ручейков. Когда они отошли на несколько десятков метров, то услышали, как сзади что-то обрушилось, словно опрокинулся гигантский ушат воды.
– Омут закрылся, – пояснила иеле. – Теперь он будет доступен только для Ольшаника. И нас, иеле. Сестрицы вернутся к своим прялкам и продолжат сплетать чудесные сети, а Ольшаник вновь начнет путать тропы, чтобы привести сюда заблудших путников…
Санда остановилась. Она крепко сжимала ключ, и было видно, что это причиняет ей боль.
– Он заманил его, – сказала она. – Раду. Ольшаник его утащил под воду, и Раду не смог спастись…
Иеле грустно поглядела на нее:
– Никто бы не смог. Мне жаль, милая! Ольшаник растет здесь тысячу лет, и ни один факел, ни один топор, ни одна рука не смогли разрушить его сердца. Ничто. Его выжигали десятки раз, и все напрасно. Иеле хранят в глубине омута его душу, оживленную Балауром, и в Ольшанике живет та же мрачная сила, что его породила. Сила вечной темноты. Есть вещи, против которых сделать ничего нельзя, и никогда рука человека или нежителя не уничтожит Ольшаник. Быть может, только сама Смерть.
Глаза Санды покраснели.
– Я помню его, – сказала иеле, – помню того парня, с темными кудрями и глазами…
Одинокая взглянула на Теодора.
– Как твои, Теодор. Такие же ярко-карие. Да. – Она тряхнула головой. – Помню, как давно хотел получить его Ольшаник; он видел вас на берегу, но не мог дотянуться ветвями. А потом выждал момент и… забрал. Я сама расчесывала ему волосы, усыпляя на дне, следуя воле Хранителя этих вод, и юноша доверился мне. Я спела ему колыбельную, и он уснул тихо и спокойно, но больше с тех пор не видел ни одного сна… – Иеле задумалась. – Какая же была та колыбельная? Кажется, я слышала ее как-то… Да, кто-то пел ее на берегу – еще давно, а после… совсем недавно.
И она пропела серебряным голосом:
– Ту-ту-тууу, ти-ти-ууу.
Санда подняла заплаканные глаза и только судорожно вздохнула.
– Это я пела ему, и он уснул. Я расчесала его кудри, темные, как земля, и вплела в них лунный свет – и волосы его побелели как снег. А на веки положила два самоцвета, два граната, испивших крови земли, – и они засияли алыми звездами. Я помню его. Он был красивей всех… И прежде чем я сплела сеть из его волос, я любила чесать их по ночам, думая о своем позабытом имени… Теодор – ты назвал его!
– Что?
– Назвал мое имя! Как только я услышала его, сразу примчалась в омут. Я вспомнила свое имя, свое истинное имя!
Иеле от радости засмеялась и принялась плясать, шлепая белыми ступнями по лужам.
Санда недоуменно поглядела на водяную деву.
– Я же говорила, меня зовут, как обувь… Раньше так называли тех, кто делал чудесные, красивые вещи для женских ножек. И я вспомнила, имя значит «сандалия»! Санда!
Санда распахнула рот.
– Вот как? – хмыкнул Теодор. Он-то думал, что за ботинки? – Стало быть, я могу загадать желание?
Теодор встал между девушками и, скрестив пальцы, всем сердцем попросил то, чего хотел давно и сильно, просыпаясь от тревоги по ночам и думая лишь только об одном – об этом жгущем сердце желании.
– Готово!
Иеле протянула Санде серебряный сверток, будто сгусток лунного света. Это была сеть, по которой они взобрались. На концах сети, сплетенной из серебристых волос, поблескивали гранаты.
– Держи, – сказала Одинокая. – Она сплетена из его волос. Пусть она будет тебе вечным оберегом.
Санда с ужасом поглядела на подарок, не зная, что и сказать. С одной стороны, такая «поделка» – просто дикость, с другой…
Иеле ласково погладила сеть.
– Это не обычная сеть… Гляди! Истинному владельцу, знающему имя того, кто дал волос сетке – а я ведь не знала его имени, – она откроет нечто невероятное… накинь ее и назови имя!
Санда с опаской набросила на плечи подарок и неловко пробормотала: «Раду». Теодор ахнул, а иеле всплеснула руками.
Тело Санды от горла до пят стало невидимым!
– Ты можешь стать как лунный свет! – захлопала в ладоши иеле. – Призрачный свет, который умеют прясть одни только иеле! Бессмертные девы, танцующие хору на бледных лугах, выжигая траву и скрывая в земле клады, иеле, которые знают слова – те, что смертным знать не дано.
Иеле улыбнулась и тронула жемчужное платье.
– Мне пора… У нас много работы после испытания Макабра. Ольшаник призывает нас на весеннюю чистку, сейчас-то в Окаянном омуте просто бардак!
И она, сверкнув рыбкой, скользнула в щель в земле, куда стекала вода.
– Прощай, Теодор! Прощай, Санда! Желаю удачи. И помните, – голова неожиданно высунулась из потока, – помните, главное – знать, кто твой друг.
Иеле подмигнула и исчезла. Теодор и Санда постояли в темном проходе и потихоньку побрели на выход. Через пару минут они увидели свет. Не зеленый, а розовато-лиловый. Речной берег заливал туман, и сквозь него виднелось зарево: занимался рассвет.
Теодор понял, что ужасно хочет домой. Мокрая одежда хлюпала при каждом шаге, он дико устал и хотел спать. Санда, кажется, успокоилась, на ее лице появилась грустная улыбка. Она всю дорогу прижимала к груди ключ и волшебную сеть.
Теодор подумал, как сейчас здорово будет рухнуть на свою доску, заменяющую кровать, – и провалиться в сон.
Но его желанию не суждено было сбыться.
Едва он выбрался из тоннеля на солнце, как сверху на его голову что-то упало.
Теодор дернулся и понял, что его крепко стянули веревки. Он увидел, как Санда застыла, не зная, что делать, и услышал спокойный голос:
– Не дергайся.
С холма спрыгнули люди. Теодор узнал Янко Попеску, который вытащил из-под шляпы-котелка удавку, и Алхимика, держащего в руке странного вида ружье, направленное прямо ему в грудь. И, еще не обернувшись, уже знал, кто стоит позади.
Над ухом раздался негромкий, но холодный голос.
– В Макабре нельзя убивать, – сказал некто, и Теодор вздрогнул. – Однако никто не запрещал брать игрока в плен…
Теодор понял, что это конец. Александру Вангели занес руку, Санда вскрикнула – и в тот же миг на затылок Теодора обрушился сильный удар, за которым наступила непроницаемая тьма.
Глава 21о том, кто хранил тайну
Теодор очнулся в темноте. Он сглотнул и перевалился на другой бок – шея заныла от боли, голова гудела, как чугун. Тео закряхтел и всхлипнул. «Черт, больно». Казалось, череп раздробили на мелкие куски. Тео потер шею. Кожа была шершавая, в чем-то засохшем. Он поднес ладонь к лицу: так и есть, кровь.
Он ощупал себя. Тело ныло так, словно было не его, и он бы не удивился, если бы не досчитался руки или ноги. Но, видимо, Вангели побоялся калечить его до конца Макабра. Вангели!
Тео ошарашенно подскочил. Он вперился глазами в пустоту и увидел то, что напугало его сильнее смерти.
Решетка.
Он сидел на полу камеры, дверь в которую была конечно же заперта. Теодор сглотнул ком, но страх застрял в пищеводе. Он чувствовал, как неистово бьется жила на лбу, а голова – та пульсировала, словно вся кровь из тела хлынула к вискам. Щеки горели. В ушах гулко стучало сердце.
«Черт, черт…» – только и мог повторять он, глядя на решетчатую клетку. Камера оказалась маленькой, едва хватало сделать пару шагов туда и обратно. С трех сторон до самого потолка высились железные прутья, а за спиной была грязная стена. Видимо, камеры находились в подвале.
«Ну, ясно, – сказал себе Теодор, – не станет же убийца держать пленников в столовой. Сам небось пригласил гостей, они сидят там с салфетками на коленях, жрут золотыми ложками и не догадываются, что прямо под ними томятся такие же люди. Не слышат их вопли. Мэр обустроил темницу, чтобы никто не знал о его темных делах. И если ты сюда попал, никто никогда не догадается, что ты тут. Кричи сколько угодно».
Вдали на стене виднелось пятно света. Теодор присмотрелся: маленькое оконце без стекла, по ту сторону которого тускнело закатное небо. Наверное, выходит в какой-то внутренний двор, куда доступ перекрыт. Навряд ли мэр оставил бы окно, если бы кто-то мог через него сюда пролезть.
Теодор даже мог полюбоваться закатом, который так любил. Открывая чердачную дверцу, он всегда задерживался на несколько минут, а то и больше, глядя, как понемногу небо захватывают звезды. Сейчас ему было не до звезд.
Теодор тщательно обшарил каждый карман и даже голенища сапог – нет ничего острого. Ни ножа – разумеется, его отобрал Вангели, ни кусочка проволоки. Открыть замок было нечем. Он дернул дверь – та лишь громко залязгала, но не поддалась. Лязг оглушил его, даром, что в ушах по-прежнему стоял тяжелый гул. Тео прислушался. Наверное, он поднял такой шум, что Вангели догадался – его пленник очнулся.
Нет, все было тихо. Значит, Вангели здесь нет. Где же он? Теодор, разумеется, не жаждал встречи с мэром. Он на секунду представил высокую фигуру в черном костюме. Лакированные кожаные ботинки – даже те выдавали в мэре педанта. Ни пылинки. На шее – шелковый темный платок. Но темнее всего была, конечно, не одежда. Глаза есть у всех: зрачки, радужка, ресницы. Но глаза Вангели были какими-то ненастоящими. Они всегда смотрели прямо – это было жутко, но особенно жутко было то, что они не моргали. Взгляд мэра пугал больше, чем черное дуло ружья. А это о чем-то да говорило.
Теодор внимательно оглядел помещение: по ту сторону прохода находилась еще одна клетка. В дальнем углу ее была какая-то куча, – может, одежда, оставшаяся от предыдущего пленника? «Предыдущего пленника», – повторил Теодор. Его пробрал холод.
В подвале было зябко и пусто. Через окно проникал ветер, взметая с цемента пыль. Теодор поежился и обхватил тело руками. Он дрожал, но вовсе не от холода.
Он понял, что один. Никто не знает, что он тут. Сейчас он пожалел, что не воспринимал одиночество всерьез. Если бы… Хоть кто-то…
Но нет. Никто его не вызволит – это ясно, как лунная ночь. Теодор обернулся, и взгляд его остановился на ведре в углу камеры. Грязный, помятый цилиндр. Оттуда мерзко воняло. Тео содрогнулся от отвращения.