Похоже, что именно парк его и смущает. Шелдон вдруг сбавляет шаг у начала аллеи, мы тоже останавливаемся. Внимательно слежу за собаками, чтобы не издали ни звука. А Шелдон, по самые штанины объятый неприкрытым страхом, обшаривает взглядом окрестности, но, как и прежде, ничего не видит. А теперь еще и не слышит. И все-таки решается – проходит между деревьев.
Фонари горят не слишком ярко. Летом, когда деревья и кусты покрыты листвой, оставаться незамеченным средь них довольно просто. А сейчас парк легко просматривается насквозь. Но меня это не беспокоит. Хватит уже прятаться!
Собаки тянут вперед, их мышцы играют под кожей. Мои мохнатые демоны мщения поскуливают в нетерпении, расстояние между нами и дичью неумолимо сокращается, и я чувствую, как адреналин начинает будоражить кровь.
Шелдон то и дело оглядывается, готовый обругать, наброситься сам, но натыкается на злобное рычание собак, видит их оскаленные пасти и сверкающие глаза и только бросает с угрозой:
– Чего надо?
Неужели он думает, что мы испугаемся?
Чуть ослабляю поводки. Бонни и Клайд дергаются вперед, и я произношу, заглушая их ворчание:
– Поохотиться.
– Чего? – с недоумением повторяет Шелдон.
Наверняка он узнал меня: не настолько же пьян, чтобы не вспомнить того, кто недавно мозолил ему глаза в баре. Только теперь я не один, и это еще сильнее сбивает его с толку. Он и правда не понимает, зачем мы здесь и что означают мои слова. Но я объясняю:
– Слышал? Есть такой вид охоты с собаками – травля. А самые главные качества травильной собаки – сила, быстрота, злобность и стойкость в бою.
Шелдон пытается перебить, хмурится, цедит злобно:
– Парень, ты охренел?
– А единственная обязанность, – продолжаю невозмутимо, – взять зверя. – И сразу же киваю на своих помощников: – Хочешь проверить, достаточно ли они в этом хороши?
– Ща я тебе проверю! – орет Шелдон, сжимая кулаки.
Опять ослабляю поводки: Бонни и Клайд бросаются вперед, а Шелдон отскакивает назад, теряя второпях и смелость, и самоуверенность. Ошеломленно выкатывает глаза, спрашивает меня с недоумением:
– Ты совсем уже?
Так до сих пор и не понимает, что я абсолютно серьезен.
Бонни громко и возмущенно лает, а Клайд срывается с места первым: прыгает, щелкает зубами возле самого подбородка Шелдона. Будь поводок чуть длиннее, он смог бы ухватить не только воздух. Шелдон пятится, хоть и по-прежнему смотрит с сомнением. Не верит? Все еще не верит?
Бонни резко замолкает, стрелой кидается вперед, вцепляется в куртку, рвет, а я тем временем честно предлагаю Шелдону:
– Беги!
Клайд тянет из руки поводок, взвизгивает истерично, рычит: ему обидно, что первый клок достался не ему. Шелдон по-прежнему пятится.
– Ату! – даю команду собакам, а реагирует он. Разворачивается, срывается на бег, но мы его мгновенно нагоняем.
Теперь уже Клайд бросается на спину, выхватывает из куртки новый клок. От толчка Шелдон пролетает вперед, чудом удерживается на ногах и, до конца не выпрямившись, снова пускается в бегство.
Но разве от нас ему уйти? Конечно же, нет. Точно так же, как не уйти от возмездия.
Шелдон сворачивает к трейлерному парку, надеясь спрятаться, затеряться, спастись. Как же! Без проблем заставляем его уйти вбок, а в таком месте ему теперь точно не скрыться: спасительный автодом остается где-то в стороне, а впереди открытое место, горы и обрывы из песка – карьер.
Воздух уплотняется и холодеет, небо начинает сыпать мелкой моросью – то ли каплями воды, то ли крошечными кристалликами льда. Остужает разгоряченное лицо. Я быстро выбиваюсь из сил, но собаки продолжают тянуть вперед. А может, и правда отпустить поводки? Пусть настигнут, повалят, разорвут. Разве Шелдон этого не заслужил? Разве не то же самое он сделал бы с той, к которой бесцеремонно ввалился в дом? Он бы не сомневался, не стал сдерживаться. А я?
Моя обязанность – наказать. Для жалости нет места! Во главе всего справедливость, а она требует возмездия. Но не успеваю разжать пальцы: Шелдон, прежде бегущий по краю карьера, внезапно проваливается вниз, съезжает вместе с пластом песка и исчезает из вида.
На подобное я не рассчитывал. Но… пусть.
Осаживаю собак, они успокаиваются неохотно. Осторожно приближаемся с ними к обрыву, заглядываем через край: Шелдон неподвижно лежит внизу. Слишком темно, толком не могу его рассмотреть, поэтому достаю из кармана фонарик. Ночью он всегда при мне, незаменим – я ношу его с собой. Я должен быть во всеоружии, даже если это оружие – лишь яркий луч во мраке.
Пятно света четче обрисовывает силуэт: Шелдон лежит на животе, и песок рядом с его головой постепенно меняет цвет, окрашиваясь в густо-красный. Кровь. Бонни и Клайд уже почувствовали ее пьянящий аромат – он будоражит их, щекочет нос, заводит не хуже наркотика. Они не могут спокойно стоять, подскакивают, припадают, танцуют на месте, и край потихоньку начинается осыпаться.
Отвожу собак подальше, приказываю лежать, и недовольство с недоумением легко читаются в их взглядах. Но они не решатся меня ослушаться. Сам же я возвращаюсь, заглядываю вниз и вижу, что Шелдон шевелится.
Сначала едва заметно, потом все активнее и активнее: стонет, ругается и медленно поднимается, упираясь руками, садится, поворачивается в сторону обрыва. Его лицо в грязном песке. И в крови. Черные сгустки на макушке, отчего волосы слиплись сосульками. Бурая струйка выбегает на висок, растекается по скуле, по щеке, большая капля срывается с подбородка. Шелдон отирает кровь рукавом, как тогда слюни – привычным движением, – а потом встает на четвереньки и ползет вверх по склону. Вернее сказать, пытается. Ничего не выходит: под его тяжестью песок осыпается, и Шелдон снова съезжает вниз. Раз за разом. Словно муравей, угодивший в ловушку муравьиного льва.
Наблюдаю сверху за его бестолковым барахтаньем. Он в курсе, что я здесь, что все вижу. Поэтому, съехав вниз в очередной раз, Шелдон запрокидывает голову и выкрикивает хрипло:
– Да помоги же! Чтоб тебя!
Но я молчу.
И тогда Шелдон меняет интонации, теперь уже произносит заискивающе:
– Ну, правда, парень! Посмеялись и хватит. Помоги мне вылезти!
Хмыкаю в ответ, направляю луч фонарика прямо ему в лицо. Шелдон щурится, прикрывается рукой.
– Э, я серьезно! Не знаю, чего ты хочешь от меня, но я сделаю все, что скажешь. – Его голос дрожит, а язык ворочается с трудом. – Помоги! Самому мне не выбраться.
И что? Он думает, меня растрогает его просьба, его жалкий вид?
Разворачиваюсь к Бонни и Клайду, поеживаюсь. Морось проникает даже под глубоко надвинутый капюшон, пропитывает студеной влагой. Я продрог. Так что домой, ребятки!
31. Эмберли
Вот уже два дня Эмберли переваривала произошедшее: нападение Шелдона, ночь с Дереком, объяснение с матерью (та, конечно, сразу помчалась разбираться к своему бывшему дружку, но не нашла его), увиденный поцелуй. Все слилось в один липкий комок, вызывающий настоящее удушье. Не хотелось пугать мать панической атакой, но и к новому походу к доктору Макфарлану – у Эмберли язык не поворачивался сказать «отцу» – она не готова.
Она пыталась погрузиться в учебу, но на фоне страниц, испещренных словами и формулами, появлялось ухмыляющееся лицо Шелдона. Эмберли вздрагивала и приходила в себя несколько долгих минут, словно опять медленно отогревалась, освобождаясь от холода, сковавшего тело, выстудившего душу. Поэтому, увидев его почти воочию, на скамье подсудимых в игре, она тупо пялилась в экран, не слыша, что там вещает клювастый обвинитель.
Вообще-то заходить в игру Эмберли не собиралась, и ноутбук она открыла исключительно для того, чтобы найти материал для домашнего задания: развернула окно браузера, а тот вместо страницы поисковика выдал заставку с весами.
Странно. Неужели забыла закрыть игру в прошлый раз? Или… или…
Но пока она размышляла, появился зал суда и обвиняемый на скамье – Шелдон. Точно такой, как представлялся, – с сальной ухмылкой, с масляным мутно-пьяным взглядом.
Хватит. Хватит! Эмберли больше не желала ни видеть его, ни слышать. И, ни капли не сомневаясь, ни секунды не думая, она набрала вместо приговора: «Таких, как он, не должно быть». Нигде: ни в виртуале, ни в реале. Захлопнула ноутбук, затолкала его под кровать, а сама пересела к столу, за компьютер. Но и его включила с опаской: а вдруг и тут появятся те самые весы и камни на их чашах, черные-белые – добро и зло. Что перевесит?
Почему-то чаще перевешивало зло.
Эмберли прекрасно понимала, что вряд ли случившееся повторится, и все равно оставалась тревожной. Ночами она просыпалась по несколько раз, прислушивалась: действительно ли тихо в доме? Действительно ли нет в нем никого, кроме нее и матери? Может, ночное безмолвие всего лишь обман? Она даже утащила из багажника Таниной машины монтировку, припрятала у себя в комнате так, чтобы не бросалась в глаза, но все-таки была под рукой, на всякий случай.
Глупо? Смешно? Ну и что! Зато гораздо спокойнее.
Вот и опять. Посторонний звук прорвался сквозь сон, Эмберли его совершенно точно расслышала. То ли треск, то ли скрип – протяжный такой, давящий на подсознание. Она села в кровати, сглотнула, сердце встревоженно трепыхалось, а дышалось поверхностно и трудно.
В доме опять царила безмятежная тишина. Но разве ляжешь теперь, разве сможешь заснуть? Эмберли слезла с постели, достала монтировку, удобно сжала ее в руке.
Страшно. А еще стыдно от того, что она дергается от каждого шороха, что как дура стоит с железякой у дверей собственной комнаты и боится выйти. И все же она обязательно выйдет! Не успокоится, пока не убедится: все в полном порядке, никого постороннего в доме нет.
Что это? Эмберли вздрогнула. Опять! Или скрип, или шорох, или шарканье, словно кто-то бродит внизу.
Вполне возможно, это Таня решила наведаться в кухню посреди ночи. С ней такое бывает. Но даже если это она, все равно нужно спуститься и удостовериться.