– Дайте ввязаться в сражение, сударыня, – ухмыльнулся рыжий проводник, – и мы поглядим, что можно с этим сделать!
6. Восьмой день полузимника 1647 года
В Але говорят: «свинья и лошадь не строят общих планов, у них разные пути».Так и случилось: ди Крей и Сюртук, возможно, и могли выйти в дорогу той же ночью, но Тина, как выяснилось, сильно ослабла, а после сытной и вкусной еды еще и осоловела. Единственное, на что она оказалась способна, это продержаться пару часов в седле, пока проводники запутывали следы и уводили их маленький караван подальше от разгромленного замка. Со слов Ремта, живых в крепости не осталось, но вскоре наступит утро, и кто‑нибудь наведается в замок. Или из деревни, или с тракта, или охотники вернутся с холмов. В любом случае вскоре следовало ожидать погони, вернее, поисков злоумышленников, и на такой случай имело смысл сделать все, чтобы их троих никто не нашел. Поэтому и двигались беглецы не вдоль тракта, а взяв несколько дальше к югу. Идея была проста, как хлеб и вода: с одной стороны, ты можешь срезать значительный кусок петляющей туда и сюда дороги, просто поднявшись к югу и спустившись к северу чуть западнее своего прежнего пути, а с другой стороны, маршрут беглецов был отнюдь не очевиден, и если не оставлять явных следов, то пойди найди их теперь во всех этих просторных лесах и горах.
Двигались почти до рассвета, так что Тина, едва способная держать глаза открытыми, смутно помнила, как добрались они до какой‑то укромной лощины, спрятавшейся среди поросших лесом сопок. Ди Крей, прекрасно понимавший, по‑видимому, в каком она состоянии, снял Тину с лошади, постелил ей под кустом давешний плащ, уложил на него, обращаясь с ней, как с малым ребенком, подложил под голову какой‑то узел, накрыл другим плащом и оставил спать. Так что того, как разбивали бивак, Тина уже не запомнила, погрузившись в сон без сновидений.
Разбудила ее Глиф. Где обреталась пигалица все это время, Тина не знала. Преклонив колено перед лордом де Койнером в тот памятный день, девушка выпустила Глиф «на волю», и потом – даже и в узилище – очень волновалась, опасаясь, чтобы с крошкой не случилось ничего плохого. И вот Глиф нашлась, как, впрочем, и прежде, сама собой.
– Девочка! – щекотно шептало прямо Тине в ухо крошечное создание. – Девочка! Девочка! Де‑во‑чка! Не спись! Про…сн…и…сь!
Длинные слова или не давались Глиф вовсе, или требовали от нее невероятных усилий.
– Не ори! – шепнула Тина и, открыв глаза, попробовала определиться с тем, где она и как. Получалось, что голова – несмотря даже на злоупотребление «сольцей» – ясная, и память работает «как родная».
Тина находилась в каком‑то укромном месте – деревья, кусты, огромные ледниковые валуны и покатое плечо сопки неподалеку, – вероятнее всего, в той самой лощине, куда привел их на рассвете ди Крей. А сейчас солнце, перевалив через дневной перелом, склонялось к западу. Света, впрочем, вполне хватало. Это все еще был день, а никак не вечер. Маленький костерок почти не дымил, а языки пламени едва виднелись в пронизанном солнечными лучами воздухе. Было тихо, тепло и уютно. Тихонько «переговаривались», пофыркивая, дремлющие среди деревьев лошади, потрескивали едва слышно веточки в костре, попыхивал парком медный чайник, подвешенный над огнем. А вот ди Крей, сидящий у костра, был похож на статую. Недвижим, безмолвен…
«У тебя есть знакомая фея?» – спросил тогда ди Крей.
«Я не знаю, кто она», – ответила Тина.
«А что, если он нас услышит?»
– Тсс! – шепнула она и, подняв руку, подхватила кроху с плеча, побыстрее спрятав ее под полу плаща.
После этого она потянулась, «просыпаясь», и села на импровизированной постели. Ди Крей оглянулся через плечо, посмотрел на Тину коротко, усмехнулся, найдя, по‑видимому, ее вид обнадеживающим, и кивнул, здороваясь.
– Доброе утро, милостивая госпожа!
– И вам того же, господин ди Крей! Однако солнце в третьем послеполуденном часу, не так ли?
– Утро наступает тогда, когда наступает.
– Хорошо, – не стала спорить Тина. – Как скажете. А на завтрак у нас что?
– Окорок, сыр и хлеб, вино и травяной чай.
– Вы? – нахмурилась Тина, которую почему‑то смутила мысль, что ди Крей копался в ее вещах.
– Ни в коем случае! – поднял перед собой ладони уже полностью обернувшийся к Тине ди Крей. – Ваших запасов, милостивая госпожа, я не касался. Даже не заглянул в ваш мешок, хотя соблазн, чего уж таиться, был. Но я оказался выше этого, – улыбнулся он. – Лес полон чудес, а этот в особенности. Реликтовые леса Подковы похожи, но только похожи на леса равнин.
Тут он был прав. За время пути через горы Тина успела обратить внимание на то, что не все представляющиеся – на первый взгляд – знакомыми растения на самом деле являются тем, чем кажутся. А разнообразие трав, цветов, мхов и папоротников вообще поражало воображение. Половины этих растений Тина не знала вовсе, а многие другие помнила только по гербарию.
Книга была большая – ин‑фолио – и очень толстая, в темном с вытертой позолотой кожаном переплете. На каждой странице помещались аккуратно вклеенное высушенное растение, лист, цветок, стебель, реже – корешок, цветной рисунок этого растения, выполненный с удивительным мастерством и даже изяществом, и описание: приметы, места произрастания, особенности сезонных изменений и, разумеется, способы применения, иногда много, а иногда – нет. Тина вспомнила страницы… Тончайший, высочайшего качества пергамент, запах сухих растений, ровные строчки каллиграфически выписанных букв, изумрудная зелень, золото, киноварь и кобальт, сурик и охра рисунков, тихий голос, называющий растения и рассказывающий…
«Что?»
Воспоминание пришло как бы ниоткуда, словно история без начала и конца. Ни того, где находилась эта чудная книга, ни того, кому принадлежал голос, Тина не помнила.
– Что‑то случилось? – построжал лицом ди Крей.
– Да нет, – отмахнулась она, надевая на губы улыбку. – Ерунда. Вспомнилось просто… Я могу отойти?
– Разумеется, миледи, – кивнул несколько успокоенный ее словами проводник. – Идите туда, – показал он рукой. – За тот валун. Там безопасно, и никто вас не потревожит…
– Спасибо, господин ди Крей!
Тина встала, подхватила лежавший, как тут же выяснилось, все это время рядом с ней мешок и пошла в указанном направлении. Обойдя огромный валун, для чего пришлось преодолеть довольно густой орешник, она оказалась на тихой полянке, со всех сторон укрытой от посторонних глаз кустами и деревьями, а от врагов – будь то люди или звери – крутыми каменными стенами. В довершение всех чудес здесь протекал ручеек, бравший начало из крошечного водопада, так что Тина могла не только облегчить наконец ощутимо отяжелевший мочевой пузырь, но и умыться. Ну а отдаленность и уединенность этого укромного местечка позволяли к тому же накоротке пообщаться с Глиф.
– Где ты была? – строго спросила Тина, поставив живую куколку на камень перед собой.
– Была! – радостно улыбнулась кроха. – Была! Была! Там! Тут! Там! Тут! Один… – Она пригорюнилась и моргнула, словно собиралась заплакать. – Один! Совсем! Один! Беда, беда, о‑гор‑чение! Плакать! Го‑ло‑си‑ть!
– Ты пряталась в замке?
– Замок? – удивилась девочка. – Ключ? Дверь… – Она явно была дезориентирована.
– Крепость! – попробовала помочь Тина.
– Боль‑шой! Сильный! – обрадовался ребенок. – Креп‑кий!
– В большом доме!
– Дом… – задумчиво повторила Глиф. – Жить, по‑жи‑вать… Боль‑шой! Ог…ог…ог…ром…ный! Так?
– Да! – Тина уже и не верила, что они с этим когда‑нибудь разберутся. – Да! Дом! Большой! Ты там была?
– Была, – кивнула девочка, – сплыла! – Улыбка расцвела на ее крохотных губках.
– Где ты пряталась?
– Много слов, – нахмурилась Глиф.
– Ты пряталась?
– Да!
– Где?
– Там! Там! Там!
– Черт!
– Где? – оживилась девочка.
– Где, где! У иволги в гнезде!
Вообще‑то присловье было более чем неприличное, и его, наверное, не следовало произносить вслух, тем более при ребенке, но проблема взаимопонимания начинала выводить Тину из себя.
– Не понять, – моргнула кроха. – Не знать, не вни‑мать. Плакать. – И она на самом деле заплакала. И следует заметить, это было просто душераздирающее зрелище. Девочка в красном платьице стояла на камне и заливалась огромными слезами, подвывая в такт мелко вздрагивающему тельцу. Ужас!
– Ну, что ты! Что ты! – встревожилась Тина. – Перестань! Ну не плачь. Я не хотела тебя обидеть.
– Нет! – возразила сквозь слезы Глиф. – Хотеть, мочь!
«Возможно, ты права: хотела и смогла. Но вопрос, откуда ты об этом узнала? Или ты играешь со мной в какую‑то свою детскую игру?»
– Там, – сказала она осторожно. – В доме. В большом доме. Там были люди. Солдаты. Мечи. Много, – незаметно для себя она перешла на лаконичный, чтоб не сказать плохого слова, стиль Глиф. – Их убили. Все умерли. Понимаешь? Неживые. Все! Кто их убил?
– Убил, – повторил ребенок. – По‑бил… Раз‑рушил. Раз‑бил! Глиф! Ура! Ура! Глиф! Силь‑ный! Могучий! Всех! Не всех. Не так. Так. Не успеть. О‑по‑здать. Дру‑гой! При‑хо‑дить. Смот‑реть. Bop‑чать! Чу‑жой! Говорить. Глиф понять не мочь. Слова не слова. Страх! Ужас!
– Кто это был? – вскинулась Тина. – Кто?
– Такой‑такой! Ме‑ня‑ю… ю… щ… ий…
– Меняющий? – подсказала Тина.
– Себя… Мне. Тебе. Себя на.
– Ся? – переспросила Тина, пытаясь понять, о чем, собственно, речь? – Меняющийся?
– Так! Так! – обрадовалась Глиф. – Такой! Пришел! Страх! Ужас! Пожар! Война! Прятать. Себя! Глиф! Не ура! Ура нет. Ничего нет! Плохо! Я он никак. Он мно‑го. Глиф ма‑ло! Нет. Он здесь, я там. Все.
– Ты его видела?
– Слова! Видеть! Не знать. Не внять. Не принять.
– Ты испугалась? – Вопрос напрашивался, но Тина никак не могла понять, стесняется ли этот странный ребенок своего страха, или наоборот?
– Да! – честно ответила «Дюймовочка» Глиф. – Ужас! Страх!