– вставляет второй гвардеец.
Я сосредоточенно рассматриваю собственные руки, вцепившиеся в шаль, которая лежит у меня на коленях. Под шалью спрятан мой драгоценный Пепен. Отдавать песика камеристке было слишком рискованно, и я молюсь, чтобы он не шевелился и его не заметили.
– Мадам Аннет Дюма, мсье, – представляется камеристка, придерживаясь сценария так же неукоснительно, как и де Пиз. У нее откуда‑то взялась осанка duchesse [92] и, к моему великому изумлению, аристократический выговор. Вот уж не думала, что она на такое способна. Дыхание смерти всех нас превращает в актеров.
– Это моя компаньонка, – добавляет камеристка, указывая на меня, – мадемуазель Мари Биссе.
Я заставляю себя сделать легкий кивок, признавая за собой непривычное имя.
– Этот господин говорит правду, мсье, – подтверждает камеристка. – Мой отец в Лондоне тяжело болен. Мы не знаем, сколько ему осталось. Вы окажете нам большую услугу, если позволите продолжить путь.
Первый гвардеец замолкает, как будто задумавшись. Второй закусывает язык и просовывает голову еще дальше.
– От вас, дамы, очень сладко пахнет, – замечает он. – Наша обязанность – принюхиваться к юным особам вроде вас, благоухающим дорогим одеколоном.
– Ну разумеется, – подает голос де Пиз, – однако могу ручаться, что вам нужны вовсе не мы.
– Знаете, сегодня мы уже арестовали несколько человек, – говорит первый гвардеец, как будто сам только что осознал этот факт.
– Вы делаете нужное дело, – отвечает де Пиз. – Мы это ценим.
– Пару состоятельных глупых старикашек, приверженцев королевы. Их фамилия дю…
Несмотря на то что фамилия многих людей начинается с этих букв, я точно знаю, какое имя будет произнесено, еще до того, как оно срывается с губ гвардейца. Каждый мускул, каждая связка, каждая косточка моего тела напрягаются.
– Дю Помье! – объявляет второй гвардеец.
Де Пиз издает утробный смешок, вялый, бесстрастный и неестественный, скорее выдающий тревогу, чем демонстрирующий веселость.
– Никогда не слыхал этого имени, – говорит он. – Но вы молодцы. А сейчас, когда мы ответили на все ваши вопросы, надеюсь, нам можно продолжить путешествие?
Гвардейцы не отвечают. Из толпы им что‑то кричат, и первый гвардеец отворачивается. Каждая секунда тянется целую вечность, и мне стыдно признавать, что я уже с трудом выношу эту пытку.
– Можно, – отвечает второй гвардеец. – Езжайте. – Он кивает кучеру.
– Спасибо, мсье, благодарю вас! – восклицают де Пиз и камеристка нестройным хором, и карета медленно трогается.
Камеристка откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. Де Пиза трясет, он проводит ладонями по лицу в попытке успокоиться и отвечает на мой вопрошающий взгляд.
– Видите, я же говорил…
«Тпру, тпру!» – слышится крик кучера. Экипаж останавливается, и когда фигуры тех же двух гвардейцев опять заслоняют окна кареты, вернувшийся было на лицо де Пиза румянец снова пропадает.
То, что я испытываю сейчас, случалось со мной лишь однажды, в матушкином салоне восемь лет назад. Страх настолько велик и силен, что он буквально ослепляет меня.
– Простите, но у меня совсем вылетело из головы, – произносит первый гвардеец, на сей раз с ухмылкой. – Скажите-ка мне еще раз, откуда вы явились?
– Издалека, с юга, – отвечает де Пиз, – из окрестностей Буржа.
Но гвардейцы, похоже, не слушают его. Они ухмыляются, переглядываясь друг с другом через салон кареты, точно смеясь над неизвестной нам шуткой.
– Это правда, мсье, – подтверждает камеристка.
Внезапно оба гвардейца разражаются дружным смехом.
– Умора, – хохочет второй.
– Давайте-ка, вылезайте, – приказывает первый.
– Прошу прощения? – произносит камеристка.
– Здесь, должно быть, какая‑то ошибка… – лепечет де Пиз.
Я ничего не говорю. Язык у меня будто прилип к гортани.
– Штука в том, – продолжает первый гвардеец, – что один из наших людей видел, как этот самый экипаж чуть больше часа назад отъезжал от фабрики в Жуи-ан-Жуван, принадлежащей Оберстам. Вам что‑нибудь известно об этом? Весьма забавно, учитывая, что этот человек отправился в Жуи за тамошней хозяйкой.
– А вы, видать, частенько отирались в Версале, да? – спрашивает другой гвардеец, кивая на де Пиза. – Среди врагов Республики?
Этого я не предвидела. Была вероятность, что могут арестовать камеристку, но я никак не предполагала, что сцапают и де Пиза. Девицу они отпустят, как только поймут ошибку, но де Пизу навряд ли так повезет. Когда гвардейцы вторгаются в карету, чтобы вытащить свою добычу, к моему ужасу у меня против воли начинают трястись руки, вцепившиеся в тельце песика.
– Выходите! – оглушительно гаркает первый гвардеец.
Они подступают к де Пизу и камеристке. Сердце у меня бешено колотится, а ко мне уже подбирается третий гвардеец, и вид у него такой, будто он намерен арестовать и меня. Я должна это сделать, нельзя терять ни секунды.
– Мне ужасно жаль, граждане, – принимаюсь голосить я. – Я вовсе не хотела бежать! Это она меня заставила! Я преданный друг Республики, вы обязаны мне верить. Я одна из вас! – Я твержу эти слова, точно защитное заклинание, тыча пальцем в камеристку. – Это она, моя хозяйка… Она меня заставила! – Все это я выкрикиваю с сильным марсельским акцентом, акцентом смуглой фабричной девицы. Из нас троих я самая лучшая актриса.
Моя речь и манеры ошеломляют де Пиза, и он столбенеет, разинув рот, как выброшенная на берег рыба. Вероятно, он ждал, что я предприму что‑нибудь для его спасения. Но это грозило бы арестом мне самой, к чему я совсем не готова.
Гвардейцы с грохотом срывают дверцы кареты с петель и хватают де Пиза и камеристку: первого сзади за шею, вторую – за вырез лифа. И тут я снова покрываюсь мурашками от ужаса, ибо Пепен высовывает из-под шали свою маленькую головку и начинает тявкать. Я отчаянно пытаюсь утихомирить его, снова прикрыв шалью, но понимаю, что уже слишком поздно. Эти чудовища услыхали лай, и мне невыносимо даже думать о том, что сейчас у меня отберут собаку.
– За что меня арестовали? – громко верещит де Пиз. – Я требую…
В ответ на протесты гвардеец еще туже стягивает шейный платок де Пиза, передавливая ему горло.
– Пощадите, граждане! Пощадите! – хрипит де Пиз, на лбу у него в панике выступают капельки пота.
Его с камеристкой выволакивают из кареты и уводят в сторону толпы. Девица прижимает руку к животу и начинает задыхаться.
– Собаку тоже, Жан? – спрашивает второй гвардеец у своего товарища. – Она у камеристки.
Я крепко прижимаю к себе шаль. Меня терзает сознание того, что я не могу возразить, ведь протесты вызовут у них подозрения. Что, если они отберут у меня моего милого малютку? Я не смогу вынести жизни без Пепена, даже думать об этом не смею. Его крошечное сердечко бешено бьется под моими пальцами.
– А эту?.. – Первый гвардеец, встрепенувшись, смотрит на Пепена, вытирая нос о плечо.
Я застываю в абсолютной неподвижности, словно это делает меня невидимой. И даже дышать не смею.
– Нет, – решает второй гвардеец.
Краем глаза я замечаю, как де Пиза и камеристку со всех сторон окружают люди, и через несколько секунд они совсем исчезают из виду. Первый гвардеец делает шаг к карете и заглядывает внутрь. Мой взгляд остекленел, тело цепенеет. Я по-прежнему прижимаю к себе собаку, но руки у меня совершенно побелели.
– Разворачивайся, – велит гвардеец кучеру, – и возвращайся туда, откуда приехал.
Я мотаю головой, хотя меня он не видит. Я все предусмотрела и даже без помощи де Пиза могу добраться до побережья и переправиться в Англию. Наклоняясь к окну и призывая на помощь все свое мужество и гнев, на какие только способна, я возражаю:
– Нет, мсье… – И тут же впадаю в панику, поскольку снова заговорила с врожденным аристократическим акцентом. Я откашливаюсь и быстро пытаюсь исправиться: – Пожалуйста, позвольте мне продолжить путь. – И заставляю себя улыбнуться, чувствуя, как подрагивают уголки губ.
Гвардеец смотрит на меня в упор, кажется, не замечая моей оплошности. Он медленно ухмыляется, обнажая гнилые зубы, а затем с усмешкой фыркает:
– Что‑то я не пойму, chérie [93]. Ты же не хотела ехать, сама говорила. Тебе больше не нужно ехать к этим rosbifs[94]. Отца твоей мадам там нет. Он тут. В этом самом городе. Не удивлюсь, если папашу дю Помье уже связали и заткнули ему рот кляпом. – Он опять издает мерзкий смешок.
Я запрещаю себе думать о том, где сейчас мои родители и что им грозит.
– Мсье, пожалуйста, если бы вы только позволили мне…
– Послушай, ты вернешься обратно тем же путем, каким приехала, или отправишься вслед за своими друзьями. T’as compris? [95]
Он хлопает ладонью по карете, и кучер стегает лошадей. Я откидываюсь на спинку сиденья, крепко прижимаю к себе Пепена и закрываю глаза. В ушах у меня звучат голоса людей, топот и рев, будто это не они, а я окружена толпой.
Толпа – эта чудовищная масса – состоит вовсе не из людей: она похожа на огромную, темную стаю зверей. Их пасти ощерены, измазаны кровью, и они все время требуют новых жертв.
Подмена
Софи
Я никак не могу сосредоточиться и, кажется, не способна следить за смесями красителей или делать что‑либо еще. Мое сознание без остатка поглощено потрясающим биением жизни в утробе моей сестры. Мне хочется броситься к ней – не только чтобы опять ощутить его, но поделиться новостями, заверить Лару, что все будет хорошо.
Сегодня знаменательный день. Во время обеда среди фабричных поползли слухи о прибывших из столицы гвардейцах, которых видели в деревне на рассвете. Скорее всего, они уже настигли экипаж мадам. Всего через несколько часов она предстанет перед судом, а после исчезнет навсегда.