Индиане не потребовалось что-то скрывать от Аманды, а Аманде — лгать отцу: если Райан Миллер и не пытался связаться с матерью, он косвенным образом дал о себе знать дочке. Педро Аларкон явился в колледж, когда заканчивались занятия, подождал, пока разъедутся автобусы и автомобили, и попросил позволения поговорить с Амандой насчет видеофильма. Его приняла сестра Сесиль, ответственная за девочек, живущих в интернате, высокая, крепкая шотландка, которой никто не дал бы ее шестидесяти шести лет: зоркие глаза кобальтовой синевы распознавали шалости учениц еще до того, как девочки их совершали. Услышав, что речь идет о проекте Аманды, связанном с Уругваем, она отвела Аларкона в Зал тишины, как называлась небольшая пристройка к часовне. Экуменическая политика заведения значила больше, чем католическая традиция, и девочки, относившиеся к другим конфессиям, а также неверующие располагали собственным пространством для духовных практик или размышлений наедине с собой: в комнате с паркетным, натертым до блеска полом не было никакой мебели; стены окрашены в мягкие сероголубые тона; множество круглых подушек для медитации, и в углу — свернутые коврики для двух единственных учениц-мусульманок. В этот час комната стояла пустая, почти в полумраке; предвечерний свет, проникая через два окна, ложился прозрачными мазками. Окна выходили в сад, и тонкие ветви лиственниц выделялись на фоне закатного неба; где-то далеко кто-то брал аккорды на пианино — единственный звук, нарушавший в этом святилище тишину. С волнением, от которого стеснилось дыхание, Аларкон перенесся в другое время и место, такие далекие, что он уже о них почти и не помнил: детские годы, до того как подполье покончило с его наивностью, бабушкина часовня на фамильном скотоводческом ранчо Пайсанду — бескрайние дикие степи, нескончаемый горизонт бирюзовой голубизны.
Сестра Сесиль принесла два складных стула, предложила посетителю воды, позвала ученицу и оставила их одних, впрочем не закрывая двери и дав понять, что она рядом, поскольку Аларкон не значился в списке лиц, беспрепятственно допускавшихся в колледж.
Аманда явилась с видеокамерой, как они условились по электронной почте, установила ее на треноге и раскрыла блокнот. Пятнадцать минут они говорили об Уругвае, а еще десять шепотом договаривались насчет беглеца. В январе, узнав, что игроки в «Потрошителя» взялись расследовать убийства в Сан-Франциско, Аларкон сразу заинтересовался не только потому, что радел за пятерых детишек, одиноких, замкнутых ботанов, которые осмелились вступить в соревнование с огромным следственным аппаратом полиции, но и потому, что был специалистом по функциям человеческого мозга. Искусственный разум, как он объяснял студентам на первой лекции, это теоретическое обоснование и построение компьютерной системы, способной решать задачи, которые обычно требуют разума человека. Есть ли разница между человеческим и искусственным разумом? Может ли машина созидать, чувствовать, воображать, сознавать? Или может только подражать некоторым человеческим способностям и совершенствовать их? На этих вопросах была построена академическая дисциплина, увлекавшая профессора: когнитивная наука, предпосылка которой, подобно предпосылке исследований по искусственному интеллекту, заключалась в том, что умственная деятельность человека имеет компьютерную природу. Цель когнитивных исследований — раскрыть тайны самого сложного из известных нам устройств: человеческого мозга. Когда Аларкон говорил, что, возможно, количество состояний человеческого ума больше, чем количество атомов во Вселенной, любая предвзятая идея, какая могла зародиться у студентов относительно искусственного интеллекта, отпадала сама собой. Дети, игравшие в «Потрошителя», рассуждали с логикой, какую машина могла отточить до невероятия, но они также обладали свойством, присущим исключительно человеку: воображением. Они играли с полной свободой, всего лишь ради развлечения, и притом проникали во внутренние пространства, на настоящий момент для искусственного интеллекта недоступные. Педро Аларкон мечтал о возможности уловить этот ускользающий элемент человеческого ума и применить его в компьютерной программе.
Ни о чем таком Аманда не догадывалась — она держала Аларкона в курсе игры только потому, что он был другом Миллера, и еще потому, что они с дедом были единственными из взрослых, которых хоть сколько-нибудь интересовала игра.
— Где Райан? — спросила Аманда уругвайца.
— Перемещается с места на место. В движущуюся цель труднее попасть. Аманда, Миллер — это не Джек Потрошитель.
— Знаю. Как я могу ему помочь?
— Побыстрее обнаружить убийцу. Ты и твои игроки — мозг операции, Миллер — карающая рука.
— Вроде агента ноль-ноль-семь.
— Только без шпионского инвентаря. Никаких смертоносных лучей в карандаше или реактивного двигателя в ботинках. Один Аттила да экипировка «морского котика».
— Что за экипировка?
— Не знаю: думаю, гидрокостюм, чтобы не плавать голышом, и нож, в случае если нападет акула.
— Он живет на катере?
— Информация конфиденциальная.
— Территория колледжа составляет сорок гектаров парка и дикого леса. Тут водятся койоты, олени, барсуки, скунсы и несколько диких котов, но люди здесь не ходят. Это хорошее место для того, кто хочет скрыться, а я могу носить ему еду из кафетерия. Еда здесь вкусная.
— Спасибо, мы будем это иметь в виду. В настоящий момент Райан не может связаться с тобой или с кем-то еще, поэтому передающим звеном буду я. Я тебе дам секретный номер телефона. Набираешь, ждешь, пока он прозвонит три раза, прерываешь связь. Сообщений не оставлять. Я сам найду тебя по звонку. Мне нужно действовать осторожно — за мной следят.
— Кто?
— Твой папа. То есть полиция. Но это не важно, Аманда, я могу их сбить со следа, не зря же я в юности несколько лет морочил голову полиции Монтевидео.
— Ради чего?
— Ради идеализма, от которого давно излечился.
— В старину было легче водить полицию за нос, Педро.
— Не волнуйся, это и сейчас несложно.
— Ты умеешь входить в чужие компьютеры, как хакер?
— Нет.
— А я думала, что ты — кибернетический гений. Разве ты не работаешь с искусственным интеллектом?
— Компьютеры по отношению к искусственному интеллекту — все равно что телескопы рядом с астрономией. Зачем тебе хакер? — спросил уругваец.
— Хорошее подспорье для моей линии расследования. Нам, игрокам в «Потрошителя», весьма пригодился бы хакер.
— Когда придет время, смогу кого-нибудь найти.
— В качестве связного используем моего сыщика. У нас с Кейблом особый код. Кейбл — это мой дедушка.
— Я знаю. Ему можно доверять?
Аманда ответила ледяным взглядом. Они чопорно простились у дверей колледжа под пристальным взглядом сестры Сесиль. Шотландка питала особую привязанность к Аманде Мартин: обеим нравились жесткие скандинавские детективы, а в припадке доверия, о котором она впоследствии пожалела, девочка рассказала, что расследует кровавую резню, предсказанную Селестой Роко. Пожалела потому, что с тех самых пор сестра Сесиль, которая отдала бы любое сокровище за право участвовать в игре, если бы только дети ей это разрешили, постоянно выпытывала, как продвигается расследование, и было очень трудно что-то от нее скрыть или обмануть ее.
— Очень приятный человек этот уругваец, — произнесла она тоном, тотчас же насторожившим Аманду. — Как вы познакомились?
— Через одного друга семьи.
— Он имеет какое-то отношение к игре в «Потрошителя»?
— Что вы, сестра! Он пришел потому, что я должна приготовить презентацию для урока по общественному праву.
— Почему тогда вы шептались? Мне показалось, что между вами есть какая-то тайна…
— Профессиональный порок, сестра. Подозревать — ваша обязанность, правда?
— Нет, Аманда. Моя обязанность — служить Иисусу и воспитывать девочек. — Шотландка улыбнулась, выставив крупные, будто костяшки домино, зубы.
Первую неделю своей новой жизни человека, скрывающегося от правосудия, Райан Миллер плавал по заливу Сан-Франциско на катере, который достал Аларкон: «Беллбой», пяти метров в длину, с маленькой каютой, мощным мотором «ямаха» и правами на чужое имя. Ночами он причаливал к берегу в бухтах, иногда вместе с Аттилой покидал катер, и они пробегали несколько километров в темноте: только так можно было размяться, да еще поплавать немного, соблюдая величайшую осторожность. Он мог бы провести в этих водах несколько лет, так и не предъявив права и не встретившись с представителями власти, если, конечно, не заходить в многолюдные порты: для судов береговой охраны здесь было слишком мелко.
Миллер хорошо знал залив, много раз ходил по нему на веслах и под парусом, ловил с Аларконом осетра и морского окуня, и это облегчало ему жизнь изгоя. Он знал, что ему ничего не грозит в таких местах, как Ривьера Беззубых, сленговое название крошечного порта, где полно было ветхих лодок и плавучих домиков, чьи обитатели, покрытые татуировками, со скверными зубами, мало говорили между собой и не смотрели в глаза чужакам; или в устьях рек, в деревушках, где жители выращивали марихуану или варили амфетамин и ни в коем случае не хотели привлекать к себе внимание полиции. И все же очень скоро теснота катера сделалась нестерпимой как для человека, так и для собаки, и они стали скрываться на суше, разбивая лагерь в лесу. У Миллера было мало времени, чтобы подготовиться к бегству, но он захватил с собой все необходимое: ноутбук, разные удостоверения личности, наличные деньги в водонепроницаемой и несгораемой сумке и часть экипировки «морского котика», больше из сентиментальных соображений, чем ради практической пользы.
Три дня они с псом скрывались в Винго, городе-призраке в округе Сонома, со старым, заброшенным, совершенно проржавевшим мостом, деревянными сходнями, выбеленными солнцем, и домами в руинах. Они бы задержались и дольше в компании уток, грызунов, оленей и незримо присутствующих духов, которыми славился Винго, но Миллер боялся, что с наступлением весны в это место потянутся рыбаки, охотники и туристы. Ночами, лежа в спальном мешке, под свист ветра в заброшенных домах, чувствуя тепло Аттилы рядом с собою, Миллер воображал, будто Индиана лежит рядом, прижавшись к нему, положив голову ему на плечо, и ее рука покоится на его груди, а крутые завитки волос щекочут губы.