– А что? – спросил Виктор, управившись с очередным куском баранины. – Навигация еще не закончилась, или как?
– А никак, – пожал плечами поставщик дров. – По уму, так корабли и до солнцеворота ходить должны. Студеные Врата – хорошо, если к празднику закрываются!
– Это к какому празднику? – нахмурился Сюртук, он, видно, плохо знал местные обычаи.
– К Йолю, – бросил ему ди Крей. – Сиречь к празднику Солнцестояния.
– А! – сообразил Сюртук. – Вот оно что! Вы тут, видно, короля Дуба чествуете, и все такое… Сидр… – Последнее слово прозвучало неуверенно.
– Сидр, – подтвердил собеседник. – Да только в этом году все не так пошло! Третьего дня шхуна из столицы пришла… Ну, вернее сказать, со штормом она пришла, так капитан сказывал – закрываются проливы…
4. Десятого листобоя 1647 года
В проливе Две Скалы их нагнало дыхание бури. Было холодно и мрачно, дул сильный порывистый ветер, но шхуна, казалось, с трудом разрезает форштевнем тягучую массу вод.
– Шуга, – удивленно покачал головой шкипер, слова срывались с его губ клочьями пара.
– Шуга… Это ж к ледоставу, и где, ради всех святых? В Первых Вратах?! – Он был встревожен, но его спокойная озабоченность быстро превращалась в тягостный страх.
– Даже и не припомню, мастер Керст, чтобы льды добирались до Студеных Ворот раньше зимника. А сейчас, едва лишь листопад…
Шкипер, по всему, был родом с востока и потому звал листобой листопадом, а студень – зимником, но Сандеру Керсту было сейчас не до филологии с географией. Вернее, вопросы географии волновали его куда больше, чем мог вообразить добрый шкипер Халлем Хейг. Если Студеные Врата закроются раньше срока, разразится настоящая катастрофа.
«Черт! Черт! И еще раз черт!» – впрочем, сквернословить он позволял себе только мысленно. Воспитание и положение обязывали его очень тщательно подбирать слова, произносимые вслух, но в душе…
«Проклятье! Ад и преисподняя!»
Сандер Керст мог бы выразиться и куда более замысловато, и ангелы небесные доподлинно знают, вскоре ему понадобилось все его грязное красноречие. Шторм догнал шхуну на полпути между Первыми и Вторыми Вратами, но не стал для них неожиданностью. Шкипер сразу сказал про бурю, едва хлопнули и разом вздулись мокрые полотнища парусов, и под резким порывом холодного, влажного ветра загудели и засвистали на голоса напрягшиеся снасти.
– Это неспроста, – прокричал шкипер сквозь вой ветра. – Идет буря!
И она пришла.
Страх, что почуял в мастере Хейге Сандер Керст, был не случаен. И не слабость натуры была ему виной. Шторм, обрушившийся на шхуну, был преисполнен ярости преисподней и смертоносной мощи. Но, невзирая на страх, посетивший его в преддверии бури, шкипер Хейг оказался отважным человеком и превосходным капитаном. Он не мог укротить ярость стихии, но в его силах оказалось оседлать шторм и пройти на плечах демонов ада сквозь узости Вторых и Третьих Врат. На крыльях бури шхуна Халлема Хейга за сутки пересекла Внутреннее море и буквально как снег на голову обрушилась на портовые власти Аля, не ожидавшие гостей в такую ужасную погоду…
Так было, и, следует признать, Сандер Керст не сплоховал. Он выдержал все превратности шторма вполне по‑мужски, оставаясь, что называется, на ногах и в своем разумении. Скрутило его позже, когда наступил откат. Сознание помутилось, хотя и не покинуло мастера Керста вовсе. Тем не менее единственное, что запомнилось ему от первых часов пребывания в Але, это качающаяся земля. Мотало его и корежило не по‑детски и еще долго после того, как под каблуками щегольских сапог Сандера оказалась не склизкая деревянная палуба, а мощенная торцевым камнем портовая площадь. Однако даже в таком состоянии мэтр Керст продолжал совершать правильные и полезные поступки. Во всяком случае, окончательно «выздоровев» от приступа ужаса, наложившегося, как следует предполагать, на подавленную силой воли, но никуда не девшуюся морскую болезнь, он обнаружил себя сидящим в маленьком трактире напротив черного хода в краснокирпичное здание приюта «Длань господня», находившегося под патронажем княгини Альм и Ши, владетельницы Аля, Колта и Сорнея. Более того, как оказалось, он успел уже перекусить «чем бог послал», но чем именно, Сандер как‑то и не запомнил, выпить водки и познакомиться за выпивкой с мастером Дейри, служившим в приюте истопником и «мастером за все». Основной штат там составляли женщины, так что для мужских рук – особенно если «они растут из правильного места» – всегда найдется немало работы. Впрочем, место было хорошее, тихое и теплое, да и княгиня платила исправно, так что грех жаловаться, но мастер Дейри, собственно, и не жаловался, он изливал накопившиеся в его просторной душе мелкие огорчения маленького человека.
– Вы должны понимать, мастер Керст, – говорил Магнус Дейри, опрокинув очередную стопку крепкой северянской водки. – Женский приют… эт‑то вам не мальчишкам задницы драть. Лишнего слова не скажи, и взглядом того… Эт‑та стерва Ада, она, знаете ли, она… О! – чувствовалось, что Магнусу не хватает слов, чтобы передать всю силу обуревавших его в этой связи чувств. – Она – о‑го‑го! Она, знаете ли, спуску никому не даст! Только глянь на девок… или там трубу не вовремя в уборной… Кожу сдерет! Выпьем!
И они выпили, но в голове Сандера уже прояснилось настолько, что алкоголь его не брал.
– А вот еще…
Мастер Дейри любил поговорить, но обычно ему было не с кем. Завсегдатаи трактира, да и немногих других заведений в округе, являлись опасными собеседниками. Скажи неверное слово – а оно не воробей! – и пошли гулять слухи. А дама‑наставница Адель аллер’Рипп в этом смысле чиновников Черного кабинета не только за пояс заткнет, но и без горчицы схарчит! И не поморщится, тать! А Магнус, что ж, он человек маленький, ему ли ей перечить! Узнает, что начал болтать, враз угомонит. Мало не покажется. Однако мастер Керст неместный и вообще частный поверенный.
– Так вы, мастер, крючкотвор, выходит?
– Да, я доктор юриспруденции.
– Юрис… что? А, бог с ней! Выпьем!
– Выпьем! А документы? Не могут же их принимать на воспитание без документов? – Вот что интересовало частного поверенного Керста, вот ради чего он пересек бушующее море.
– Бумаги, это да! Все чин по чину! Магистрат, секретари княгини, суд… – Магнус Дейри моргнул, поморщился и протянул руку за вновь наполненной – не иначе как промыслом божьим – стопкой. – Вы что же думаете, мастер… Н‑нет, раз вы крючкотвор, то вас следует мэтром величать, или как?
– Пусть мэтром…
– О! Выпьем, мэтр Керст! Божья слеза…
– А…
– Нет, не так, мэтр Керст! Есть, верно, и такие, кто прямо из монастырских приютов… Родились, и все – уже в корзинке на паперти, и хорошо, если имя имеется, а чаще и того нет! Но есть еще и такие, мой господин, кто через стражу и суд поступают… Только тсс! Об этом говорить нельзя, княгиня гневается, да и Ада, курва… Девки, мэтр Керст, шлюхи малолетние, а туда же – в девы‑компаньонки, как чистые! Эх!
– Выпьем! – не дожидаясь, пока Магнус сообразит, что сболтнул лишнего, предлагает Сандер. – И где же хранятся эти бумаги?
Бумаги – вот суть того дела, ради которого Сандер Керст бросил жребий, в прямом смысле слова отдавшись на волю волн. Вернее, бумаги – та ниточка, что приведет его к цели, но сама цель…
«Боже правый!» – получалось, что он уже всего лишь в шаге от приза ценою в Судьбу!
«Знать бы еще, о чей судьбе речь… – подумал мэтр Керст мимолетно, опрокидывая вместе с Магнусом Дейри очередную стопку холодной, как снег, и крепкой, словно жидкий огонь, водки. – Ну, там посмотрим…»
И то верно, Сандер Керст вырос и жил с идеей, что человек сам кузнец своего счастья, и никто, ни люди, ни боги не сделают для него того, что может и должен сделать для себя он сам.
5. Двенадцатого листобоя 1647
– А если по чарке за знакомство?
Торговец дровами оказался необычайно интересным собеседником, но главное – чрезвычайно информированным, и, хотя Виктор не знал пока, зачем ему все это знать, интуиция подсказывала – слушай, запоминай, еще пригодится.
– Развезет, поди, с устатку, – засомневался было Миха, но Виктор не позволил паузе затянуться более чем на мгновение.
– Четыре бренди, парень! – крикнул он половому. – И побыстрее.
– Вам сливовый или яблочный? – поинтересовался парень, поспешая к стойке, за которой на полках выстроились разнокалиберные бутыли и кувшины. Он уже чувствовал запах чаевых, и спешил угодить щедрому человеку. Ну, а откуда половые знают, кто и сколько оставит чаевых – предмет сродни черной магии. Нет ответа, да и не следует искать.
– Сливовый! – ответил на немой вопрос Виктора торговец дровами. – В этом году сливовица хороша удалась, а яблочный бренди мы с верховьев Изера завозим. Иногда бывает ничего, но чаще не очень.
– Значит, сливовица! – кивнул ди Крей. – А кстати, что это вы сказали, что в замке дров совсем не осталось?
– Так где ж тут напастись! – всплеснул руками Миха. – Известное дело – Осенний бал! А это, почитай, три воза дров на один только палас. Восемь больших каминов, – поднял он вверх указательный палец. – Два в торцах и по три вдоль каждой стены. А осень нынче выдалась сырая, холодная, а дамы в шелках…
6. Одиннадцатого листобоя 1647 год
– Ах! – взволнованно выдохнула Теа, и ее чудные голубые глазки испуганной птицей метнулись куда‑то в сторону, вернулись, словно бы не зная, чем себя занять, рассеянные и тревожные одновременно, потупились скромно и неожиданно взметнулись вверх, принимая и отражая взгляд лейтенанта Теллера. – Ах, сударь, не знаю, что вам и сказать… Третий танец…
И в этот момент условную тишину главного зала, похожую на самом деле на тихий рокот прибоя, каким он слышится в глубоком гроте, нарушили чувственные звуки двух играющих в унисон спинетов.[2] Аллеманда…[3]
– Но, Теа! Молю вас…
Это прозвучало весьма трогательно, но главное – многообещающе…
– Я… – Она запнулась и начала краснеть, краснела же Теа Альфен виртуозно и крайне соблазнительно. Соблазн нарастал по мере того, как румянец стекал по ее белоснежной коже от щек по подбородку и скулам вниз, к шее, плечам и спрятанным за высоким вырезом бального платья упругим грудкам. Впрочем, об их упругости лейтенант судить пока не мог, но ему хватало и того, что видели его глаза. – Это так странно… Я, право, не знаю… – лепетала девушка, а мелодия уже плела между делом узор, и росла череда входящих в танец пар.