В этот самый момент, словно ответ на мысли опера, дверь соседней квартиры приоткрылась. В дверном проеме возникла пышная одесская красотка лет тридцати, голову ее украшали бигуди.
— А он со вчерашнего вечера не возвращался! — Дамочка уставилась на Емельянова томными взглядом.
— Вы часто его видите?
— Приходится. Чаще слышу, когда он баб приводит. Иногда он…
Но она не успела договорить. В этот самый момент прозвучал выстрел. Пуля врезалась в косяк двери, выбив фонтан краски, щебенки и пыли. Инстинктивно Емельянов рухнул на пол. Дамочка дико завопила и тут же захлопнула дверь. Снова выстрел — один, другой, третий…
Оружия у Емельянова не было. Своей верный пистолет Макарова он оставил на работе, в сейфе — он же не предполагал, что это ему может понадобиться при простом разговоре с артистом! Он откатился по полу к стене. Сдернул со стены какой-то таз, как щитом, накрылся им. Снова выстрелы… Емельянов перекатился к ступенькам и затих. В тот момент он понял, что поранил руку. Кровь щедро капала на ступеньки…
Глава 17
Избитое, изувеченное и почти насмерть замордованное тело валялось в кабинете у стены, харкало кровью и хрипело. В этом существе больше не было ничего человеческого.
Облик терялся легко — всего лишь несколько сильных, прицельных ударов в живот, в солнечное сплетение, в голову, в кадык, и вместо человека, имеющего пол, возраст, гражданство, оставалась только расплывшаяся лужа, лишенная всех признаков человеческой породы. Безвольное, захлебывающееся кровью существо, хрипящее под хозяйским сапогом. Это зрелище всегда было и страшным, и завораживающим одновременно.
Константин Емельянов, опер, работающий в уголовном розыске всю свою сознательную жизнь, смотрел на это хрипящее тело без всякого сожаления. Конечно, с актером его ребята перестарались. Но уж слишком он был зол. Особенно страшная ненависть вспыхнула в нем, когда он под градом пуль вынужден был уткнуться мордой в грязную шаткую деревянную ступеньку, вдавливаясь в нее всей своей жизнью.
Когда выстрелы стихли, Емельянов стремительно скатился вниз. Появился на улице под крики соседей, повыбегавших во двор дома. Уже буквально через час во дворе и в квартире, где жил актер, орудовала опергруппа. В его квартиру Емельянов вошел первым.
Стрельба в жилом доме была делом очень серьезным. Тем более, что эксперт очень быстро установил: пули, которыми стреляли в Емельянова, были настоящими, боевыми. Судя о траектории полета, стреляли на поражение. То есть кто-то намеренно пытался Емельянова убить. Но самым страшным было другое: пули были выпущены из табельного, милицейского пистолета Макарова, которым были вооружены почти все сотрудники милицейских подразделений.
— В тебя выстрелили восемь раз, — сказал эксперт, взвешивая на ладони тяжелые пули, которые были выковыряны из деревянных перекрытий стен и лестницы. — Ты в рубашке родился, Емеля. Кто-то стрелял прицельно и очень хотел прострелить тебе башку. И палил в тебя до тех пор, пока не закончилась вся обойма.
— Вся обойма? — как-то по-особенному задал вопрос Емельянов. — Все восемь штук?
— Именно, — недоуменно взглянул на него эксперт.
— Тогда я точно знаю — это стрелял не сотрудник милиции, — вздохнул Константин.
Дело было в небольшом секрете, Емельянов его знал, так как был одним из самых лучших по стрельбе. И этому секрету он успел обучить своих друзей и сотрудников, к которым чувствовал наибольшее доверие.
В стандартной обойме пистолета всегда помещалось восемь патронов. Но стоило один отправить в предохранитель и снять пистолет с предохранителя, как на освободившееся место мог поместиться девятый патрон. Конечно, подобный вариант не особо афишировался, ведь пистолет могло заклинить при стрельбе. Однако о возможности поместить дополнительный патрон хорошо знали те, кто профессионально занимались оружием и любили стрелять.
Впрочем, Емельянов стрелять не любил. И каждый раз, когда ему приходилось воспользоваться оружием, стрелял в воздух. Больше всего на свете он боялся попасть в человека. Боялся того, что не сможет после этого жить. Но судьба, словно чувствуя, хранила его. И таких страшных эпизодов в его милицейской биографии пока не было. Поэтому табельное оружие Константина чаще всего находилось в сейфе, в рабочем кабинете.
То, что рассказал эксперт, позволило Емельянову сразу сделать определенный вывод. Человек, стрелявший в него, не работал в правоохранительных органах и не занимался оружием профессионально. Поэтому выстрелил восемь раз.
Осмотрев пули, Емельянов приступил к обыску квартиры, которую снимал актер. Делал он это лично и с большим удовольствием. Теперь взломать дверь и войти у него было полное право.
Первым впечатлением, которое сложилось у Емельянова, едва он вошел внутрь, было то, что в квартире находится слишком много вещей. Это больше напоминало бутафорию, чем жилую площадь.
Квартира была крошечной, она состояла из двух узких смежных комнат и кухни в веранде — пристройке. В одной из комнат и в кухне естественного освещения не было, поэтому в тусклом свете электрических ламп все казалось погруженным в полумрак.
В кухне была составлена в раковину грязная посуда, словно пировало здесь множество человек. И на кухонном столе оставались продукты: суп в кастрюле, колбаса, заплесневевший плавленый сыр. Бутылок с алкоголем не было.
А вот в комнатах начинались вещи, и было их огромное количество — наваленные на диван и кресло какие-то костюмы, плащи, свитера… Во второй комнате, в спальне, точно такая же груда вещей валялась на кровати. Все вещи были мужскими. Некоторые были явной бутафорией, театральными костюмами — например, бархатный, покрытый позолотой костюм.
— Актеришка, — презрительно процедил сквозь зубы один из оперов, приехавших в группе. Емельянов от комментариев воздержался. Как по нему, так это больше было похоже на скупку краденого, чем на жилище актера.
Денег, драгоценностей, оружия в квартире не было. Не было также найдено никаких личных писем и документов.
Емельянов все время хмурился, а когда обыск закончился, нахмурился совсем. Из-за чего тут стрелять? Абсолютно ничего такого, что могло подвигнуть человека под такую серьезную статью, как нападение на сотрудника при исполнении.
Он медленно пошел по комнате, присматриваясь к обстановке, пытаясь хоть что-нибудь понять. И вдруг остановился. В одном месте стены, близко к шкафу в спальне, обои вдруг показались ему неровными. Присмотревшись внимательнее, он увидел неровную, почти рваную линию, обтрепанную по краям.
Недолго думая, Емельянов отправился на кухню, взял кухонный нож и вернулся к шкафу. Затем поддел обои ножом. Бумага треснула, а под обоями обнаружился небольшой встроенный в стену ящик — тайник.
— Ничего ж себе! — Эксперт, заинтересовавшись действиями Емельянова, прищурился, глядя на странную находку. — Как ты узнал?
— Чуйка! — ухмыльнулся опер, весьма довольный собой.
Он принялся открывать ящик. Замок был несложный, но с определенным подходом. К счастью, Емельянову уже доводилось встречаться с такими. Нужно было просто поддеть язычок определенным образом, а затем отодвинуть его немного в сторону. Замок щелкнул. Ящик открылся.
Когда же все находившиеся в комнате увидели его содержимое, они замерли за спиной Емельянова, как-то инстинктивно сгрудившись вокруг него. Ящик был набит наркотиками. Здесь были таблетки, порошки, наполненные шприцы, сигареты… Самый настоящий наркотический склад.
Емельянов пододвинул к стене стол и стал рассматривать содержимое тайника. Здесь был «план» — сигареты с анашой, ампулы с морфином и ширкой, сваренной из маковой соломки. Таблетки ноксирон. И нембутал. Очень много нембутала — в порошках и в таблетках.
Теперь Емельянову стало вполне ясно, почему в него стреляли. Актер Павел Левицкий занимался торговлей наркотиками.
— Будем оформлять изъятие, — Константин повернулся к одному из сотрудников. — Позови понятых, и составим протокол.
Стоимость находки, обнаруженной в этом тайнике, просто зашкаливала. Конечно, на такие деньги можно было покупать любые вещи и разбрасывать их как попало.
Павла Левицкого задержали через час. Он выходил из подвала — кабачка на Греческой улице. Ориентировки были по всему городу, и почти сразу же он попался на глаза.
Когда Левицкого привезли в отделение, он вел себя нагло, бахвалился, даже хамил. Он абсолютно не понимал всей серьезности своей ситуации, а никто не удосужился ее ему объяснить.
Терпение оперов лопнуло, и Левицкий получил по полной. Его отметелили так, словно самого задержали с наркотиками на руках. Емельянов не принимал участия в избиении, но все происходило в его кабинете — впрочем, к такому он уже привык.
Когда из красивого актера, любимца женщин, Павел Левицкий был превращен в бесформенное, изуродованное тело, от страха и боли трясущееся, как подтаявшее желе, Емельянов легонько пнул его ногой и задал один-единственный вопрос:
— Кто в меня стрелял?
Левицкий заплакал. Затрусился, как в припадке, а на кровавом месиве вместо лица заструилась мешанина из крови, пота и слез.
— Видит Бог… Я не знаю… Меня дома не было, — плакал актер.
— Бог тебе не поможет. Его вообще нет, — почти ласково сказал Емельянов. — Я хочу знать, кто в меня стрелял.
— Я не знаю… Богом… клянусь… — Левицкий попытался перекреститься, но не смог.
— Ладно, — вздохнул Емельянов, — подойдем с другого боку. За что ты убил Киру Вайсман?
— Киру? — Реакция, последовавшая за этим, была просто невероятной — Левицкий резко попытался сесть и прислониться к стене. Ему это удалось.
— Зачем мне убивать Киру? Я ее любил, — затрясся он.
— Поэтому ты накормил ее нембуталом? — спросил Емельянов, не собираясь сообщать дополнительную информацию о том, что Кира Вайсман была убита инъекцией.
— Чем накормил, вы что? Кира вообще такого не принимала! Мы из-за этого и расстались.
— Из-за чего именно вы расстались?