— Эй, Баян, это я, — он узнал голос Толяна. — Не спишь?
Жмых пробрался к нему в сарай, опасливо оглядываясь по сторонам. Двигался на ощупь в темноте, у него не было ни фонарика, ни спичек.
Анатолий потянулся было к фонарю, стоявшему у кровати, но Толян сразу зашипел:
— Не вздумай включать свет! Тихо-тихо. Так не спишь, Баян?
— Нет, — так же шепотом сказал Нун.
— Я вот чего к тебе пришел, — Жмых тихонько сел на край табуретки возле кровати. — Бежать тебе надо!
— Сам знаю, что бежать! Но как?
— Я тебя выведу.
— Ты? А с чего это? — мгновенно насторожился Анатолий. Он больше не верил в душевные порывы, как не верил и в доброту. Пребывание у бандитов сделало его другим человеком.
— Убьют тебя, — Жмых покачал головой. — Жалко.
— Что значит — убьют? — не понял Нун.
— Ловушка это. Нет никаких двух миллионов. Зленко все это специально придумал, чтобы избавиться от банды. Значит, на наш след уже вышли.
— Что же будет? — Все у Анатолия внутри застыло.
— Мусора приедут раньше и всех покромсают в капусту.
— Откуда ты знаешь?
— По лицу его читать научился. Он все врал.
— Что же делать теперь? — вырвалось у Нуна.
— Бежать! Я вместе с тобой уйду. Как только в машине на трассе засядем, так и уйдем в лес. Я те края знаю хорошо, доводилось бывать.
— И куда мы пойдем?
— Обратно в Одессу. Кореш у меня есть на Куяльнике. Он нам поможет взятку кому следует дать и из страны выехать.
— Ты хочешь уехать? — От удивления Анатолий не знал, что и сказать.
— А что? Я вдруг понял, что жить хочу! А какая здесь жизнь? Здесь я никто, отброс общества. Со мной никто даже говорить не будет и плюнуть побрезгует. А там все можно начать сначала. По-другому жить! Как человек.
— Я понимаю, — от надежды, так неожиданно нахлынувшей на него, на глазах Анатолия выступили слезы.
— Ты вот что мне скажи: ты уедешь со мной? — допытывался Жмых.
— Уеду, — произнес Нун со всей твердостью.
— Тогда мы сбежим. План я продумаю, когда мы завтра на место поедем, и я все посмотрю. И на всякий случай адрес кореша тебе дам. Ты до железнодорожного узла доберешься, а там поездом до Одессы. Это на случай, если мы с тобой разойдемся. Мало ли что может быть. У кореша и встретимся.
— Почему ты мне помогаешь? Ведь ты мог сбежать сам! — не выдержал Анатолий, прекрасно понимая, что задавать этот вопрос, наверное, не следует.
— Ты один отнесся ко мне по-человечески, — сказал Толян. — Ты со мной как с человеком говорил. А я ценю это.
Анатолий промолчал. Наверное, это было правдой. Но нельзя было утверждать, что он общался с таким, как Жмых, только из-за своего воспитания. Почему же?.. Раздался тихий шорох — задумавшись, Нун не заметил, как Толян вышел из сарая.
Три дня до начала операции стали туманом, и каждый раз по утрам, когда будильник выдергивал Анатолия из полусна, он мечтал только об одном — открыть глаза и понять, что все рассосалось, исчезло, ничего больше нет, а все эти бандитские подготовки и планы были только дурным сном.
Но когда будильник, разражаясь дикой механической трелью в холодном воздухе сарая, буквально вырывал его из забытья, он открывал глаза и понимал, что все это — правда. Не исчезло, не рассосалось, не ушло. А страшный сон и есть его настоящая жизнь.
Со двора слышались громкие голоса. Бандиты шумно переговаривались друг с другом и собирались на репетицию так, как профессиональные актеры собираются в театр — с восторгом, с энтузиазмом. Они собирались убивать. Оттого в их глазах горел яркий огонь, и никто не хотел проспать. Быстро умывшись холодной водой, Анатолий садился в очередную ворованную машину и покорно ехал к месту своей казни.
После того откровенного разговора в сарае Жмых старательно его избегал и больше не приходил. И Анатолий сам не понимал, что это было — правда или бредовый вымысел, навязанный жуткой ночью и возникший в его разгоряченном мозгу.
Операция была назначена на 2 июня. Именно в этот день кортеж деляг собирался ехать по окольной трассе. Если бы Нун реально оказался бандитом и готовился разбогатеть, он обязательно бы задался вопросом, откуда такая точность у Зленко. Точность возможна только в том случае, если кто-то из охраны работал на бандитов и стучал сам на себя.
Но, так как всю охрану планировалось перебить, это было очень маловероятно. Стал бы охранник давать информацию бандитам, зная, что его убьют? Конечно, его могли обмануть, и он мог не знать настоящего плана. Но это было маловероятно. В конце концов охранник должен был понимать, от каких людей берет деньги.
Анатолий был мало знаком с уголовным миром до происшедшей с ним катастрофы. Но теперь изучил его очень хорошо. И даже он понимал, что самым главным качеством уголовников, особенно отсидевших в тюрьме несколько сроков, является их лживость. Уголовникам никогда нельзя доверять! Подставят и кинут при первой же возможности. Даже он это понял, с его культурным уровнем, с его иллюзиями — видеть в людях только хорошее. Что уж говорить о тех, кто продавался бандитам за деньги?
Значит, Толян Жмых был прав, и все это было подставой. Ловушкой, чтобы захватить банду. Или уничтожить. Как могли не понимать этого все остальные? Жажда наживы затмила им глаза.
Анатолию подумалось, что нет более страшной приманки в истории человечества, чем жажда денег. Она способна заманить в любую ловушку. И плотнее черных очков закрывала глаза.
Нун не любил зарабатывать деньги, собственно, и сами деньги не любил. Он просто ими пользовался. Может, поэтому он видел то, что не могли увидеть все остальные, словно находящиеся под кайфом?
Накануне операции, 1 июня, было решено лечь спать пораньше. Вставать нужно было в четыре утра и сразу выезжать. Вот уже несколько дней подготовки в банде категорически был запрещен алкоголь. К удивлению Анатолия, бандиты переносили эту строгую трезвость с удовольствием. Так всем хотелось заработать большие деньги, что они готовы были добровольно отказаться и от самогона, и от водки — их единственной радости в жизни.
Ночью он не спал, лежал в кровати в своем сарае и думал о том, что мир никогда больше не будет прежним. Да и будет ли вообще для него завтра этот мир?
Около трех часов ночи услышал скрежет в дверь. Встал, отодвинул засов. В этот раз Анатолий заперся, потому что накануне забрал из тайника все свои деньги.
— Чего запираешься? — Жмых ввалился в сарай. Несмотря на холод ночи, был он весь в поту. Анатолий подумал было, что он пьян, однако спиртным от него не пахло.
— Боюсь, — ответил он правду, — я думал, ты про меня забыл.
— Вот если б не уважал тебя так, Баян, сразу врезал бы за такую сучесть! — злобно прошипел Жмых. — Я тебе что, сука конченая, чтобы свое же слово подставить? Я тебе слово дал!
Дал или не дал, Анатолий не помнил. Он вообще мало что помнил из того разговора, который был для него как смутный и страшный сон. Возможно, Жмых и говорил о чем-то подобном.
— План готов? — спросил Нун, чтобы прекратить пустые разговоры.
— Слушай сюда, — с самым серьезным видом кивнул Жмых и уселся на табурет. — Ты поляну, где в первый раз бродил, помнишь?
— Это ту, где ты меня со Стрелой поймал? — Анатолий передернул плечами. — Помню конечно.
— Так вот. Как только мы остановимся и шофер откроет капот, ты скажешь, что отойдешь по нужде. Нервничаешь, мол, сильно. И бегом на ту поляну! Усек?
— Дальше что? — нахмурился Нун.
— Дальше ждешь там меня. Но если я долго не прихожу, идешь сам.
— Да куда идешь? — не выдержал Анатолий. — В лес?
— Ты до конца дослушай, прежде чем бурчать! Я тебя с поляны тогда почему остановил? Потому как с нее до железнодорожного узла пять минут ходу! Ты понял?
— Что? — удивился Нун.
— А то! Стрела-то знал, тут уже пришлось ему подыграть. Он вообще подумал, что ты сбежать хотел. Короче, слушай сюда: становишься посередине поляны, лицом к лесу, и резко заворачиваешь налево. А потом идешь до упора, и все прямо, прямо. Выйдешь прямиком к станции. Вокруг станции поселок, дома. Но поселок тебе не нужен. Ты заходишь внутрь станции и ждешь электричку на Одессу. Или поезд, шо там будет. В кассе уточнишь. Усек?
— Вполне, — кивнул Анатолий.
— В Одессе твоя задача добраться до Куяльника, до Лиманной улицы. Эта улица прямиком к Куяльницкому лиману ведет. Тебе нужен последний дом по этой улице. В нем живет Ефим Замович, это мой кореш. Он жид, но хороший человек. Фима занимается тем, что находит тех нужных людей, кому можно сунуть взятки за то, шоб документы оформили на выезд. Он всю жизнь этим занимается. Я с ним вместе сидел. Он сделает нам жидовские документы, и мы уедем на совершенно прямых основаниях, но по закону, понял?
— А почему он сам не уехал? — подозрительно покосился Анатолий.
— Ты шо, дурак? Знаешь, сколько он здесь зарабатывает? Шо он, идиот, в Израиле жить на копейки пособия? Он такие деньги зашибает здесь, в Одессе, шо мама не горюй! Конечно, бабки соберет и свалит, куда без этого. А пока ему и здеся хорошо. Ты запоминаешь?
— Запоминаю, — это было правдой, Анатолий был само внимание.
— У Фимы ты будешь ждать меня, это если мы разойдемся. Я как выберусь, сразу туда приду. На улицу ты не выходишь совсем, понял? Ждешь документы. Фима будет тебя кормить. Он один живет. Вот, держи, — Жмых дал ему сверток, завернутый в тряпицу. — Здесь тысяча рублей. На первое время тебе хватит, пока я не подгребу.
— Да не возьму я, — запротестовал Нун.
— Бери, дурак, кому говорю! С Фимой тебе деньги понадобятся. Он забесплатно родной матери не поможет, стакан воды не подаст. А кто знает, сколько дней тебе там сидеть.
— Спасибо, Толян, — искренне сказал Анатолий, пряча деньги.
— Эх, брат, ты не поверишь, как я мечтаю свалить от всего этого и зажить как человек! Ты ведь меня человеком заставил себя почувствовать. На «вы» обращался. Как к человеку. На «вы». Что и поговорить со мной можно, и на «вы», и за руку, как будто я не мусор, который под ногами валяется. Меня на «вы» сроду никто в жизни не называл. Ты один в моей жизни такой был. С нами ведь как себя ведут? Как с собаками бешеными! Пинают, гонят. Вот мы и становимся такими. А теперь я жить хочу. Человеком. Ну все. Пошел я.