– Но зачем было так долго ждать, чтобы найти нас? – Я снова краснею. – То есть меня?
– Вскоре после вашего отъезда неожиданно умерла от лихорадки моя мать. Я был нужен младшим братьям и сестрам.
– О… – Я готова ударить себя за бестактный вопрос. – Соболезную тебе.
– Они зависели от моего жалованья. Я работал у дяди в Марселе.
– Конечно. – Я ненадолго умолкаю. – А как же ночь после бала? Я видела тебя с Ларой…
– После происшествия с собакой мадам я никак не мог тебя разыскать. И решил, что ты, верно, ушла домой.
Мне вспоминается пустынная дорога, мамины откровения в темноте. До моего сознания вдруг доходит, что в ту ночь я прервала ее, не дослушав исповедь до конца. Как жаль, что тогда я пребывала во власти злобы и не выказала ей чуть больше сочувствия.
– Поэтому я решился встретиться с Ларой, – продолжает Гийом. – И спросил у нее, могу ли я поговорить с ней о тебе, чтобы потом не выставить себя дураком. – Он потупляет взгляд. – Лара пригласила меня побеседовать в людской замка, но я счел это неуместным. Если бы мсье Оберст узнал… Я не хотел навлечь на нее неприятности.
Какая же я была дура! Я видела лишь, как закрылась дверь черного хода, слышала шум задвигающейся щеколды. Моя сестра запирала дверь на ночь. Все было так, как сказал мне Гийом в Париже. Он не переступал порог замка. И, надо полагать, вернулся к фабричным воротам, срезав путь между деревьями.
– Мы с Ларой были друзьями, но я явился на бал, чтобы увидеть тебя, Софи.
Ну конечно! Гийом увидел меня на Весеннем балу раньше, чем Лару, как раз когда я направлялась танцевать с Жозефом, а после, когда мадам наговорила гадостей, удерживал и успокаивал меня.
– Еще в Марселе ты заходил к нам незадолго до нашего отъезда, – говорю я, вспоминая сцену, которую видела из окна своей спальни. – Ты разговаривал с мамой, и я решила, что речь идет о Ларе… А в действительности ты спрашивал обо мне?
– Да. – Повисает неловкая пауза. – Я хотел просить у твоей матери… – Гийом осекается. – К несчастью, она подумала, что я пытаюсь дать обещание, которое не смогу сдержать.
Золотое кольцо, которое Гийом отдал стражнику в Консьержери!.. Ярчайшая вспышка озарения – и всё становится на свои места. В который раз я увидела происходящее в неверном свете.
– Твое кольцо! – восклицаю я. – Оно предназначалось для меня?
Гийом снова опускает голову.
– Да. Это кольцо принадлежало моей матери.
– Ты собирался предложить мне…
– Да. Прости.
– Не извиняйся!
Я думаю о кольце, которое было обменено на еще один час с Ларой. Еще один час, купленный Гийомом для моей сестры и ее сына. Это время ценнее самого ценного металла. Но, так или иначе, Гийом лишился дорогой ему вещи.
Я подхожу к окну, за которым поет малиновка, вознося свою трель к осеннему небу.
– Почему ты работал на моего отца? Зная, что ему нечем тебе платить?
– Разве не ясно? – отвечает Гийом. – Впрочем, твой отец мне очень нравился. Хороший был человек.
Он подходит ко мне.
– Знаешь, Лара дала ребенку имя, – говорю я. – Она прошептала его мне на ухо в камере, перед тем как… – У меня перехватывает горло, но, сложив из букв это имя, я возношусь на крыльях надежды и любви к сестре и ее чудесному маленькому продолжению. – Она назвала его Люк. Сокращенное от Лукман.
– В честь твоего отца.
– В честь нашего отца.
Мы одновременно поворачиваемся к разбитому окну, из которого открывается знакомый вид. Солнце садится, вдали вырисовываются силуэты фабричных зданий, воздух свеж и неподвижен. Кажется, у нас больше не возникает потребности в разговорах, ибо я знаю, что скоро уведу Гийома к домой, к своей маме. Мы соберемся у очага и будем искать способ жить дальше так, чтобы прошлое не поглотило и не изуродовало нас. Чтобы быть достойными Лары и моего отца, чтить их память и тем самым продлевать их существование.
Мы с Гийомом вместе стоим у окна и наблюдаем, как на западе гаснут последние лучи солнца.
Эпилог
Жуи-ан-Жуван, 1794 год, десять месяцев спустя
Под шпилем маленькой церковки вот-вот зазвонят колокола. В нефе витает пьянящий аромат цветущей дикой оливы, специально доставленной с юга; вся деревня залита ярким светом летнего солнца. Среди гирлянд, цветов и янтарных свечей толпится паства. Через полчаса здесь соберутся все работники обойной фабрики Оберста, чтобы присутствовать на торжественном бракосочетании своей хозяйки, Софии Элеоноры Тибо, с Гийомом Кристофом Эрраром.
Невеста вот-вот выйдет из дома и отправится в церковь. На ней простое, гладкое платье цвета слоновой кости, самое красивое из всех, которые она когда‑либо надевала; темные кудри украшены пурпурными цветами тимьяна. Она обнимает свою мать, после чего та берет под руку другую женщину, тетушку невесты, и сестры отправляются в деревню, чтобы присоединиться к собравшимся в церкви людям.
У ножек туалетного столика невесты играет маленький мальчик, тряпичная кукла в его руках весело скачет по ковру, а за ним внимательно наблюдает рыжий песик. Сценка довольно курьезная: такой нарядный маленький хозяин большого замка, и забавляется простенькой самодельной игрушкой! Подхватив мальчика с куклой на руки, невеста отправляется к ожидающему их экипажу.
Покинув замок, молодая женщина идет по аллее к карете; взгляд ее скользит по саду, по окаймляющим его деревьям, задерживаясь на большой прогалине: на этом месте когда‑то рос старинный платан. Она останавливается и вспоминает события, которые последовали за повалившей его бурей.
За несколько месяцев до Рождества могилу Вильгельма и Жюстины Оберст вскрыли, чтобы опустить туда останки их сына. Обстоятельства смерти Жозефа не позволяли хоронить его на церковном кладбище, но приход все же согласился на это. Деревенский каменотес высек его имя на надгробии под именами Вильгельма и Жюстины.
Тот же мастер украсил резьбой еще один камень, который установили на краю кладбища, в тихом месте, откуда открывается вид на луг, весной покрывающийся голубыми незабудками. На этом камне начертана старинная фамилия с единственным инициалом: «Л. ТИБО».
Через несколько дней молодая женщина, теперь уже замужняя, привезет малыша на кладбище, чтобы возложить цветы к надгробиям его родителей и помянуть их; они бывают здесь еженедельно.
Фирма «Оберст, Тибо и Кº», как называется теперь фабрика, усовершенствовала производство. Старые печатные формы, использовавшиеся в течение двадцати с лишним лет, заворачивают в бумагу, складывают в ящики и убирают на хранение в сводчатые подвалы. Для новой серии обоев изготовлены металлические печатные валики с более современными узорами. Новые обои населены не только людьми в марсельских ландшафтах, изображенными в виде камей, но и прекрасной флорой и фауной: промежутки между сценками заполнены пышной листвой, выпрыгивающими из воды рыбами и порхающими птицами, а также пчелами, жуками и цветами оливы. Изделия фабрики вновь являют собой память о редкой, особенной связи между двумя людьми. Когда‑то это были Вильгельм и Жюстина Оберст, ныне же – София и Лара Тибо, ибо новые узоры – совместная работа двух сестер, и в них продолжает жить старшая; ее талант увековечен и не забыт.
Дело ширится, работникам хорошо платят. В его успех внес свой вклад и нервно переминающийся сегодня у алтаря мужчина с темными волосами и бородкой, аккуратно подстриженными по такому случаю. Именно он разработал и изготовил новые металлические плашки и валики, в которых заключается секрет чеканной четкости этих ныне весьма востребованных фабричных узоров. Обои привлекают покупателей практически ежедневно, а магазины европейских столиц с каждой неделей все чаще обращаются в Жуи с запросами о приобретении этого модного и современного товара.
К примеру, несколько месяцев назад фабрику посетил венецианский коммерсант синьор Маджолини. С ним приехала жена, изысканно одетая красавица с оливковой кожей, волосами цвета красного дерева и мелодичным голосом. Она держала на руках маленькую собачку. Но в тот момент внимание мадемуазель Тибо привлекли не венецианка и ее муж, а камеристка синьоры Маджолини. Молодой женщине показались знакомыми черты ее лица, хризолитовый блеск миндалевидных глаз, недавно отросшие белокурые волосы, выбивавшиеся из-под чепца. Всякий раз, когда камеристка проходила мимо маленького песика своей госпожи, ее лицо будто освещалось изнутри.
В самом замке тоже большие перемены. Мебель переставлена, комнаты лишились прежней отделки, стены выкрашены заново. Потайной ход, сооруженный в то же время, когда по образцу Мезон-де-Пёплье строился остальной замок, заделан. Обои, десятилетиями покрывавшие оштукатуренные стены, сорваны, их место заняли последние фабричные разработки. Но эти преобразования принесут пользу не только занимающей замок семье, ибо назначение здания отчасти меняется и некоторые его помещения приспосабливаются для других целей. Через несколько месяцев в замке откроется рисовальная школа нового типа, которой будет руководить сама хозяйка – сегодняшняя невеста. Здесь смогут заниматься и оттачивать свои навыки девушки и женщины. И это – подлинный прогресс.
Когда старые печатные формы отправляли на хранение в сводчатые подвалы замка, неожиданно был обнаружен еще один набор плашек, долгое время считавшийся утраченным. На них запечатлены история любви и сценки из безмятежного детства. Мальчик и его мать пируют на необычном пикнике, играют на фортепиано в две руки и так далее… Эти формы не настолько изношены, как следовало бы ожидать. Вероятно, это не оригиналы, а копии, изготовленные по приказу предыдущего владельца фабрики.
Ни в замке, ни на фабрике нет ни единой живой души – все в церкви, – кроме пожилого мужчины с янтарными глазами и жидкими длинными прядями волос, который разводит возле мусорной кучи костер. Он подкладывает в огонь хворост, поленья, а затем бросает обрывки обоев, недавно содранных со стен комнаты в башне. За секунду до того, как невеста садится в карету, ребенок, наблюдающий за работой этого человека, внезапно открывает рот и изрекает нечто более членораздельное, чем его обычный лепет. И впрямь, на сей раз звуки складываются в различимое слово: