«Стоит Кейт свистнуть – и вы примчались, как собачонки».
Но засыпаю я с другой фразой, и она-то заставляет меня прижать к себе Фрейю так тесно, что та всплакивает во сне.
«Если что, Айса, обращайся. Присматривать за ребенком… это легко. С удовольствием бы снова ее взял».
– В последний раз спрашиваю, Айса: поедешь со мной?
Фатима стоит на пороге, в одной руке держит чемодан, в другой – солнцезащитные очки. Отрицательно качаю головой, продолжая пить чай.
– Нет. Мне еще Фрейю собирать, вещи укладывать. Ты из-за меня опоздаешь.
Время – шесть сорок пять. Мы с Фрейей устроились на диване, в пятне солнечного света. Мы играем: я делаю вид, что отщипываю носик малышки, а потом приставляю его обратно. Фрейя шлепает меня по руке, пытается царапнуть своими крохотными, но остренькими ноготками, щурится от бликов на водах Рича. Нежно, но крепко стискиваю пухлые ручки – не хватало, чтобы Фрейя обожглась моим чаем! Ставлю чашку на пол.
– Поезжай, Фатима, за меня не волнуйся.
Тея и Кейт еще спят, но Фатима собралась ехать ни свет ни заря – она торопится к Али и детям. Наконец она кивает, пусть и неодобрительно; надевает очки, поправляя дужки под хиджабом. Ощупывает карманы в поисках ключей от машины.
– Как ты до вокзала доберешься?
– Думаю, на такси. Не решила пока. Посоветуюсь с Кейт.
– Ладно, – произносит Фатима, подбрасывая ключи на ладони. – Попрощайся за меня с девочками. И вот еще что: уговори Кейт приехать в гости. Я вчера ее звала-звала, приглашала-приглашала – а она ни в какую…
– Почему?
Голос раздается из-за поворота винтовой лестницы. Пес с радостным повизгиванием встает с места – он нежился под окном, в луже теплого света. Вниз по ступеням идет Кейт. На ней старенький хлопчатобумажный халатик – когда-то он был густо-синим, но давно полинял, сохранив лишь намек на прежний оттенок.
Кейт трет глаза и старается не зевнуть.
– Ты что, уже уезжаешь?
– Да, к сожалению, – отвечает Фатима. – На работу надо. В полдень операция, а вечером Али дежурит, не сможет забрать детей. Кейт, мы с Айсой как раз говорили: может, ты бы все-таки приехала, а? Хотя бы на несколько дней? У нас и комната свободная есть.
– Сама знаешь: не могу, – сухо произносит Кейт.
Впрочем, кажется, в ее голосе уже меньше упрямства.
Кейт достает турку из шкафчика под раковиной. Чуть дрожащими руками наливает воду, засыпает кофе.
– Куда я Верного дену, по-твоему?
– С собой возьми, – предлагает Фатима; правда, тон у нее теперь не самый гостеприимный.
Кейт трясет головой, не дослушав.
– Сама знаешь – твой Али собак не жалует. А у Самира, если не ошибаюсь, аллергия на шерсть.
– Но ведь есть же люди, которые берутся ухаживать за собаками, пока хозяева в отъезде, – продолжает Фатима уже совсем ненавязчивым тоном.
Мы с ней знаем: Верный – причина, но не главная. Кейт просто не поедет, и все.
Повисает молчание, нарушаемое только бульканьем мокко в турке.
– Тебе опасно здесь находиться, – наконец выдает Фатима. – Айса, что же ты молчишь? Я даже не электропроводку имею в виду! Я говорю о Люке. Вспомни про окровавленную записку, вспомни про мертвую овцу! Ради бога!
– Нет никаких доказательств, что это дело его рук, – чуть слышно, не глядя на нас, произносит Кейт.
– Надо заявить на него в полицию, – сердится Фатима, хотя и ей, и мне ясно: Кейт этого не сделает.
– Ладно, умолкаю. Я все сказала, – говорит Фатима. – Кейт, ты в курсе: комната для гостей тебя ждет не дождется. Помни об этом.
Фатима подходит к Кейт, чтобы чмокнуть ее в щеку. Когда она тянется ко мне, в ноздри бьет запах ее духов, щека, прижатая к моей щеке, кажется очень теплой.
– Тее привет от меня, – произносит Фатима и добавляет шепотом: – Айса, поговори с Кейт, убеди ее приехать. Может, тебя она послушает.
Затем Фатима подхватывает чемодан, закрывает за собой дверь, и через несколько минут до нас доносятся звуки радио и шум двигателя. Фатима наконец уехала, ее машина становится все меньше на потрескавшемся от жары глинистом проселке. Мельница погружается в тишину.
– Что думаешь, Айса? – Кейт смотрит на меня поверх кофейной чашки, вскидывает бровь. – Фати-то наша того, паранойей страдает.
Кейт ждет от меня согласного кивка, комментария – но я не могу выдать ни то, ни другое. Правда, я не верю, что Люк способен обидеть Кейт или кого-нибудь из нас, но в одном я согласна с Фатимой: Кейт опасно жить на мельнице. Нервы у нее ни к черту; кажется, еще немного – и будет срыв. Пожалуй, Кейт сама не сознает, насколько она близка к срыву.
– Думаю, Фати права, – говорю я.
Кейт закатывает глаза, делает еще глоток. Нет, не дам ей уйти от ответа, буду настырной, как Тея, расковыривающая свою несчастную кутикулу.
– Фатима права и насчет твоей жизни на мельнице, и насчет происшествия с овцой. Это был гнусный поступок.
Кейт не отвечает, смотрит в свою чашку.
– Это ведь Люк овцу убил и подбросил, да, Кейт?
– Не знаю, – мрачно отвечает Кейт. Ставит чашку, запускает пальцы в волосы. – Я правда не знаю, Айса. Конечно, Люк озлоблен, только… только здесь и других недоброжелателей достаточно.
– Недоброжелателей? – Слово шокирует, ведь раньше я ни о каких недоброжелателях от Кейт не слышала. – Что ты имеешь в виду?
– Сплетни, Айса, не только наши бывшие одноклассницы распространяют. У папы было полно приятелей… Я… я не уверена…
– Хочешь сказать, у тебя есть враги среди деревенских?
– В общем, да.
В памяти всплывают слова таксиста Рика: «Ваш отец был хороший человек, что́ бы здесь о нем ни болтали; да и вы уже сколько лет среди сплетен живете и не пачкаетесь».
– Что конкретно болтают, Кейт? – выдавливаю я. В горле пересыхает.
Кейт пожимает плечами.
– А сама не догадываешься? Гадости всякие.
– Например?
Не знаю, кто меня за язык тянул. Вопрос сам собой сорвался.
– Например? Например, Айса, вот тебе самая безобидная версия: папа взялся за старое и сбежал с какой-то парижской наркоманкой.
– И это ты называешь безобидной версией? Черт возьми, какая же тогда самая скверная?
Вопрос был чисто риторический, но Кейт вопреки ожиданиям, кажется, собирается ответить. С горькой усмешкой она произносит:
– Нелегкий выбор. Пожалуй, вот на чем остановлюсь: папа вступил со мной в непозволительную связь, а Люк его за это убил.
– Что? – Все слова вылетели из головы, я повторяю только это дурацкое «Что?».
– То! – обрывает Кейт. Допивает кофе, ставит чашку на сушилку для посуды. – А ведь есть еще куча промежуточных версий. И они еще удивляются, почему я по субботам не хожу в «Солтенский герб», как папа! Ты не представляешь, Айса, какие вопросы задают деревенские старожилы, когда выпьют.
– Ты серьезно? Тебя и правда вот так, напрямую, спрашивали про сексуальные домогательства?
– Нет, эту версию не озвучивали. А зачем? Она давно принята за истину. – Лицо Кейт перекашивается. – Папа меня трахал; некоторые утверждают, что и вам с Фати и Теей перепадало. О чем же спрашивать?
– Кейт! Господи! Почему ты нам не говорила?
– Что я должна была сказать? Что семнадцать лет в Солтене мусолят ваши имена? Что вы стали персонажами отвратительной местной легенды? Что мнения деревенских жителей расходятся: кто-то считает меня убийцей, а кто-то уверен, что мой отец до сих пор в бегах, потому что стыдится возвращаться после содеянного со мной и моими подругами? По ряду причин, Айса, эта тема не самая моя любимая.
– Но разве… разве нельзя им заткнуть рты? Ты же можешь все отрицать…
– Что именно отрицать? В этом-то и проблема.
На лице Кейт – усталость и отчаяние.
– Папа пропал, я четыре недели не заявляла в полицию. Так или нет? Ну и разве удивительно, что поползли слухи? Они из зерна истины выросли.
– Но это ведь ложь! Грязная ложь! – с яростью восклицаю я. – Слушай, Кейт, плюнь на все. Поедем со мной в Лондон! Пожалуйста, поедем! Фатима права, тебе нельзя здесь оставаться.
– Что с того? Я должна, и точка.
Кейт встает, выходит из дома, направляется к мосткам. Прилив давно отхлынул, илистые берега Рича словно вздыхают, запекаясь под солнцем.
– Тем более – сейчас, – продолжает Кейт. – Сама подумай. Если я уеду, это будет выглядеть как бегство. Все сразу сообразят: мне есть, что скрывать.
Фрейя, притихшая было у меня на коленях, тянется к пустой чашке, еще теплой после чая; гулит от счастья, завладев чашкой с моего разрешения. Склоняюсь к моей девочке. Молчу. Возразить нечего.
Бесконечно много времени уходит на сборы, на переодевание Фрейи, на ее кормление и повторное переодевание. Наконец я готова ехать – и тут просыпается Тея, нетвердо идет по коридору, спускается в гостиную, потирая глаза.
– А Фати что, уехала?
– Как видишь, – бросает Кейт и ставит перед Теей немытую турку. – Самообслуживание.
– Поняла.
Тея выплескивает кофейную гущу в раковину. Она в джинсах и во вчерашнем топе, который отнюдь не скрывает того обстоятельства, что Тея не надела бюстгальтер. А еще топ не скрывает худобы и шрамов – побелевших и, что называется, замывшихся. Невольно отвожу взгляд.
– Мне тоже надо в Лондон, – произносит Тея, безразличная к моему смущению. Сует чашку под кран, споласкивает, ставит на сушилку. – Прихватишь меня, Айса?
– Конечно. Только я совсем скоро уезжаю. Успеешь?
– А то! У меня и багажа – кот наплакал. Через десять минут буду готова.
– Тогда я звоню в такси. Кейт, где телефон Рика?
– На комоде посмотри.
Кейт кивает на стопку потрепанных визиток, которые лежат в пыльной масленке. Быстро нахожу визитку «Поездки с Риком», набираю номер. Рик отвечает сразу, говорит, что будет у мельницы через двадцать минут, причем с детским креслом для Фрейи.
– Слышала, Тея, – через двадцать минут! Не тяни резину.
Тея потягивает кофе.
– Да кто тянет? Мне собраться минуту. Вот допью, шмотки в сумку покидаю – и поедем.