– Он чувствует, что силен, – признал Саломон, – и бросает нам вызов. У него маниакальное стремление к власти и контролю. Он считает себя всемогущим и думает, что нас перехитрил. Это хорошо. Он обязательно допустит ошибку.
Но тон его явно противоречил его уверенности. На лице криминолога проявлялось все больше тревоги.
Они быстро огляделись. Уже почти настала полночь. Кругом все было тихо и спокойно.
– Подумаем об этом завтра, – сказала она. – А ночью закроемся в номерах и поспим. Если услышишь у своей двери что-нибудь подозрительное, сразу звони мне. В любое время. Тут медлить нельзя. Ты сам сказал: «Он уже добрался сюда». Может быть, он все еще здесь.
– Спасибо, что успокоила, – усмехнулся Саломон. – Спокойной ночи, Лусия.
Как только вы найдете, что именно нас объединяет, то станете близки к тому, чтобы найти и меня.
В свете прикроватной лампы, когда Лусия раз за разом перечитывала письмо, эта фраза все время бросалась ей в глаза. Она сидела в изголовье кровати, подложив под себя большие, пахнущие свежестью белые подушки и держа перед глазами прозрачный пакет с письмом.
К чему он клонит? О каких таких объединяющих моментах толкует? Может, просто хочет нагнать туману и запутать? Или он не шутит?
Главное – не то, что вы видите, а то, как вы смотрите. А каким взглядом вы смотрите? Вы уверены, что смотрите в нужном направлении?
А это? Что он хочет этим сказать? Что такое она увидела? Счастливые пары, убитые больным на всю голову ревнивцем? И что именно она не увидела? В каком направлении должна была смотреть?
И потом – эта цитата:
«Ты – моя мука и мое преступление; На твоей могиле надо написать, что ты погибла от моей руки; Это я – творец твоей смерти. И все-таки в чем же состоит мое преступление? Его можно назвать разве что преступлением игры – или преступлением любви».
Лусия безуспешно искала цитату в интернете, который почему-то выдал ей в ответ «Уложение о наказаниях» и полное собрание сочинений некоего Франсиско Мартинеса де ла Роза, но цитаты, предложенные интернетом, имели с этой весьма отдаленное сходство.
Она зевнула и взглянула на экран телефона.
Час ночи. Нервное напряжение и текст письма держали ее в тонусе, но усталость начала брать верх, адреналин упал, и возбуждение сменилось полной опустошенностью. Глаза у нее закрывались. Вдруг Лусия насторожилась и посмотрела на дверь в гостиную, метрах в восьми от кровати, откуда был выход в коридор. В коридоре раздались шаги… Тихие, почти бесшумные… Ей показалось или они остановились у самой ее двери? Кругом было очень тихо. Лусия не сводила глаз с запертых на засов створок. Сердце выпрыгнуло из груди, когда она услышала, как в замочную скважину пытаются вставить ключ.
Лейтенант уже открыла ящик ночного столика и положила руку на пистолет, когда кто-то заплетающимся от алкоголя языком произнес:
– Это не тот номер, идиот…
Раздалось тихое хихиканье и приглушенный смех, потом снова стало тихо. Потом женский голос уже мягче, зато громче произнес:
– Ты что, хочешь трахнуть меня прямо здесь?
Этого еще не хватало, у самой ее двери…
Наконец парочка удалилась, и она услышала, как ключ вставили в скважину соседнего номера. Лусия встала, нашла в несессере одну таблетку от мигрени, другую – от изжоги, снотворное и беруши. Она надеялась, что удастся хоть немного поспать. Но, к сожалению, лекарства против ночных кошмаров у нее не оказалось.
32
Ночь воскресенья
В наушниках звучал «Май кемикал ромэнс». Джерард Уэй жалобно и депрессивно пел «Я не люблю тебя». Улисс Джойс выключил музыку в палатке. Было уже поздно. Хотелось спать. В этот момент он опять услышал какой-то шум.
Снял большие белые наушники и прислушался. Ничего. Ни звука.
Улисс уже собрался положить наушники на живот, поудобнее устроить голову на маленькой подушке внутри спальника и закрыть глаза, как явственно услышал шаги. Кто-то поднимался по лестнице из подвального помещения, где была лаборатория, на первый этаж.
В два часа ночи?..
В это время обычно здесь никого не бывает. Разве что вернулся Алехандро, с которым они просиживали ночи напролет, когда вместе работали над ДИМАСом.
Он уже разулся, разделся и вытянулся на походной кровати, которую держал в запасе на случай, если придется заночевать: очень уж не хотелось плестись домой через опустевший город. Сердце застучало быстрее. Полсекунды спустя Улисс резко сел на краю кровати и вышел из палатки, светя себе экраном телефона. Еще через пару секунд он включил свет и открыл дверь лаборатории, выходившую в коридор и на лестницу.
В подвальном помещении было темно, но на первом этаже горел свет, хотя никакого света там быть не должно… Спокойно, может быть, это… а что это? Призрак, умеющий зажигать свет? Ну ведь никогда там не горит свет в такой час, и ты это знаешь…
Улисс помчался по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и выскочил на площадку, отделявшую коридор с аудиториями от застекленной стены освещенного луной внутреннего дворика. Сквозь стекло поблескивала в лунном свете коротко скошенная трава, и огромная секвойя упиралась острой вершиной прямо в звезды.
Улисса охватила паника, но он посмеялся над собой: в конце-то концов, чего тут пугаться? Он повернул обратно к лестнице и уже собрался спуститься в лабораторию, как снова услышал какой-то шум.
Да чтоб тебя… Это еще что такое?
«Это» доносилось из конца коридора за его спиной: из одной из аудиторий. Улисс быстро обернулся и, нарочно громко топая в полной тишине, пошел по коридору. Он, однако, предпочел бы, чтобы в коридоре было шумно, очень шумно. Но в здании больше никого не осталось. Кроме него и… того или той, кто производил этот странный шум. С пересохшим горлом Улисс шел, не останавливаясь, по коридору. Дверь одной из аудиторий была приоткрыта на несколько сантиметров. Где-то под ложечкой живым комочком засел страх. Он медленно открыл дверь и резко остановился. По шее прошел ледяной холодок: здесь кто-то есть.
Он сидел за профессорским столом на возвышении, лицом к рядам опустевших стульев, в ореоле света от стоявшей на столе лампы, единственного источника освещения в аудитории. Перед ним на столе лежали какие-то бумаги.
Он резко поднял голову и посмотрел в направлении Улисса. Его тонкие губы растянула улыбка, а серые глаза за стеклами очков чуть дрогнули.
– Добрый вечер, Улисс. Не спишь?
Это был профессор Альфредо Гюэль.
– Добрый вечер, профессор. Э-э… я работал в лаборатории…
– Значит, мы с тобой оба – ночные птицы? – сказал профессор, и его лицо исказила легкая усмешка, а серые глаза впились в Улисса.
Профессор встал, посмотрел на свои шикарные часы «Омега Спидмастер» и собрал со стола бумаги. Альфредо Гюэль читал судебную психологию в пятом семестре, судебную психиатрию в шестом и сексуальные преступления – в восьмом. Кроме всего прочего. Лекции его были увлекательны, но Улисс находил, что он слишком падок до шоу на занятиях, а его остротам далеко до словечек Саломона. Высокому, тонкому, широкому в плечах Гюэлю было около пятидесяти. Одни студентки находили его потрясно соблазнительным, другие – противным и скучным. В этот вечер на нем были джинсы и черный свитер с высоким воротом.
– Уже поздно; думаю, мне пора, – сказал профессор, надевая прекрасно сшитое шерстяное пальто. – Ты все время болтаешься в коридорах в такое время?
Улисс собрал все свое мужество.
– Это вы… спускались в подвал?
– Что?
– Кто-то только что спускался…
Взгляд серых глаз за очками снова дрогнул. Однако смотрели они абсолютно безразлично, и в них ничего не отражалось: ни свет, ни гнев, ни юмор, ни симпатия. Пустые, отсутствующие глаза…
– Ну скажи, с чего бы мне спускаться туда среди ночи?
– Я просто так спросил, извините.
– Ради вас… чтобы шпионить за тобой и всей вашей группой? Ты это хотел услышать? – Голос у него сильно вибрировал, как басовая струна «ми» у гитары. – Ты ведь об этом подумал, юный Улисс?
– Нет, конечно же, нет.
Гюэль стал подниматься по ступенькам аудитории к входной двери, держа под мышкой рыжую кожаную папку и не сводя глаз с Улисса.
– Ты в этом уверен?
– Доброй ночи, профессор.
Улисс быстро вышел и, не оглядываясь, пошел по коридору.
Ребекка Грасиан Сиксто изучала теоретическую физику на факультете естественных наук Университета Саламанки. В жизни у нее были две страсти: физика и веселые праздники. Последние несколько часов она с увлечением предавалась страсти номер два и вернулась в свою маленькую комнатку в городе около часу ночи. Ребекка была не настолько пьяна, чтобы не стоять на ногах, но сильно под мухой, потому что попала ключом в замочную скважину только с третьей попытки.
Она подумала о знаменитом принципе неопределенности Гейзенберга, который гласил, что каждое свойство – скорость или расположение в пространстве – может быть измерено с максимальной точностью, если пожертвовать ради него знаниями о другом свойстве. Девушка хихикнула. Вот-вот, в этом и состоит сейчас ее проблема: совместить бородку ключа с замочной скважиной.
Но долго веселиться ей не пришлось.
Как только Ребекке удалось это совмещение и дверь открылась, кто-то сильно толкнул ее в спину, и она буквально влетела внутрь. В следующую секунду вспомнила второй закон Ньютона: «Ускорение, приобретаемое телом в результате воздействия на него, прямо пропорционально силе этого воздействия и обратно пропорционально массе тела».
В этот миг ей все казалось забавным, и она решила, что кто-то из студентов решил ее разыграть.
Но когда чужой, неестественно визгливый голос шепнул ей на ухо: «Не кричи и не рыпайся, иначе я тебя убью», – у нее закружилась голова. Она застыла. Вся ее энергия куда-то улетучилась. На смену ей пришел страх. Он не придал ей ни энергии, ни сил. Наоборот, отнял и то и другое.