— Ба-бах! — прошептал он. — Тогда — ба-бах! И от нас не останется даже головешек.
Бобби нервно хихикнул.
— Цыц… — шикнул на него Эскью.
Мы смотрели друг на друга над языками пламени. Я видел запекшуюся на его лбу кровь, шарф из кроличьих шкурок на шее. Длинные волосы, грязные и спутанные.
— Так и знал, что ты придешь, — заговорил Эскью. — В тебе есть нечто особенное, ты выделяешься из толпы. Я это знал…
— Твоя мама ищет тебя, Эскью.
Он опустил взгляд.
— Плачет и ходит повсюду с ребенком на руках, ищет тебя.
— Решила, что я помер? Может, этим все и кончится. Может, так оно и лучше.
— Возвращайся со мной, Эскью.
Подкинув в костер веток, он расстегнул рубаху. На груди Эскью были намалеваны фигурки животных и лица людей, а на шее болталось самодельное ожерелье: осколки каменного угля, высушенные ягоды, кроличьи косточки и крохотный череп какого-то зверька. Подняв тушки кроликов, он грязными руками насадил их на вертела, а те уложил на камни по обе стороны костра. При этом Эскью вовсю кряхтел и тихонько подвывал:
— Ух… Ух… Ай-е-е-е-е-е…
Рассмеялся, глядя мне в глаза:
— Пещерный человек… — сказал он. — Дикарь, троглодит… Частенько я слышал эти клички. Так называли меня люди: чертов дикарь. Ух. Ух. Ай-е… Что ж, теперь ясно: они не ошибались.
Бобби опять хохотнул, и Эскью прыгнул к нему, прижал к земле и склонился над поверженным, стоя на коленях. Дотянулся до топорика и высоко поднял его над головой Бобби.
— Ай-е-е-е-е-е! — выкрикнул Эскью. — Ай-е-е- е-е-е! Умри, скотина!
Резко опустив топорик, он остановил лезвие в дюйме от затылка Бобби. Повернулся ко мне, чтобы пояснить:
— Милосердие. Капелька дикарского снисхождения.
После этого Эскью уронил свой свирепый взгляд на лицо Бобби.
— Пошел вон, — сквозь зубы процедил он. — И запомни: никому ни слова. Если ослушаешься, я тебя разыщу. Джакс порвет тебя на кусочки, понял?
— На кусочки… — дрожащим голоском согласился Бобби.
Эскью поднялся сам, рывком поднял Бобби на ноги и подпихнул к выходу. Мы оба проследили за тем, как щуплая фигура мальчишки растворилась в темноте, а после слушали, как тот, спотыкаясь, спешит выбраться в объятия самой долгой из всех ночей. Когда все стихло, Эскью вновь повернулся ко мне, и в его глазах я прочел: здесь, внизу, ты сам по себе, мистер Уотсон.
Отложив топорик в сторону, он бросил в пламя новую порцию веток, стянул с себя рубаху и, полуголый, подсел к костру: грязная кожа блестит от жара, усталые глаза налиты тьмой.
— Смерть пришла, — прошептал он.
Тридцать
Дикий пес Джакс устроился у выхода в основной туннель, зажав между передними лапами кость с ошметками мяса. Блестели глаза и зубы, из пасти сочилась слюна: тихо рыча, Джакс был начеку.
Я тер глаза. Их саднило дымом от горящих ветвей, от запекшейся кроличьей плоти. Дым низко висел над нами, потихоньку уплывал в примыкающие туннели.
Эскью смотрел на меня с улыбкой.
— Мы оба исчезли, Кит, — сказал он. — Смерть все-таки пришла. Это она и есть.
— Эскью, что за бред ты… — выдохнул я.
Он уставился в мое лицо, перевел взгляд на стену. Повернувшись туда же, я увидел вырезанные в камне буквы:
— Я и ты… — прошептал он.
— Нет. Не я и не ты! Это случилось давным-давно. Они были детьми бедняков, кого силой загоняли работать в шахту. Их давно уже нет.
— Уже нет, говоришь? — улыбнулся Эскью.
Мы прислушались. И услыхали их, сквозь пощелкивание горящих веток и шипение жира в огне. Они шептались в туннелях. Мы подняли глаза и увидели их там — затянутых дымкой, отчасти скрытых во тьме: несчастные маленькие подобия нас самих, пристально взирающие на нас из бездны прошлого.
— Видишь? — прошептал Эскью.
— Да, вижу.
— Еще бы не видел!.. Одни видят, другие нет. Я и ты из одного теста слеплены.
Он перевернул вертела с кроликами, насытив пламя каплями крови и жира.
— Ты не притворялся… — уронил Эскью.
— Чего?
— «Чего-чего?» Когда мы играли, ты не притворялся.
— Нет, не притворялся.
— Все исчезало. Не оставалось ничего.
— Да.
— Это и есть Смерть. Кое-кто знает, каково это — умереть. Другие и понятия об этом не имеют. А ты и я, мы с тобой одинаковы.
Облизнув пальцы, он подбросил в огонь еще пару веток.
— Джон Эскью, тринадцати лет от роду, — прошептал он. — Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.
— Хватит уже, Эскью. Давай выбираться отсюда?
Он хохотнул. Поднял охотничий нож и указал на меня острием:
— Уже не получится. Мы здесь для того, чтобы сыграть в игру под названием «Смерть».
Эскью зорко следил за каждым моим движением.
— Тут, в подземелье, я могу сделать с тобой все что угодно… — сказал он. На закопченном, почерневшем лице, под спутанной темной челкой сверкнули белки глаз. — Ты это хоть понимаешь?
— Да.
— Зачем тогда пришел?
Я лишь пожал плечами. Ответить было нечего.
— Даже не знаю, — выдавил я наконец. — Есть в тебе что-то… Не знаю.
— В нас обоих, Кит, — поправил Эскью. — Пещерный человек и даровитый паинька. Джон Эскью и Кит Уотсон, не разлей вода.
Разжав пальцы, он уронил нож в грязь.
— Забудь про игры, — сказал Эскью. — Я собирался забрать тебя к себе, Кристофер Уотсон. Хотел заставить исчезнуть, а затем сделать это самому. Хотел, чтобы мы оба исчезли из мира: обратились в ничто, присоединились к тем детям, что пропали в старой шахте.
Эскью вытер ладони о свою обнаженную грудь, смазав и исказив нарисованные на ней лица. Запустил пальцы в пепел на краю кострища и провел длинные черные полосы на своих щеках.
— Тут, внизу… — продолжал он. — Тут не бывает ни ночи, ни дня. Ты словно в полусне, полуживой и полумертвый. Под толщей земли, вместе с костями и призраками. В темноте, которая простирается в прошлое на миллион миллионов лет…
Новая порция веток упала в костер. Полетели искры, взметнулось пламя, клубы дыма повалили в соседние туннели. Демоны насмешливо осклабились на меня со сте н.
Я потер глаза, и Эскью ухмыльнулся.
— Вот и молодец, — пробормотал он. — Держи глаза ясными. Не теряй бдительности, Кит.
Протянул мне окурок:
— Ну-ка, затянись.
Я вдохнул табачный дым, и голова сразу пошла кругом. Эскью рассмеялся. Пепельные разводы на его лице, картинки на его блестящей от пота груди колыхались в отсветах костра. На шее качалось ожерелье. Взмахнув топором, Эскью вогнал его в землю.
— Расскажи какую-нибудь историю, Кит, — попросил он.
— Чего?
«Чего-чего?» Ха, ха, ха… Ну, тогда я расскажу сам…
И он опять воткнул лезвие топора в землю у своих ног.
Жил да был один мальчик, — тихо начал Эскью, с вечно пьяным папашей. Лицо его отца было черным от ярости и красным от выпивки. Всю свою злость он вымещал на сыне. Обзывал тупым придурком и бил все сильнее год от года, по мере того как мальчик подрастал. Порой он так его лупил, что все тело под одеждой делалось черным от синяков, а голова звенела от боли. И, колотя, приговаривал, что мальчику лучше бы сдохнуть вовсе и что тот совершил большую ошибку, явившись на свет. Порой он так лупил сына, что не оставалось уже ничего — только тишина, пустота, небытие. Мальчик переставал существовать. Но потом он опять приходил в себя, и все начиналось заново.
Усмехнувшись, он снова вогнал топор в землю.
— Эскью… — прошептал я.
Тот подкинул пламени еще пару веток.
— А ты смотри хорошенько, Кит, — бросил он. — И слушай в оба. Слышишь, как шепчут и смеются тощие детишки? То-то и оно, Кит.
В разводах пепла на лице Эскью блестели дорожки от слез.
— Он ходил по пустырю и звал тебя, — сказал я. — Я своими глазами видел, как он плачет.
— Это его мне нужно убить, Кит. Не тебя. Я и Джакс, мы вдвоем с ним покончим.
— Эскью, ты…
Он бросил в огонь еще ветку. Закачался взад-вперед и из стороны в сторону. Снова обрушил в землю лезвие топора…
Мимо нас, переливаясь в дыму отсветами костра, промелькнул кто-то маленький и почти невидимый.
— Светлячок! — ахнул я.
Он пробежал мимо вторично. Постоял немного на самом краю освещенного костром круга, окинул нас беглым взглядом и вновь убежал в темноту.
— Да, это он, — подтвердил Эскью. — Малыш Светлячок ничуть не изменился. Такой же, как и всегда. Но послушай, Кит: тут, внизу, я встречал призраков из самых глубин тьмы. Я видел Джонов Эскью, Китов Уотсонов и малышей Светлячков, которым по тысяче тысяч лет. Они являются, потому что я их вижу и возвращаю их обратно. Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е!
Он бил себя в грудь. Наносил на кожу все новые полосы пеплом. Запрокинув голову, он ревел раненым зверем:
— Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е!
Задохнувшись, Эскью низко свесил голову к пламени:
— Помоги мне, Кит…
— Чего?
— «Чего-чего?» Помоги, говорю. Помоги мне вернуть их. Помоги им появиться. Ха-ах! Ха-ах!
Он кидал в огонь все новые ветки. Жадно затягивался сигаретой. Втыкал свой топор в землю, снова и снова. Вглядывался в темные зевы туннелей.
— Смотри хорошенько, Кит, — шептал он. — Напряги глаза, прищурься. Смотри, они уже совсем близко.
Конечно, я смотрел, но там никого не было.
— А я видел, — шептал он. — Я правда их видел… Ха-ах! Ха-ах!
Забеспокоившись, я протянул к нему руку, тронул за плечо.
— Эскью, ты чего? — окликнул я. — Эскью…
— Ха-ах! — хрипел он. — Ха-ах!
Эскью ссутулился, снова натянул свою рубаху, плотно в нее запахнулся. Его била дрожь. Он сидел, сгорбившись, и трясся — у горящего костра! Я подложил в огонь еще несколько веток боярышника, подобрал из кучи пару одеял: одним укутал Эскью, а вторым накрылся сам. Зачерпнул ладонью воды из ведерка с талым снегом, выпил ее. Перевернул кроликов на вертелах. Мною владели мысли о ночном мраке за порогом шахты, о первых признаках тревоги в