– Не Смерть, – покачал головой Тео. – Жизнь.
Из-за деревьев раздался болезненный вскрик Шнырялы.
Санда содрогнулась, Тео внутренне сжался. Вик говорил, Шныряла умерла из-за него… А он умер из-за нее. Не потому ли Жизнь дала им второй шанс?
А ради чего вернулись его родители? Отец. Мать. Это была тайна, которую каждый из них хранил в глубине сердца, но Тео был уверен: они знали, зачем вернулись.
А если он погибнет в Макабре? Вернется ли он нежителем? И если да – то ради чего?
Теодор поднял глаза к небу. Там, в полночном зените, мерцали далекие прекрасные звезды. Они были до него. Ими любовались те, кто покоится в земле веками и тысячелетиями. Звезды будут светить тем, кто придет после него, когда он сам будет лежать в земле – погибшим ли в Макабре юношей, мирно ли уснувшим на своей кровати стариком. Но сейчас, именно сейчас, в самом сердце Полуночи – его очередь смотреть на звезды. Его очередь восхищаться их красотой. Его очередь жить и брать от жизни все, что он сможет взять, и сделать так, чтобы его путь был пройден не впустую.
В эту секунду душа Теодора наполнилась каким-то давним, полузабытым светом. И он подумал: быть смертным не плохо. Смотрит ли Смерть на звезды? Понимает ли их красоту? Вряд ли. Жизнь – это краткий миг между прошлым и будущим, который принадлежит только человеку. Ему, Тео. Здесь и сейчас. Никогда ни перед этим, ни после его не будет. Поэтому Смерть, владеющая вечностью, не может чувствовать жизнь. А он, простой и слабый человек, – да.
Вдруг Теодор ощутил на своей руке холодные пальцы. Он вздрогнул и опустил взгляд. На его руке лежала ладонь Санды. Тео подумал, что она хочет… Но ошибся. Девушка перевернула его руку ладонью вверх.
– Ты видел, у тебя кровь? – Санда суетливо пошарила по карманам. – Да были же! Ах!
Она вдруг подорвалась, побежала на поляну возле берега и через несколько минуту вернулась, неся длинную полосу ткани, жестяную кружку и баночку.
– Они уже заканчивают!
Санда положила ткань на мох, пристроила рядом баночку с мазью и снова взяла Тео за руку. Он не сопротивлялся. Просто смотрел, как она что-то бормочет, сдувает челку со лба и закусывает нижнюю губу, разглядывая и промывая рану чистой водой из кружки. Как то и дело поднимает глаза, мельком перехватывая его взгляд, промакивая порез уголком чистой тряпицы. Как аккуратно смазывает ладонь заживляющим средством Змеевика. Тео чувствовал, как внутри его все дрожит от каждого, каждого ее прикосновения – осторожного, нежного, теплого. Как отзывается в его ледяной руке что-то странно-приятное, как тепло разливается от кисти по всему телу, доходя до самого сердца.
Переворачивая руку, чтобы Санда могла покрепче затянуть полосу ткани, он провел пальцем по ладони девушки – как будто невзначай. Санда завязала узелок между большим и указательным пальцем так, чтобы можно было после развязать.
– Тео, не слишком ту…
Она осеклась. Длинные пальцы Тео накрыли кулак девушки, обхватив его целиком; ее маленькая рука утонула в его руке. Тео сжал пальцы чуть сильнее и вдруг похолодел от испуга: а что, если Санда выдернет руку, вскочит на ноги, отшатнется? Разозлится?
Тео испуганно вскинул глаза на Санду. Ее лицо не было злым. Девушка все так же сидела рядом на бревне, и лунные зайчики скакали по ее волосам, в то время как пальцы Тео заскользили по тыльной стороне ее ладони, поглаживая и…
Вспышка! Удар сердца, словно удар молнии! Со всех сторон ударили краски, звуки, запахи – в сто крат сильнее, чем те, какие когда-либо ощущал Тео. Будто совсем рядом взорвали яркую сверкающую хлопушку.
Теодор захлебнулся воздухом, вскочил, отдернув руку от Санды, и ошеломленно заозирался.
Он глядел в ночь и видел, что она цветная. Даже листья над головой были вовсе не черны: они переливались всеми оттенками сумерек – где-то фиолетовые, где-то темно-синие, переходящие в лиловый.
– Тео… что такое? – встревожилась Санда.
Он не ответил. Сердце билось с ликующей радостью. Он видел, снова видел цвета! Да еще какие! Теодор взглянул на Санду. Она была не серая. Нет. Она стала той, какой Теодор запомнил девушку прежде, чем цвета выключились, – в тонах осени, теплая и золотистая, с рыжим листом во впадине ключиц.
Тео охватил восторг. Попроси Санда сказать, что он чувствует, он даже языком шевельнуть не смог бы, не смог бы подобрать и пары слов, чтобы выразить, что он ощутил, когда мир озарился вновь. Будто до этого он был ходячим мертвецом.
Теперь же, вдыхая ночь и видя ее краски, ее оттенки, каждую искорку звезды и серебристой листвы, Теодор ощутил себя живым. По-настоящему живым.
Как это было чудесно – родиться вновь.
Теодор опомнился только тогда, когда из-за деревьев шагнул Вик и сделал знак идти за ним. Санда кивнула, и они все вместе направились к берегу. Тео шел на подгибающихся ногах, не зная, отчего его щеки пылают больше: от прикосновения к Санде или от радости, что мир снова цветной.
Цвета вернулись в тот самый момент, когда он прикоснулся к девушке.
Почему? «В этом есть какая-то связь, – подумал Теодор, выныривая из-под балдахина серебристых листьев. – Какая? Что за чертовщина с этим странным порезом, гаснущими цветами?»
С плеч словно упал тяжелый груз, и теперь, когда Тео вышел к берегу ручья и увидел, как сверкают и переливаются хрустальные волны, его снова охватило восхищение.
«Ничего не потеряно. Я идиот. Ничего не потеряно же! Все будет хорошо. Да будет, точно! Я знаю, просто знаю, а откуда знаю – понятия не имею».
Тело стало каким-то воздушным, легким, казалось, Тео сделает шаг – и взмоет в небо и с ветром унесется над деревьями и топями туда, к золотой тропе, и через мгновение приземлится прямо в то место, где его ждет Путеводитель.
В этот миг ему казалось, что в мире нет ничего проще, чем найти эту карту. Чем добыть выигрыши. Чем спасти родителей. Ему казалось это не труднее, чем станцевать, и, если бы сейчас послышалась далекая игра кобзы – подобно той мелодии, которая звучала в Мэрцишор, первый день Макабра, – Теодор бы не раздумывая начал приплясывать.
– Чего сияешь, как начищенный пятак? – проворчала Шныряла.
Теперь на ней была мешковатая мужская рубашка, видимо, Вик отдал ей свою после перевязки.
– Как ты? – спросил Тео. На миг тревога вернулась.
– Ну, скажем, так. – Она кашлянула и скривилась. – Если эти мордовороты не вернутся, какое-то время я тебя еще подостаю.
– Дика, – строго сказал Вик, – лучше отдохни.
Лицо Шнырялы и правда пугало: зеленющее и бледное – страшней, чем у мертвеца, и Теодор содрогнулся. «Только бы обошлось», – подумал он.
– Без ножа еще перекидывалась, – бормотала Шныряла. – Без ножа много сил уходит…
Вик протянул Теодору свою бездонную сумку.
– Нам нужно скорее убираться. Кэпкэуны могут обшаривать окрестности, и нам все равно, кто будет это делать – победители или побежденные. Уходим. Немедленно. Дике нельзя двигаться. Но… если мы останемся здесь – это смерть. Дика обернется, и я ее понесу. К тому же в обличье перекидыша ей будет проще восстановить си…
– Говорил бы своими словами: заживет как на собаке!
Шныряла фыркнула, но Вик метнул в нее строгий взгляд.
– Двинем на север, между лесом и топями. Если завидим кэпкэунов – будем уходить вглубь трясины, другого пути нет. Надеюсь, выберемся к холмам и попробуем отыскать нашу тропу она ведь выводит из Багровых топей, значит… В общем, мы сейчас между молотом и наковальней. Или прорвемся, или…
Змеевик посмотрел на Санду и Тео, ожидая реакции. Теодор и сам понимал: тут оставаться нельзя. Конечно, нужно скорее уйти, подальше от селения чудовищных тварей. Только вот Шныряла…
Вик воткнул в землю нож, поднял Шнырялу, поддерживая под локти, и помог перешагнуть через рукоять. Как только девушка ступила на мшистый зюзник, буйно разросшийся на кочках, началось преображение: нога Шнырялы истончилась, укорачиваясь, ботинок слился с кожей. Затем девушка переступила через нож второй ногой, и преображение ускорилось. Тело Шнырялы неожиданно осело и сжалось, шкура, покрывающая плечи, словно расползалась в стороны и вниз по спине, руки втянулись внутрь болтающихся меховых лап, и шкура тотчас приросла к ним, как перчатка облегает руку.
Через пару мгновений на земле стояла лохматая серая собака. Потрепанная и ничуть не привлекательная – такую бы точно гоняли в городе, едва завидев у мусорных баков или на пороге дома. Собакой Шныряла была не так чтобы очень крупной, но немаленькой.
Теодор задумался: как же Санда так долго тащила ее на себе?
Он мельком посмотрел на девушку – хрупкая и невысокая. Вот уж не подумал бы, что Санда будет так волноваться о Шныряле. Он представил, как девушка берет на руки раненую собаку и несет ее, продираясь через кусты, заросли колючек и хлесткий плющ. Тео даже видел, как она, пошатываясь от тяжести и усталости, упирается окровавленной ладонью в ствол дерева. Оставляет тот самый отпечаток, который нашел Вик. И вот Санда тащит и тащит на себе собаку, и с каждым шагом ей все тяжелее, собака скулит, кровь из ее раны льется и льется под ноги. Заслышав кэпкэуна, Санда собирает все силы, бежит по ручью, взбирается на берег и прячется за огромный камень, чувствуя, что нести раненую больше не может, но и оставить ее одну не может тоже. И девушки молятся, чтобы монстр не отыскал их. И готовятся принять последний бой.
Видение покинуло Теодора, но он еще стоял, очарованный им, с какой-то странной болью и радостью, разливающейся по венам. Нет, не была Санда такой уж трусихой, как он посчитал сперва. Может, ей не хватало силы и скорости реакции, не хватало жизненного опыта. Но трусихой она не была. И то, что Санда отчаянно спасала Шнырялу и заботилась о ней, хотя сперва так ее ненавидела, вызвало в груди Теодора неожиданный прилив нежности.
Сейчас, когда Вик прорезал в запасном заплечном мешке дырки для лап и хвоста и устраивал Шнырялу в импровизированной переноске, Санда была рядом, помогая и поглаживая собаку-Шнырялу между ушей, а та только поскуливала от резких движений и чуть клацала зубами.