Затем девица откладывает пакетик в сторону и начинает раздеваться. Я еще теснее приникаю к замочной скважине, чтобы ничего не пропустить, и внимательно наблюдаю, как она снимает с себя верхнее платье, затем корсет и нижние юбки и, наконец, сорочку. Но предстает в свете камина еще не полностью обнаженной. Я замечаю на ее теле весьма примечательный элемент одежды: нечто вроде бандажа, туго охватывающего живот. Это оказывается бинт. Камеристка разматывает его, и я впервые вижу ее выпирающий живот.
Девица бросает бинт на пол, точно фруктовую кожуру, и заносит ногу над ванной. Когда ее ступня с плеском входит в воду, я слышу в дальнем конце коридора голоса и устремляюсь вниз по лестнице к ожидающему меня экипажу.
– Выяснили? – спрашивает де Пиз, подавая кучеру знак трогаться с места.
– О да, – отвечаю я. – Выяснила.
Солнечный луч на стене
Месяц спустя, июль
Софи
Солнце палит уже много недель кряду. Работники обливаются пóтом; кажется, что в красильне день ото дня становится все жарче.
Я вытираю лицо фартуком. Мне обязательно нужно встретиться сегодня с Ларой, обсудить нашу последнюю встречу и извиниться. До переезда сестры в замок никогда не случалось, чтобы мы с ней не разговаривали больше трех дней подряд, и мне трудно поверить, что прошло целых три месяца! Я очень, очень стыжусь, что предпочитала избегать Лару, вместо того чтобы сразу повиниться перед ней в запальчивом разглашении маминой тайны. Теперь я понимаю, что слишком долго откладывала объяснение. И ужасно скучаю по сестре, а оттого, что все эти годы она находилась в услужении у мадам, мне еще тяжелее.
Как только раздается предобеденный звон колокола, я направляюсь к замку, а когда пересекаю фабричный двор, вижу экипаж, катящий к воротам. За его окном, точно рыба в глубине пруда, маячит лицо мадам, напротив нее расположился тот самый хлыщ, де Пиз.
Проводив карету взглядом, я спешу к черному ходу, и уже недалеко от засыпанной гравием площадки мое внимание привлекает мужчина, который оставляет перед дверью для прислуги какой‑то предмет, после чего скрывается за деревьями. Предположив, что это, должно быть, посылка, вначале я не придаю ей значения. Но, сделав пару шагов, вижу, что именно лежит на пороге. Это дохлая мокрая крыса. С запекшейся кровью на морде.
С лужайки у меня за спиной доносится хруст веток. Я проворно оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, и замечаю торопливо удаляющегося худощавого мужчину в черном. Теперь мне отлично видно, что он не из прислуги Оберстов. Это Эмиль Порше, крысолов.
Дверь черного хода внезапно распахивается, и на пороге появляется служанка, которая переводит взгляд с меня на мертвую тварь у моих ног.
– Только не это! – вскрикивает она. – Уже десятый раз на неделе!
– Десятый раз?
– Да! Мы находим дохлых крыс повсюду, – поясняет она. – Замок, похоже, кишит ими!
Я оглядываюсь на лужайку, раздумывая, стоит ли признаваться в том, чему стала свидетелем. Перед моим мысленным взором возникает образ Порше, обводящего взглядом бальную толпу. Его изможденное лицо в обрамлении жидких прядей, взгляд, нацеленный на Лару. У меня внутри все сжимается от дурного предчувствия.
– Надо отнести ее лакею, – говорит служанка, поднимая крысу за хвост. – Мсье Маршан заявил, что, если найдут еще одну, он вызовет крысолова из деревни, как его… Порше, что ли.
– Но ведь он, кажется, уехал отсюда? – возражаю я. – Много лет назад.
– Да, но теперь, судя по всему, вернулся.
Прежде чем я успеваю сказать что‑нибудь еще, служанка спускается с крыльца.
– Если ты ищешь сестру, она наверху, в своей комнате.
Я поднимаюсь по лестницам в комнату в башне, размышляя о только что происшедшем. Мсье Маршан собирается вызвать этого странного типа в замок, чтобы тот разобрался с крысами, которых сам же и подкидывает! Я замираю на месте, ошеломленная догадкой. Ну конечно! Порше нарочно развел крыс, чтобы иметь повод как можно чаще появляться в замке, не вызывая подозрений! Я содрогаюсь. А вдруг эта уловка, эта комбинация предназначена для того, чтобы добраться до моей сестры?
И, перепрыгивая через две ступеньки за раз, я со всех ног устремляюсь к Ларе, собираясь предупредить ее. Распахиваю незапертую дверь, но в комнате сестры нет.
Если не считать того вечера, когда мы ужинали внизу у тетушки, я была в этой каморке всего пару раз, да и то недолго. Я выхожу на середину комнаты, вновь завороженная этим пространством и сценками на обоях. Сквозь высокие оконные створки внутрь проникает солнечный луч, высвечивая сценку, на которой Жозеф вместе с матерью запускает воздушного змея. Воздух перед изображением мерцает, словно насыщенный волшебной пыльцой. Эта каморка похожа на комнату из папиных сказок о юных красавицах, прекрасных принцах, суровых отцах и злобных королевах.
Солнце на минуту скрывается, и мой взгляд падает на предметы, разложенные на столе у окна. Поначалу я не обращаю на эти обыденные вещи внимания. Все еще витая в грезах, я беру в руки ближайшую ко мне безделушку, маленькую глиняную бутылочку, закупоренную пробкой, рассеянно провожу пальцем по ее ровным граням, вытаскиваю пробку и уже собираюсь поставить на место, когда до моих ноздрей долетает смрадный запах прокисшего вина и гниющих листьев. Я заключаю, что эта омерзительная жидкость, явно не предназначенная для питья, – какое‑нибудь растирание.
Я снова затыкаю бутылочку пробкой и ставлю ее на стол. Рядом лежат несколько льняных лоскутов, иголки и булавки, катушка ниток. Лара занималась шитьем, и, действительно, на дверных крючках висят платья, а по кровати разбросаны корсеты, лифы и нижние юбки. У некоторых распороты боковые швы, к другим Лара уже начала приметывать вставки, свисающие, будто языки. На столе под швейными принадлежностями лежит стопка бумаг, нижний лист высовывается. На нем что‑то написано рукой сестры, поэтому я вытаскиваю его и читаю последние строки:
«Затем измельчите и добавьте два свежих корня папоротника (более известного как корень проститутки). Доведите до кипения, процедите отвар и выпейте».
Я собираюсь просмотреть все, что выше этой фразы, но слышу шаги на лестнице и скрип половиц у порога. Я поспешно засовываю листок обратно в стопку и поворачиваюсь к двери, ожидая, что она вот-вот распахнется. Но никто не входит.
Вместо этого с лестницы доносится несколько жутких ударов, похожих на глухой стук падающего с большой высоты предмета, вроде мешка с сырым ячменем. Я выскакиваю за дверь и вижу внизу, у подножия винтовой лестницы, скорчившуюся фигурку с неестественно вскинутой головой.
Плодородие
Лара
Я слышу, как сестра выкрикивает мое имя с верхних ступеней винтовой лестницы, и сердце у меня падает. Как объяснить ей, зачем я так поступила?
Софи бросается ко мне.
– Тебе больно? Говорить можешь?
Я медленно шевелю руками и ногами и поднимаю взгляд. В голове стоит звон. Я пытаюсь дотронуться рукой до левой щеки, которая невыносимо горит. Должно быть, при падении я задела ступеньку. Интересно, понимает ли Софи, какие чувства обуревают меня в эту минуту: потрясение, вызываемое болью, унижение, оттого что меня застигли врасплох, отчаяние, которое привело меня к этому. Последнее сильнее всего.
– У тебя все лицо распухло и побагровело! – восклицает сестра.
– Мне не больно, – бормочу я. – Просто споткнулась, и все.
В глазах Софи мелькает мимолетная тень внезапной догадки.
– Если ты считаешь, что можешь идти, вставай, – говорит она, обнимая меня и пытаясь поднять с пола. – Давай я уложу тебя в постель и приложу к лицу что‑нибудь холодное.
Мне трудно подниматься по винтовой лестнице, у меня ужасно кружится голова. В последний раз я ощущала нечто подобное сразу после падения с фургона. Сестра укладывает меня на покрывало и смачивает водой из кувшина льняной лоскут.
– Лицо сильно горит? – спрашивает она. – Оно такого же цвета, как обои!
Софи пытается пошутить, но я морщусь. От этих обоев никуда не деться.
Сестра осторожно кладет холодный лоскут мне на лоб.
– Мне нелегко это говорить… – бормочет она.
Я прекрасно знаю, что она хочет сказать, и продолжать ей не нужно.
– Я не желаю это обсуждать.
– Но ты же не знаешь, о чем речь! – Софи пристально разглядывает мое лицо, словно стараясь раскусить меня. – Это так похоже на тебя, – добавляет она, – захлопываться, как мышеловка, когда необходимо обсудить важнейшие вопросы. Почему ты никогда ничего не говоришь прямо?
Я теряю самообладание.
– Как ты, Софи? Если бы я вела себя так, как ты, нас выставили бы отсюда много лет назад. – Я закрываю глаза. Мне не хочется ругаться, но моя сестра всегда готова ввязаться в перепалку. – Ты ведь тогда чуть было не упомянула его имя. Де Контуа.
Теперь наступает очередь Софи замыкаться в себе. Несколько секунд сестра сидит не двигаясь, и я ожидаю, что она вот-вот накинется на меня с возражениями, но вместо этого Софи берет меня за руку.
– Я сожалею о том, что произошло между нами в прошлый раз. Ты по-прежнему моя сестра, Лара. – Голос у нее срывается, и она крепко стискивает мои пальцы. – Но я собиралась говорить не об этом. Я знаю про… – Она указывает взглядом на мой живот. – Мама тоже скоро узнает. И все остальные. Мне не верится, что тетушка Бертэ до сих пор не догадалась.
Я цепенею.
– Мне удается это скрывать. Я найду выход.
– Пить бог знает что, чтобы избавиться от ребенка, – не выход, – возражает Софи. – И сегодня… ты вовсе не оступилась, правда?
Стыд и отчаяние застилают мне глаза, и я не в силах смотреть на сестру. Повисает долгая пауза.
– Я знаю, кто отец, Лара, я видела. Как ты могла допустить такое?
Я вздрагиваю. Софи не могла этого видеть.
– Прошу тебя! Сделай для меня всего одну только вещь, большего я не прошу: держи свое мнение при себе. Обещай это мне, Софи. – Левый глаз заплывает сильнее и сильнее, и я все хуже вижу сестру.