Валерия, судя по всему, считала себя неотразимой. Емельянов про себя лишь посмеялся, как глупо она пыталась себя преподнести, не понимая, что половые органы абсолютно одинаковы у всех женщин и что в своей жизни он повидал столько всего, что удивить его чем-то попросту было невозможно.
Она считала, что произвела на опера такое неизгладимое впечатление при первом допросе, что он намеренно пришел к ней. Как бы Валерия удивилась, если бы узнала правду — что точно с такой же легкостью Константин пришел бы к любой другой, и к кому именно идти, для него вообще не имело значения!
Емельянов же пришел потому что у него было плохое настроение. Операция провалилась, он предвидел головомойку от начальства, он ненавидел людей, весь окружающий мир. Ему хотелось выпить еще, и не сидеть дома одному с котами. Ему было все равно, кто она, как выглядит. Она даже не нравилась ему, эта женщина. Он и не видел ее в упор. И, скорей всего, после окончания расследования этого дела даже не узнает ее на улице.
А она смотрела не него хитрющими глазами и упивалась своей несуществующей неотразимостью, видела себя неповторимой, эта, как ее там… парикмахерша… Вера, Лера, Света, Люба, Катя или как там еще? Да какая, собственно, разница?
Они выпили водки и оказались в постели. В постели Емельянов всегда был жестким, невнимательным и думал только о своем собственном удовлетворении. Потом ему захотелось еще водки. Он дал ей деньги и отправил в магазин. Самому не хотелось выползать из постели, пусть даже чужой, хотелось так лежать не двигаясь, курить в потолок и полностью отключить мозг. До полного растворения в пространстве, стать чем-то вроде пятна на стене, чтобы не видеть, не чувствовать, не думать… Главное — не думать.
Емельянов вспомнил, что она принесла много всего — явно доложила свои собственные деньги. Две или три бутылки водки, еще какое-то вино… Они пили, потом снова занимались сексом, потом снова пили…
Когда они еще могли говорить, Валерия, запинаясь, произнесла:
— Слушай, а я ведь забыла… У Киры с актером роман был. С красивым таким. Она мне еще фотку показывала. И от этого актеришки у Кирки совсем снесло крышу.
— Как его звали, помнишь? — машинально спросил Емельянов, прекрасно зная имя актера.
— Павел Левицкий, — выпалила парикмахерша, — он еще в кино про шпионов снимался. Кирка в него страсть как влюбилась, вообще обалдеть! Как обкуренная ходила.
— И чем закончился роман? — Константин с удовольствием затянулся сигаретой, выпуская кольца дыма в потолок.
— Бросил он ее, конечно, — Лушко поморщилась. — Кира ведь была так себе. Да и старше меня, между прочим! И совсем не такая уж красивая. Мазалась только. А так ничего особенного в ней не было.
Она подтвердила уже хорошо известную ему истину: вот эту завистливую сучесть, которая всегда сидит в женской крови. Ему захотелось сжать ее плечи, ну просто сдавить, и хорошенько встряхнуть, крикнув при этом: что ж ты за сука такая? Да ведь убили твою подругу! Убили, дура, понимаешь! Да какая разница, старше, моложе, ты на себя в зеркало посмотри! Думаешь, кинозвезда? Да ты еще та мелкая, завистливая сучка, неспособная даже постичь своим утлым мозгом, что есть край всему, что нельзя сейчас завистливо причитать, ведь это подруга твоя!
Но он ничего не сказал. Ему вообще расхотелось говорить дальше. Поэтому снова были водка и секс, и они отрубились только под утро.
Поморщившись от головной боли, Емельянов встал с кровати и принялся одеваться.
— Ты куда? — На него тут же уставилась пара встревоженных женских глаз.
— Пора вставать. Мне же на службу.
— Да… Не везет тебе, — потянулась Валерия. — А я сегодня не работаю, не моя смена. Могу спать…
— Спи, — он пожал плечами, подумав, что это ему уже точно все равно.
— Ты ведь придешь сегодня вечером, правда? — Женщина села в постели, и ясно, четко он снова увидел, что у нее серая кожа лица, плохо покрашенные волосы и дряблая грудь.
— Не обещаю. Служба, сама понимаешь, — чтобы избежать неловких моментов, Константин знал лучший способ — просто подойти, поцеловать, и сама заткнется.
Он подошел и легонько чмокнул ее в щеку. Валерия расцвела, заулыбалась. Он направился к двери.
— Но ты ведь позвонишь сегодня, да? У нас общий телефон, но соседи обязательно меня позовут! Вот, держи, — взяв с тумбочки листок бумаги и косметический карандаш, она быстро написала номер. Емельянов взял бумажку.
— Позвоню конечно. Обязательно!
Хлопнул дверью, поспешно миновал бесконечный коммунальный коридор, к счастью, незамеченный, и оказался на залитой солнцем улице. Быстро пошел вперед. Затем, скомкав бумажку с номером телефона, выбросил ее в ближайшую урну…
— Тебя начальство к себе требует, — в кабинет заглянул один из оперов.
— С чего вдруг? — У себя в кабинете Емельянов успел наглотаться аспирина, и голова стала болеть меньше.
— А кто его знает, — опер пожал плечами. — Сказал, чтоб ты в его кабинет заскочил, как с планерки вернется.
— Откуда вернется? — не понял Емельянов.
— С планерки. Его в обком партии вызвали, совещание у них там какое-то. Он так в шутку сказал: планерка.
Константин похолодел. Не хватало еще, чтоб информация о вчерашнем просочилась наверх, партийному руководству, и его заставили отчитываться за двух раненых милиционеров! Но, подумав, он тут же отбросил эту мысль — когда это простые милиционеры интересовали партийное руководство? Им нет до них дела. Ни до кого нет дела, кроме себя.
Значит, этот вызов — не страшно. Пронесет. Как всегда. И, вздохнув, Емельянов занялся текущей работой.
Глава 14
Но работа не шла, и в какой-то момент Константин просто отбросил ручку в сторону и уставился в одну точку.
И дело было совсем не в разговоре с начальством — хотя и вызов этот все же не выходил из головы, вселяя определенную тревогу.
Впрочем, с начальником Емельянову повезло. В начале 1967 года прежний пошел на повышение — к огромному удовольствию всех сотрудников уголовного розыска, которых он страшно задрал своими нелепыми претензиями и бесконечными придирками. Но качества, которые терроризировали весь коллектив, как раз очень ценились в партийной верхушке, так как вся бюрократия советского общества и была построена по этому принципу — имитировать бурную деятельность на пустом месте и придираться по пустякам, чтобы показать свою значимость. Именно за эти ценные умения бывший начальник уголовного розыска и пошел в гору. А на его место был назначен новый, переведенный в Одессу из сельской глубинки.
Новым начальником стал майор Николай Кузьмич Жовтый — дядька лет сорока, двухметрового роста, его громогласный рев раздавался сразу по всем коридорам, с первого до последнего этажа, и с добродушным, незлобным характером, на радость всем подчиненным. Он жил сам и давал жить другим. А если и ругал, то за дела очень серьезные.
Договориться с ним было легко, зла он не таил, на месть был неспособен, мелочей не видел в упор. А в тех редких делах, в которых требовалась именно раскрываемость, а не очередная докладная записка, всегда стоял за справедливость.
Словом, нового начальника полюбили сразу. Работать с ним было легко. Но вызов к нему означал, что случилось что-то очень серьезное — потому что если провинность была мелкой и рядовой, он сам бы явился к Емельянову в кабинет и устроил легкий разнос. Поэтому оперу предстояло серьезно думать, где он так напортачил.
Емельянову Жовтый сразу понравился. За несколько месяцев работы он еще ни разу не успел с ним поругаться. А это был уже серьезный рекорд, потому что в силу своего характера Константин сразу лез в бутылку. Во всех смыслах.
Но так случилось, что именно Емельянов совершенно случайно узнал тайну Жовтого. И, честно говоря, почувствовал над ним некое превосходство.
Опер расследовал квартирную кражу в «сталинке» на улице Горького, где новому начальнику выделили служебную квартиру. Разговорил соседей. И выяснил совершенно невероятные вещи.
Когда Жовтого перевели в Одессу, он бросил свою жену, с которой прожил 15 лет, быстренько оформил развод, а потом женился на 20-летней пигалице, которую подцепил на какой-то партийной гулянке. Конечно, развод для начальника не приветствовался, и Жовтому никогда в жизни не светил бы такой пост, если б у него не было связей и некой серьезной информации на нескольких партийных чиновников. Так как эти козыри он держал в рукаве, то развод замяли, а пост он получил.
Пигалица оказалась элитной проституткой, ранее обслуживавшей высоких партийных чиновников. После замужества свои привычки она не бросила, а продолжала гулять, путаться со всеми подряд. Жовтый начал пить и страшно ее ревновал.
По вечерам он, как правило, напивался и часто устраивал скандалы, ревнуя молодую жену и выясняя отношения с битьем посуды и отвратительным бытовым мордобоем. Скандальную парочку возненавидели все соседи в доме.
Кто-то из них даже шепотом рассказал Емельянову, что Жовтый часто палил из табельного пистолета холостыми патронами в стены. В общем, соседи были твердо уверены, что рано или поздно он пристрелит свою жену. Однако вызывать милицию и жаловаться участковому никто из них не решался — понятно, что все боялись должности Жовтого.
Емельянов познакомился и с женой начальника — красивой, но несколько потасканной девицей с хитрющими глазами и вульгарными манерами. Когда Жовтого как-то не было дома, он даже умудрился с ней переспать.
Девица действительно показала ему следы от пуль в стенах квартиры и сказала, что давно уже собирается сбежать от ревнивого старого мужа. Кажется, она даже решила зацепить Емельянова, потому как делала ему довольно серьезные авансы. Но Константин сделал вид, что ничего не понял, и благополучно потерялся, в общем, можно сказать, выбрался без потерь из такой отвратительной, неприятной истории.
Но у него появился на начальника серьезный компромат, потому что стрельба в доме из табельного оружия, пусть и холостыми, уже считалась должностным преступлением. Плюс скандалы и жалобы соседей.