– Ты… что-нибудь скажешь?
Он наконец опомнился.
– Ты… – решил он не давать слабины. – В каком смысле?
«Она и в Полуночи говорила, что я ей нравлюсь! Но что имела в виду?!»
– Ну…
Санда забормотала что-то вроде «ну давай же, давай», и Тео склонился, чтобы расслышать, а в следующее мгновение девушка быстро вскинула руку, положила ему на затылок и притянула его голову к себе. Встала на цыпочки и вытянулась в струнку, упершись другой рукой в его грудь.
В следующий миг Тео почувствовал на своих губах тепло.
Перед глазами все помутнело, будто наплыло облако, сквозь полуопущенные дрожащие ресницы Теодор едва видел перед собой веснушки. Он зажмурился.
Влажные губы снова прижались к уголку его рта, и Теодор вздрогнул. Ноги вдруг стали мягкими, как у войлочной игрушки, а Санда крепче сжала пальцы на затылке Тео, притягивая его к себе. Ее пальцы на груди скользнули чуть выше, под расстегнутый плащ, и даже сквозь рубашку и свитер Тео чувствовал теплую ладонь у себя на сердце. Вероятно, девушка слышала, как быстро оно бьется, но с этим ничего нельзя было поделать: от прикосновения Санды в голову ударила такая горячая волна крови, что Тео побоялся, не отключится ли от переизбытка чувств.
Губы Санды скользнули чуть правее, Тео приоткрыл рот и попытался ответить, перехватив нижнюю губу девушки, но это прикосновение вышло ужасно неловким.
Он снова вспомнил, что вместо губ у него вареники.
– Что? – послышался голос Санды. – Что такое, Тео? Что-то не так?
Близость девушки, ее рука на сердце, отчаянное, безумное сердцебиение – все нахлынуло такой волной жара, смешанного с желанием, смущением и стыдом, что голос сел, из губ вырвался сип. Откашлявшись, Тео прошептал:
– Я… не знаю… кажется, у меня ничего не получается.
– Ты когда-нибудь целовался?
Кровь прилила к щекам. Было стыдно признаваться: ведь ему уже шестнадцать, черт возьми. Но о каких девушках могла идти речь, если он рос с Лазаром и Марией в глухом лесу? Конечно, когда он бродил по улицам городка, заглядывал в окна, видел там девушек, тайком наблюдал за ними, но не мог даже подумать, чтобы подойти к какой-то из них… Заговорить… На него бы посмотрели как на умалишенного.
Потому Тео не подходил. Бродил по лесам с Севером, в одиночестве. И девушку никогда даже за руку не держал.
– Ну… – Голос предательски сорвался. – Извини.
Санда провела ладонью по свитеру, и Теодору почудилось: еще чуть-чуть, и он не выдержит. Упасть в обморок из-за поцелуя. Так держать, Ливиану! Пальцы Санды коснулись его шеи, прокрались выше. Тео гулко сглотнул. Наконец девушка отодвинулась и посмотрела ему в лицо. Щеки ее горели, глаза полыхали упрямством. Вдруг пальцы нащупали то самое, чего Теодор больше всего стыдился, и он мелко задрожал.
Санда провела подушечкой пальца по очертаниям креста, спустилась ниже и дотронулась до губ.
Тео прикрыл глаза.
Никто не касался его так.
Еще никогда.
По спине прокатилась дрожь, отдаваясь в самую глубину живота. Теодор вновь ощутил влажное прикосновение, дыхание девушки скользнуло по щеке.
– Просто повторяй за мной.
И Тео послушался.
Когда Теодор подходил к лошадям, его ноги заплетались. Перед глазами все плыло, сердце колотилось, спине было холодно от высыхающего пота: ощущение, словно он переборщил с яблочным вином. Услышав шаги, лошади забеспокоились, стали бить копытами и мотать головами.
– Т-ш-ш…
Тео хотел уцепиться за луку седла, но конь, на котором он ехал до Брашова, фыркнул и отступил. «Соберись, Ливиану! Сейчас не время для того, чтобы превращаться в тающего снеговика!» Мысленно дав себе пощечину, Тео отвязал лошадь и потянул за собой. Животное, по-видимому, его боялось.
Тео оглянулся. Только не это…
Ему почудилось, будто между ветвями колышется что-то темное.
Конь тряхнул головой и тихо заржал.
– А ну тише! Погоди! Тсс!
И вдруг позади раздался холодный голос:
– Стой.
Волна паники окатила Тео с головы до ног. Он медленно повернулся. Под сосной стоял Вангели и, прищурившись, смотрел злыми черными глазами. Теодор крепко сжал луку, чтобы лошадь не вырвалась. Животное тревожно всхрапнуло.
– Тебя искали.
– Я знаю.
– Где ты был?
Вангели сложил руки на груди. Тео нервно сглотнул, пытаясь собраться с мыслями. Что делать? Мэр чуть двинул рукой, в белых пальцах что-то блеснуло. Револьвер!
– Я был в третьей могиле, – глухо ответил Тео.
Александру Вангели перевел взгляд на лошадь, оторвался от сосны и сделал пару шагов навстречу. Теодор попятился, конь же уперся, мотнул головой и протестующе заржал. Вангели приближался, продолжая сверлить Теодора взглядом.
– Не подходите.
В руке Теодора блеснул нож. Вангели сжал губы, приподнял острый подбородок. На его груди сверкнул серебряный крест, выскользнув из-за ворота пальто.
– Убьешь меня?
В голосе, казалось, ни одной эмоции.
– А вы меня?
Голос Теодора дрогнул, когда он это говорил.
Вангели.
Вновь картинки зарябили, наслаиваясь одна на другую. Он убил Лизу, его тетю-нежительницу. Уничтожал кладбищенских обитателей. Он садист. Ведь так говорили все. Но в то же время… При взгляде на Вангели в памяти Теодора всплывали картины его детства. В нос ударял щекочущий запах одеколона. Терпкий. Холодный. Строгий. Но родной. И перед глазами стояла улыбка отца, от которой что-то екало в груди. Та самая улыбка, которую Вангели отдал Смерть-Двери, заплатив за проход воспоминанием. Улыбка, которую Вангели подарил ему и вошедшей вслед за мальчиком матери.
Кто же Александру Вангели для Теодора теперь? Кто?
Теодор попятился, а мэр двинулся следом, не сводя с него глаз. Револьвер он по-прежнему прикрывал второй рукой, но Тео-то уже заметил блеск ствола.
– Ты странно ведешь себя последнее время.
В холодном голосе скользнуло что-то сродни беспокойству. Или грусти? Вангели надвигался.
– Я следил за тобой. Что-то происходит.
Вангели сдвинул брови, продолжая шелестеть лакированными ботинками в густой траве. И от шелеста шагающего к нему отца у Теодора внутри все сжалось. Кажется, он понял, что сейчас будет…
– Кристиан.
– Я не Кристиан, – выплюнул Теодор.
Он уставился на отца со всей свирепостью. Ярость всколыхнулась за спиной, тень, отступившая при поцелуе с Сандой, вдруг почувствовала гнев Теодора – впервые за все это время такой явственный, четкий, пылкий.
– Я – Теодор. Ясно? Я не знаю, почему вы спасли мне жизнь, но что бы вы ни думали: я не Кристиан. Я другой. Понимаете? Того Кристиана, которого вы знали. Может, любили. – Голос Тео дрогнул, и горло сжало от нахлынувших слез. – Его нет. Он умер в тот день, когда случился пожар. Теперь я другой человек. И быть может, вовсе вам чужой.
Вангели остановился. Тонкие губы искривились, будто Теодор задел рану, – и в свете кометы, падающем на лицо мужчины, было видно, как бьется жилка на лбу.
– Это правда? – глухо спросил Вангели.
– Что – правда?
– Тень.
Тео тяжело задышал.
– Я видел ее. Думал, того белого нелюдимца, который погиб. Но он, скорее всего, не вернется: еще до конца не обратился, ни на кого не напал. Если такого пристрелить сразу, до того, как он совершит первое убийство, нежитель не вернется… Но это был не он.
Вангели вскинул револьвер и наставил дуло на Теодора.
– Это был ты.
Миг – и Теодор метнул нож. Мэр отшатнулся, а Тео вскочил на коня, пришпорил его, и тот, истошно заржав и приподнявшись на задних ногах, рванулся вперед.
Вангели что-то крикнул.
Тео вылетел на тропу. В висках судорожно билась мысль: «Я бы убил его. Я бы убил его. Я бы убил…» Казалось, еще чуть-чуть, и раздастся свист пули, Тео ощутит жгучий укус в спину – такую беззащитную, открытую для Вангели. И в следующий миг упадет с лошади, скатится в траву и будет лежать, глядя на звезды, и смотреть, как угасает небо. Вангели может попасть в глаз кролика, бегущего на другом холме, говорила Шныряла. Попасть в спину улепетывающего беглеца для мэра проще простого.
Тео несся вниз по крутой тропе, лошадь спотыкалась, хрипела, и, казалось, они вот-вот ухнут вниз, в бездну.
Теодор специально метнул нож мимо.
Он не мог.
Не мог причинить Вангели боль после того, что увидел в своих воспоминаниях.
«Я бы убил его».
А Теодор его убить не смог.
«Я бы убил…» – сказал Александру Вангели, мэр города Китилы.
Но просто стоял, держа в руках револьвер, и смотрел, как Теодор уносится вскачь и тает на ночной тропе.
Значит, и он – не смог.
Теодор спустился со склонов горы Тымпа и помчался прочь от Брашова, по тракту, ведущему на северо-запад. Он пришпоривал коня как сумасшедший, никак не мог остановиться, и конь, обезумев, мчался вперед. То и дело юноша оглядывался на тающий вдали Брашов, спрятанный в долине между горами, и сердце его сжимала непонятная, тягучая и певучая тоска. Глаза слезились – то ли от ветра, то ли от этого неясного чувства, сжавшего сердце в кулаке. Теодор оставлял позади себя все: девушку, которую любил. Друзей, которых любил не меньше, и теперь это понимал. И даже отца.
Он мчался во весь опор, будучи уверенным, что Вангели пустит по его следу погоню. Охотники, узнав про Йонву и Албу-Юлию, недолго будут оставаться на месте. Но Тео надеялся, что они поверят Санде. Змеевик уж точно поверит.
Тео перешел на средний темп, чтобы не загонять лошадь. Ему предстояло долгое путешествие.
Позади опасность. Впереди опасность еще большая.
Он оказался зажат между молотом и наковальней, и единственное, что у него оставалось, – это вера. В то, что он сможет открыть Алтарь. И добудет для мира Любовь. А после этого… что будет после этого, казалось ему неважным.
Глава 21. Об Алтаре Безликой
Тео скакал на запад. Проезжал мимо деревенек, в которых лаяли собаки, дымили бани. На колесах, венчающих трубы домишек, темнели гнезда аистов. Птицы уже вернулись из южных краев, и на рассвете Теодор то и дело замечал крестообразную тень, пересекающую дорогу по направлению к деревне. Природа вокруг пробудилась. Сады пышно расцвели, разливая по округе сладкие ароматы. Мимо проносились равнины и горы, а Теодор все скакал и скакал к западной окраине Трансильвании, где раскинулся древний и загадочный город Алба-Юлия, разросшийся вокруг старинной крепости в виде звезды.