – Нашлась праведница! А ты знаешь, что я иначе вообще не засыпаю? У тебя свои способы справляться с этим – у меня свои.
– Я же о тебе забочусь! – почти визжит Фатима. – Неужели не понятно? Справляйся как-нибудь иначе. Уйдешь в буддистский монастырь, станешь практиковать трансцендентальную медитацию, устроишься работать в румынский сиротский приют – сло́ва тебе не скажу. Но не жди, что я стану молча наблюдать, как ты превращаешься в алкоголичку. Ты меня сказками о праве выбора не убаюкаешь, не рассчитывай!
Тея раскрывает рот. Кажется, она готова возразить, но снова склоняется над канавой в очередном приступе рвоты.
– Видишь, до чего ты докатилась!
Фатима укоряет, однако ярости в ее голосе больше не слышно. Когда Тея наконец выпрямляется, вытирая слезы, Фатима протягивает ей пачку влажных салфеток.
– Вот, возьми. Приведи себя в порядок.
– Спасибо, – бормочет Тея.
Ее покачивает, и Фатима подает ей руку. Они медленно идут по тропе, причем Тея склоняется над Фатимой и что-то ей шепчет. Нам с Кейт не слышно, что именно, мы только различаем ответ Фатимы:
– Забудь, Тея. Я понимаю. Я просто… просто беспокоюсь за тебя.
– Похоже, помирились, – шепчу я Кейт.
– Это только начало, Айса, – тихо произносит Кейт.
– Ты уверена?
Впрочем, я и сама понимаю: Кейт права.
– Почти пришли, – объявляет Кейт, когда позади остается очередная изгородь, а мы, отдуваясь, друг за другом спускаемся по лесенке.
Марш в темноте совсем не тот, что днем. Я-то думала, что помню дорогу – а ее затопили тени. Впереди мигают огоньки – наверное, это деревня; впрочем, овечьи тропы вкупе с шаткими мостиками изрядно дезориентируют. Поеживаюсь от мысли, что без Кейт мы бы точно заблудились.
Фатима ведет за руку Тею, шагающую со свойственной пьяным сосредоточенностью. Тея то и дело спотыкается о кочки, буксует в песке. Она хочет что-то сказать, но в этот миг я замираю, приложив палец к губам. Тея прикусывает язык. Мы останавливаемся.
– Что такое? – слишком громко спрашивает Тея, ее язык заплетается.
– Слышали?
– Что конкретно? – уточняет Кейт.
Вот оно, опять. Издали доносится плач. Точно так же плачет Фрейя, когда ее терпение на пределе. Мои груди напрягаются, бюстгальтер сыреет от прихлынувшего молока. На периферии сознания мелькает: вот я бестолочь, надо было подложить в бюстгальтер специальные подушечки. Но мозг занят другим: откуда этот плач? Ведь не может быть, чтобы Фрейя плакала среди маршей?
– Ах, это? – произносит Кейт. – Это чайка.
– Ты уверена? Очень похоже… похоже на…
Тут я замолкаю. Нет сил озвучить мои страхи. Меня сумасшедшей сочтут.
– На детский плач, да? – угадывает Кейт. – Есть такое. Поэтому и жутко.
Звук повторяется, на сей раз громче. Кто-то заходится криком – истерическим, булькающим. Конечно, это не чайка.
Срываюсь с места, бегу в темноту, не обращая внимания на крики Кейт: «Айса! Ты куда? Подожди!»
Не могу ждать. Плач Фрейи – словно рыболовный крючок, вонзившийся в мою плоть, невидимая леска тянет меня сквозь густую тьму маршей. Сознание отключилось, но ноги, оказывается, сами помнят дорогу. И вот я на противоположной стороне трясины, а как перебралась – и сама не поняла. Я вообще забыла про эту трясину. Бегу высоким берегом, перепрыгивая через канавы, полные глинистой жижи, бегу и все время слышу захлебывающийся крик Фрейи. Он доносится откуда-то сверху, он способен заманить меня в трясину, словно болотный огонек или сказочный колокольчик, звуков которого следует опасаться одиноким путникам.
Фрейя уже близко. Различаю и визг, подобный вою сирены, когда она вне себя от недовольства, и жалобные всхлипывания, и вздохи, которые Фрейя делает перед тем, как вновь залиться плачем.
– Фрейя! – кричу я. – Фрейя, мама уже здесь!
– Айса, постой! – слышится сзади.
Меня догоняет Кейт.
Я почти у цели. Преодолеваю последнюю изгородь, отделяющую марш от долины Рича. Цепляюсь за колючку, платье, одолженное у Кейт, рвется с треском – мне плевать. И вот, когда я уже за изгородью, бешеная скорость, с которой только что развивались события, уступает место вялой текучести ночного кошмара. Ушам и горлу все еще больно, сердце колотится. Там, впереди, не деревенская недотепа Лиз, там – мужчина. Он стоит у самого берега, силуэт темной массой выделяется на фоне воды, посеребренной луной. А в его руках – мой ребенок.
– Эй! – рычу я. – Эй, там!
Мужчина оборачивается, лунный свет падает ему на лицо. Сердце подскакивает к горлу. Потому что это он. Люк Рокфор держит моего ребенка как щит, прямо перед собой, а за ним мерцают воды Рича.
– Дай ее сюда, – выдавливаю я.
Голос не мой. Это вообще не голос – это рычание, заставляющее Люка попятиться, крепче стиснуть Фрейю. Она, впрочем, уже увидела меня, тянет пухлые ручки, пунцовое зареванное личико настолько сердито, что Фрейя даже плакать толком не может, лишь издает несколько всхлипов, как бы готовясь напоследок зайтись диким воплем.
– Дай ее сюда! – кричу я, делаю рывок и выхватываю Фрейю из рук Люка.
Моя девочка тотчас приникает ко мне, точно детеныш сумчатых, вцепляется пальчиками в шею, в волосы. Пахнет от нее сигаретным дымом и алкоголем – скорее всего, коньяком. Фрейя насквозь пропиталась запахом Люка Рокфора.
– Как ты посмел ее тронуть?!
– Айса… – начинает Люк.
Протягивает руки с мольбой, но мне в ноздри бьет запах перегара.
– Айса, это совсем не то, что ты подумала…
– А что я должна была подумать? – рычу я.
Фрейя жмется ко мне своим маленьким, тугим, теплым тельцем.
– Что происходит?
Наконец меня догнала Кейт. Она задыхается от бега, щеки у нее горят.
– Люк? – Кейт будто глазам не верит.
– Он забрал Фрейю! – кричу я. – Забрал Фрейю!
– Никуда я ее не забирал! – возражает Люк.
Отступает на шаг, и я едва подавляю желание броситься бежать. Нет, я не покажу этому человеку своего страха.
– Люк, о чем ты только думал? – возмущается Кейт.
– Да все не так было! – Люк теперь почти кричит. Однако берет себя в руки, сбавляет тон, чтобы все успокоились. – Я просто шел на мельницу, поговорить с тобой хотел, перед Айсой извиниться…
Он замолкает, делает вдох. Поворачивается ко мне. Теперь в его голосе звучит мольба:
– На почте я вел себя как идиот. И решил попросить прощения. Чтобы ты не думала… В общем, прихожу – а дочка твоя кричит…
Люк указывает на Фрейю, на ее пунцовое личико. Фрейя еще всхлипывает – но тише и реже, ведь она теперь у моей груди, она чувствует родной запах. Кроме того, Фрейя устала. Она, когда устает, всегда ерзает, возится на руках.
– Эта, как ее, Лиз… она просто в панике была. Говорит, хотела позвонить тебе, Айса, да деньги кончились. Ну я и подумал: вынесу малышку на воздух, пройдусь с ней – вдруг успокоится?
– Как ты посмел? – Прихлынула новая волна гнева, я себя почти не контролирую. – Откуда я знаю – может, ты хотел мою дочь на марш затащить!
– Зачем мне это? – На лице Люка сердитое недоумение. – И никуда я ее не затащил – вот она, мельница, в двух шагах. Я ее успокоить пытался. Подумал, тут звезды, луна, воздух чистый…
– Люк, да разве мы об этом? – перебивает Кейт. – Айса оставила дочку с няней. Ты не должен был вмешиваться, а раз вмешался…
– Что? Что, если я вмешался? – В голосе Люка сарказм. – Полицию вызовешь? Едва ли.
– Люк… – Тон Кейт не сулит ничего хорошего.
– Господи! – бросает Люк. – Пришел извиниться, пытался помочь… Думал – на минуту допустил такую мысль, – что ты поймешь: я на своих ошибках учусь. Но нет. Ты не изменилась. Ни одна из вас не изменилась. Стоит Кейт свистнуть – и вы примчались, как собачонки.
– Что происходит?
За нашими спинами запыхавшаяся Фатима и Тея, которая опирается на ее плечо.
– Это… это Люк?
– Да, это я, – отвечает Люк и пытается улыбнуться, но лицо искажает странная гримаса – нечто среднее между ухмылкой и попыткой не заплакать. – Помнишь меня, Фатима?
– Конечно, помню, – шепчет Фатима.
– А ты, Тея, помнишь?
– Люк, ты пьян, – бурчит Тея и, качнувшись, хватается за перила.
– На себя посмотри, – парирует Люк, скользя взглядом по испачканной одежде и размазанной косметике Теи. Она просто кивает – даже без скрытого недовольства.
– Ты прав. Я бывала на грани достаточно часто, чтобы понимать: сейчас на грани ты.
– Иди домой, Люк, – приказывает Кейт. – Проспись. Утром поговорим, если, конечно, тебе и правда есть что сказать.
– Если мне есть что сказать? – Люк заливается истерическим смехом. Теребит свою темную шевелюру. Успеваю заметить, как дрожат его пальцы. – Если? Ну и шуточки! А самой тебе о чем хочется поговорить, а, Кейт? Может, о папе? А что? Душевный разговор получился бы…