– Вы с Раду были друзьями?
– Нет. Он такой же игрок, как я. Просто… братья по несчастью.
Теодор ухмыльнулся и вдруг схватил Санду за плечо и быстро втянул в темную щель между корней. Тени на стенах заметались, и вдали послышались шаги. Кто-то осторожно шел по воде. Теодор выглянул и похолодел. В соседнем проходе шагал не кто иной, как… Александру Вангели!
Мэр оглянулся, всмотрелся в темноту, потянул воздух и пошел дальше, почти не производя шума. Санда сжалась, а Теодор и вовсе захотел провалиться.
«Черт бы его пробрал… Что он-то тут делает?!»
И Теодор догадался. Вода. Они под водой, а это – стихия Санды и Вангели. Стало быть, ключ принадлежит одному из них, а не Тео. Во рту стало горько, впрочем…
– Он пришел за ключом, – решительно заявил Теодор. – Это не просто козни деревьев. Этот Ольшаник, он… – Теодор вспомнил и повторил фразу: – «Он – страж зверей или цветов, чтоб ключ хранить, на все готов». Вот оно что! Ольшаник, злобное гигантское дерево – страж растений! Им может быть только могущественное существо, с сильным духом. Вангели пришел за ключом! И он получит его, Санда – ведь это водяной ключ!
Санда вспыхнула, выпучив глаза.
– Что?! Вангели? С какой стати? А не пошел бы он… Черноглазый страшила! Даже мэр мне не указ! Да пусть проваливает – ключ мой! Я выиграю в Макабре – мне нужно…
Она запнулась, вспомнив, что ей нужно как-то забрать двоих: Раду и отца.
– Пошли!
И Санда, не дожидаясь ответа Теодора, решительно двинулась в темноту. Теодор только закатил глаза. Он хотел найти выход, а не тащиться вслед за Вангели. Но Санда горела другим желанием. «Девчонки! Черт, не думал, что с ними настолько тяжело!»
В проходе оказалось пусто, но Теодор видел следы. Каблуки вдавливались в промокшую глину с такой силой, словно Вангели был готов задавить саму землю. Какое-то время Теодор даже подумал, что потерял мэра – ведь не было слышно ни звука. Потом они с Сандой вышли в странное место: здесь начинались камни, измазанные красной глиной, свет постепенно таял, и следы терялись во мраке. Санда всмотрелась вперед, обернулась на Теодора и мотнула головой в темноту, но он только покривился.
– Слушай, – сказал Теодор, – это все, конечно, увлекательно… Живые корни, землетрясения, волки. Но, по правде говоря, я бы хотел свалить домой и найти наконец свой ключ!
Теодор понимал, что время уходит, подобно воде сквозь щели в речном дне, а он занимается не тем, чем нужно. То болтает с призрачной иеле, помогая выбрать имя, теперь по своей глупости провалился под воду с живячкой…
Но Санда не стала слушать.
– Я должна найти свой ключ! И Вангели…
– Вангели, – повысил тон Теодор, – мой враг. Если ты еще не понимаешь!
Он был зол. Как девчонка могла не понимать? Сама же знала, что мэр создал Пятерку Совета, чтобы ловить таких, как он, и плевать хотел на то, жив Тео или мертв. Едва Вангели увидел лицо Теодора в первом туре Макабра, его так перекосило, будто он проглотил ужа. Черные глаза заметили и шрам, и рытвины на щеках, и синеватую кожу. И мэр уж точно не подумал что-то в духе: «Славный малый! Бог мой, надо отсыпать ему конфет!»
Если бы не предупреждение Кобзаря, что любой, устранивший другого игрока, тут же выбывает, Вангели бы уже истреблял нежителей-соперников. Теодор не сомневался, что этот человек может убить. Он вспомнил один разговор с Дикой.
– Я кое-что видела, – сказала она как-то, когда зашла речь о мэре. – До сих пор забыть не могу. Этот мэр во время первой облавы… Тогда я еще зеленая была, не привыкла и мало что понимала в жизни после. Но та сцена, где он расправился с нежителем, до сих пор из головы не выходит. Помочь я ничем не могла, потому что там был весь Совет, а они все садисты. Что делали с тем нежителем… Как он орал-кричал, просил его прикончить. Они его и прикончили. Но перед тем помучился он так, что на сотню мучеников хватит, бедный. Наверняка даже первая смерть была не такой кошмарной, и не предполагал он, что окончательная станет ужасающей. Будь я на его месте и знай все заранее, сама бы себя порешила, не дожидаясь.
– Что он делает с нежителями? – спросил Теодор.
– А сам как думаешь? Он хочет узнать, откуда они берутся. Смерть, знаешь ли, не ходит по порогам с листовками: «Уважаемые граждане! Не хотели бы вы послушать о мире загробном?» и не собирает подписей в защиту фонда «Спасем нежителей!» По законам людским мы – никто.
Теодор вспомнил слова матери. Она говорила то же самое: «Мы в этом мире – никто».
– Закон нас не защищает. У нас нет документов. Домов. Даже тело не у всех есть! Что уж говорить о правах? А некоторые, кто догадывается о нежителях, как Вангели, не просто люди. Это те, кто сами как тени. Потому замечают все непонятное. Ловят шепотки. И хотят перехватить невидимок, которые, по их мнению, не люди. Впрочем, они не так уж ошибаются! – Шныряла почесала собачью шкуру. – Вангели – хуже всех. Он к тому же страшно религиозный. Идеалист. Такой, как все предки; говорят, его отец и дед были такими: властными, но сухими, следили за соблюдением законов. Он всегда говорит тихо, спокойно и холодно, чем доводит людей до обморока. Знает, что может напустить на человека страх и пользуется этим. Вангели не бросает слов на ветер. Для людей он – идеальный мэр: справедливый, но суровый. И горожане боятся провиниться, потому, что знают: он не прощает.
У него был брат, умер во младенчестве. Не успел вырасти. Люди говорят, это наложило отпечаток на Вангели. Он стал бояться смерти. А род Вангели, это все знают, очень набожный. Вот и Александру нашел утешение в исповедальне. Мол, единственное спасение от смерти – стать ближе к Богу, тогда Бог даст защиту, а после – небесную жизнь.
– И это правда? – спросил Теодор.
Шныряла поджала губы.
– Не велено говорить. Ты даже не понимаешь… Некоторые вообще немеют после возвращения, до того в них вбили это знание. Если не видел – не узнаешь, пока не попадешь сам. Даже будут на костре меня жечь – смолчу, потому как язык мой связывают силы куда большие, чем бечевка.
Теодор вспомнил, как Кобзарь чертил замок на губах. Видимо, печать Смерти нарушить было невозможно.
– У Вангели нет друзей. Только партнеры, Пятерка. Он умен, образован, отлично ездит верхом и фехтует. Не просто так, понимаешь. Говорят, он в глаз кролика может попасть, стоя на другом холме. Удивляюсь, как он до сих пор не переловил кладбищенских! А, хотя – он-то живяк… Стало быть, никогда ему не стать тише и быстрее нежителя. Семьи у него нет. Живет один, бобыль. Говорят, принимает он что-то… От боли якобы. Вроде у него непроходящая мигрень, и он порой так лекарств напивается, что немного того… с ума сходит.
Теодор вспомнил: он видел у дома жены молочника Вангели – тот прикрыл глаза, словно содрогаясь от шума, поднятого Пятеркой, и коснулся виска.
– Хоть бы допился и сдох. Но, видимо, живучая тварь! – с досадой ругнулась Шныряла. – Заперся в поместье, никого не пускает. Что там делает – непонятно. Знаю, он туда нежителей утаскивал, а после их никто не видел. И капканы вокруг всякие.
– И что, никто не выбрался из его плена? Вот черт… Стало быть, от него лучше держаться подальше. Пятеро против одного – без шансов.
– Да ты даже с одним Вангели не справишься, – покачала головой Шныряла, – а о плене не думай. Мне такое в страшном сне не приснится, хоть снов я не вижу. А если бы вдруг попалась – то сама бы приняла смерть. Без вопросов. Я этого не боюсь, чтоб ты знал, – сказала она серьезно, и Теодор ничуть не сомневался в правдивости слов. – Не жди смерти, но когда она придет – прими ее как должно.
– Встреть смерть как друга, иначе она явится как палач.
Шныряла кивнула и больше про Вангели говорить не стала. Теодор и сам чувствовал: этот человек – самый опасный в городе. Быть может, один он хуже, чем все горожане, вместе взятые.
– Я не пойду, – сказал Теодор Санде.
– А куда денешься?
– Не знаю. Ты – живая, тебя Вангели пальцем не тронет. Он горожан как коршун охраняет, даже самых мерзких, вроде молочника. А лучшего из нежителей сразу обезглавит. Без суда.
– Но ты…
– Что я? Я – нежитель. Между мной и тобой, – Теодор обвел рукой темное пространство, – пропасть…
Едва он это сказал, земля зашевелилась и камни посыпались вниз. За спиной Санды, где зияла темнота, покатились булыжники, глиняные комья и оборванные корни – все обрушилось в темноту, как крыша навеса.
Санда вскрикнула, упала, Теодор только и успел подать руку, и тут же сам ощутил, как проваливается. Они покатились по мокрому склону, и Теодор почувствовал на коже острые края камней. Он уцепился за корень, Санда ухватилась за его пояс, держась из последних сил.
– Штаны оставь! – Теодор заорал, чувствуя, как трещит и разлезается старая ткань.
Тео схватил Санду за шиворот и подтянул повыше. Она, отчаянно цепляясь за выступы, прильнула к нему и больно впилась пальцами в его плечи. Теодор мысленно застонал: «Черт! Ненавижу землю! Ненавижу воду! Ненавижу… девчонок!»
И все-таки они соскальзывали – земля просаживалась, провал оседал оползнем. Наконец слои глины сорвались, и Теодор с намертво вцепившейся в него Сандой, как два червя, покатились вниз.
Сверху посыпались булыжники и комья, девчонка упала на землю, тут же прикрыв руками голову. Теодор накинул на нее полу плаща и сжался сам. По спине больно забарабанило, но все лучше, чем по лицу. Вскоре лавина стала затихать.
– Фух… – Санда выдохнула, и ее дыхание скользнуло по шее Теодора. – Тео, твои волосы мне в лицо попали.
Прежде чем Теодор дернулся и отодвинулся, девушка взяла длинный локон и откинула за его спину. От чужого прикосновения к своим волосам Тео ощутил на загривке мурашки.
– Зачем ты такие отрастил? Прямо Рапунцель!
– Это еще кто?!
Тео решил, что «Рапунцель» – явно что-то обидное.
Санда захихикала.
«Нет, я и раньше подозревал, что не терплю девчонок, но теперь… Я в этом уже уверен!» – фыркнул про себя Тео.