– Мэдисон?
Пруитт старательно закивал, разбрызгивая красновато-бурые капли крови по чистенькому непыльному бетону.
Миссис Васкес немедля отвела его в медкабинет, а потом, пыша негодованием, взялась за Эмберли. Поставила ее перед собой, наклонилась, поинтересовалась строго:
– Это ты толкнула Иззи?
Ну почему Эмберли просто не произнесла «Нет!»? Как Пруитт. Почему решила быть до конца правдивой и честной? И зачем так не вовремя вспомнила про утреннее происшествие?
– Я толкнула, но…
Учительница охнула и слушать дальше не стала.
– Мэдисон, да что ж такое? – запричитала она, наливаясь раздражением. – Разве можно так поступать? Ты хоть понимаешь, что наделала?
– Я не… – во второй раз попыталась объяснить Эмберли.
Она осмотрелась по сторонам, надеясь увидеть Одри и найти в ней поддержку – подруга непременно подтвердит, что она не имеет отношения к выбитым зубам Иззи. Но подруги нигде не оказалось. Эмберли даже разволновалась: а вдруг с ней что-то случилось, пока она растерянно глотает ртом воздух, может, ее тоже куда-то увели и теперь отчитывают?
Поэтому и не договорила. А миссис Васкес и не ждала никаких оправданий.
Вызванный телефонным звонком, в школу явился папаша Пруитт. Высокий, огромный, лохматый, похожий на гризли не только внешне – при виде его становилось так же страшно. Понятно, почему Иззи не захотел признавать, что во всем виноват сам, – словил бы прилюдно крепкую затрещину. И Эмберли оставалась надеяться только на Таню. А с кем еще намерен разговаривать этот медведь? Не с ней же самой?
Таня ввалилась в кабинет директора возбужденная, встрепанная и – Эмберли легко определила – не совсем трезвая. Возможно, остальные этого не заметили, им уже было не до мелочей. Неестественно бледная миссис Васкес суетилась еще больше обычного: слишком боялась последствий, слишком опасалась резонанса этой ситуации, слишком переживала за свою шкуру. И папаша Иззи только подкреплял ее страхи – орал, что всех засудит: и школу, и Васкес в частности, и Таню. Последней непременно придется оплачивать лечение его бедняжки, а заодно и моральный ущерб, нанесенный ранимому отпрыску ее жестокой девчонкой. А если горе-родительница не в состоянии нормально воспитать дочурку, пусть отправит ее в исправительную колонию – там подобным и место!
За Таней, конечно, не заржавело: она не выслушивала его смиренно, не молчала, Мистер Пруитт тоже узнал от нее о себе много «хорошего». Но позже досталось и Эмберли. Ото всех: от папаши Иззи, от матери, от учительницы. И она ничего не могла сказать в свое оправдание – ее просто не слушали! Поэтому Эмберли тоже старалась не слушать, мысленно отгородившись от урагана бьющих в нее возмущенных и злых восклицаний, но они прорывались, хлестали по лицу.
Эмберли едва сдерживалась, чтобы не накрыть голову руками, сжаться, присесть, превратиться в маленькую-премаленькую горошинку, закатиться за стол и спрятаться за его потертой ножкой. Или лучше даже стать невидимкой. А еще она представляла, что сейчас, вот прямо в эту секунду, дверь кабинета откроется, войдет Одри и крикнет: «Отстаньте от Эмберли! Она не виновата!» – и расскажет, как все было на самом деле. Но ничего такого не случалось, и Эмберли уже сама начала верить, что виновата – она ведь и правда желала, чтобы Иззи упал и разбился, – и готовилась вылететь из школы, отправиться в детский дом или в исправительную колонию. И вдруг…
Дверь действительно приоткрылась, чуть-чуть. Потом распахнулась пошире. Эмберли уже собиралась воскликнуть «Одри!», но это оказалась вовсе не подруга, а Дик Маршалл – одноклассник, мальчик с ясными голубыми глазами. На занятиях он сидел с девочками за одним столом, но никогда не набивался в друзья – больше молчал, наблюдал за остальными со стороны. А еще он нравился Одри. Та призналась в этом Эмберли по большому секрету.
Дик Маршалл. Меньше всего Эмберли ожидала увидеть здесь именно его. Он стоял в дверях неподвижно и, как обычно, молча. А взрослые, конечно, его не замечали. И не заметили, если бы Дик не стукнул – сначала слабо, а потом сильнее.
Первой посторонний звук услышала миссис Васкес и обернулась. А за ней обернулись и Таня с папашей Пруиттом.
– Чего тебе, Дикки? – мгновенно изменившись в лице и голосе, ласково проворковала учительница.
Маршалл на секунду сжал губы, потом глубоко вздохнул и произнес, четко разделяя слова:
– Мэдисон не толкала Иззи. Он сам залез на бордюр и упал.
И в один момент для Эмберли все закончилось.
Уже довольно смутно вспоминалось, как учительница нарочито-ласково принялась попрекать Эмберли за то, что так сразу не объяснила обстоятельства. Мать рывком прижала дочь к себе, а Пруитт-старший все-таки отвесил нехилый подзатыльник наследничку. Впрочем, возможно, это как раз и были подменные воспоминания.
Но Эмберли запомнила навсегда это чувство, когда ты ничего плохого не сделал, а тебе никто не верит. Когда тебя осуждают. Когда ты сам себя осуждаешь просто за то, что лишь представлял себе нечто подобное из происшедшего. Поэтому она хорошо понимала, что испытал мистер Кэрриган, когда выслушивал обвинения Саванны, когда сидел дома, а под его окном толпились ненормальные тетки с плакатами, когда в новостных выпусках твердили всякую ерунду. И ей тоже знакомо состояние, когда ты знаешь правду и пытаешься ее рассказать, но никто не хочет тебе верить без убедительных подтверждений со стороны.
На очередной перемене, оказавшись рядом с кабинетом английского языка, в котором вел занятия мистер Кэрриган, и заметив через широко распахнутую дверь, что там никого нет, Эмберли вошла внутрь, схватила крайний томик с верхней полки, раскрыла на нужной странице, написала: «Там, где существует тайна, правосудие невозможно», а потом выскочила из класса и быстро зашагала вдоль по коридору, свернула за угол.
Щеки горели, лихорадило. Пожалуй, сейчас она достойный объект для психологических изысканий – хоть диссертации пиши и защищай ученые степени! Может, мать и надеется, что ей еще приплатят за сеансы с дочерью? Не пропадать же столь ценному экземпляру просто так!
– Мэдисон, – неожиданно в размышления вторгся голос Дерека, – опыты над людьми запрещены Конвенцией ООН.
– А? – девушка смутилась и растерялась.
Неужели последние мысли она произнесла вслух? То есть плюс ко всему выходит, что она еще и разговаривает сама с собой? А Дерек это услышал. И что он теперь может подумать? И кстати…
– А ты почему здесь?
– В смысле? – озадачился парень.
Эмберли с силой втянула воздух и решительно выпалила:
– Почему ты опять мне встретился? Следишь за мной?
Дерек застыл, вперив в нее потрясенный взгляд, а Эмберли стало не по себе.
Значит, она не ошибалась, когда предполагала, что все его внезапные появления поблизости неслучайны? А теперь она его подловила, и он испугался и насторожился.
– Мэдисон, – медленно и вкрадчиво произнес Дерек, – а ничего, что у нас обоих сейчас алгебра и мы стоим в двух шагах от дверей нужного кабинета?
27. Эмберли
Модуль мистера Роуэна вернул Эмберли в мир реальный. Сегодня у губошлепа было плохое настроение, и он решил отыграться на учениках: раздал листочки с тестами по последней пройденной теме и сообщил, что, если кто-то не решит, будет ходить на дополнительные задания в течение всей недели.
Весело. Особенно с учетом того, что на Эмберли математик посматривал как-то уж чересчур подозрительно, словно имел к ней личные претензии. Но, вероятно, и в самом деле имел: она же частенько пропускала его занятия.
Хотелось надеяться, у Эмберли достаточно знаний, чтобы написать хотя бы на «D» – чисто визуально задания не выглядели такими уж страшными, – потому что сидеть на дополнительных занятиях ей совсем не хотелось. Ее и так сегодня ожидает визит к найденному мамашей «крутому» психотерапевту, а она поклялась обязательно сходить, да и сама считает, что ей это не помешает. Она действительно устала от навязчивых мыслей, от бесконечных подозрений, от гнетущего чувства вины в том, в чем не слишком уж виновата, а еще от ощущения, что за ней кто-то постоянно наблюдает.
Сразу после школы Эмберли двинула по адресу, нацарапанному мелкими буквами на выданной мамашей бумажке, отыскала дом – самое обычное здание, в котором помещения сдавались под мелкие конторы и офисы, – поднялась на нужный этаж и остановилась перед дверью с временной вывеской: «Психологическая консультация. Доктор Нейтан Макфарлан». Звучало слишком уж пафосно, а за пафосом, как известно, частенько прячется лживое или неприглядное нутро.
«Доктор Макфарлан», – сдвинув брови и гордо задрав подбородок, повторила Эмберли беззвучно. Потом встряхнулась, решительно постучала и вошла, но в ту же секунду чуть не выскочила обратно.
Мужчина, сидевший в кресле и подавшийся ей навстречу, оказался тем самым типом, который пялился на Эмберли несколько дней назад из крутого кроссовера. И глаза у него оказались действительно синими… Но какого черта!
Девушка шагнула назад.
– Подожди! – воскликнул Макфарлан и принялся объяснять торопливо: – Да, это я был возле вашего дома. Но я просто хотел встретиться с твоей мамой.
– Зачем? – Эмберли настороженно прищурилась, но отступать не перестала.
– Мы с ней давно знакомы. Учились в одной школе.
Его слова походили на правду, да и сам он не казался сейчас ни подозрительным, ни тем более опасным. Выглядел соответствующе профессиональному мозгокопателю: отглаженный костюмчик, галстучек в тон рубашки, доброжелательный взгляд. «Учились в одной школе» – и это весьма легко представляется. Он и Таня. Н-да!
Вывод напрашивался сам, и девушка едва сдержалась, чтобы не выдать с сарказмом: «Так это не вы, случаем, заделали ей ребеночка на заднем сиденье своей машины?» Но ведь если бы это было так, тогда бы получалось, что она лицом к лицу встретилась со своим отцом? Ну не-ет! К подобным открытиям Эмберли не готова. Да и быть такого не может!
И она спросила совсем о другом: