– Тина! Тина! Проснись, девочка! – Крик дамы Адель прервал чудный сон. Грезы развеялись, и Тина обнаружила себя по‑прежнему стоящей напротив Сгоревшей сосны.
– Что?! – спросила она, оглядываясь в поисках дуба и женщины‑птицы. – Где?
Но не было поблизости никакого дуба, и никто не пел, сидя в его ветвях, лишь шелестел усилившийся ветер в кустарнике да клекотала быстрая вода на камнях переката.
– Я… – Она почувствовала, как просыпается от зачарованного сна «Дюймовочка» Глиф, путешествовавшая в ее кармане. – Я…
– Это была птица Аюн, – тихо сказал ди Крей. – Вещая птица заветных времен. Вот уж не думал, что сподоблюсь встретиться с таким чудом.
– Я тоже. – Голос Адель звучал хрипло, но она, судя по всему, вполне себя контролировала.
– А я думал, это все сказки. – Ремт был задумчив, и Тина, знавшая его тайну, полагала, что понимает отчего. – Впрочем…
Что он имел в виду, так и осталось неизвестным.
– Какого цвета у нее перья и волосы? – Вопрос ди Крея удивил Тину, и она не сразу нашлась с ответом.
– Не разобрал! – с сожалением признался Ремт Сюртук.
– Кажется, светлые. – Похоже, Сандер Керст не был до конца в этом уверен, но предположения не утаил.
– Определенно темные! – возразила Адель.
– Не скажу! – пискнула на старой речи Глиф. – Мы все видим, как есть.
– Ну, я где‑то так и предполагал, – хмыкнул Ремт.
– Мне она показалась рыжеватой. – Ди Крей тоже говорил неуверенно.
– Да что вы такое несете! – вскричала донельзя удивленная их ответами Тина. – У нее были золотисто‑рыжие перья и волосы цвета красной бронзы.
– Рыжеватая, – задумчиво кивнул ди Крей. – Но это не важно! – отмахнулся он от какой‑то своей мысли. – Миледи, птицу Аюн отчетливо видели только вы, и это означает, что пела она исключительно для вас, а мы все были лишь счастливыми свидетелями чуда.
– Для меня? – не поняла Тина.
– Для тебя, девочка, – улыбнулась Адель. – Поверье утверждает, что птица Аюн всегда пророчит лишь для одного. И только ему открывает свой истинный облик. А пророчит она только удачу, так уж у нее заведено.
4. Семнадцатый день полузимника 1647 года
В конце концов ущелье Сгоревшей сосны, а оно оказалось весьма протяженным, вывело компаньонов на маленькое плато, расположившееся выше зоны лесов. Здесь уже не встречались ни сосны, ни кедры, тем более не росли на этой высоте дубы и буки. Только низкие кустарники, вереск, жесткие травы да мхи. Стало по‑настоящему холодно, так что ночью вода замерзала в котелке. Кое‑где среди валунов и обломков скал виднелись белые, искрящиеся на свету пятна, но снег здесь прошел дня два‑три назад. Сейчас же погода стояла холодная, но сухая, и небо сияло прозрачной синевой. Ни облачка, ни тучи. Простор и безмерная высота.
– Ну, вот и Ладонь Зар’ака, – сказал ди Крей, когда, вывернув из‑за скал, тропа вывела их на плато. – Полдня пути прямо на запад, а дорога здесь должна быть удобная, без помех, – и мы у Ворот Корвина. А уже за ними, как он и сказал, – последние слова Виктор произнес с особым выражением, – Холодное плато. Там будет сложнее: дорога дрянь, да и долгая, путаная. Хорошо, если в три дня одолеем, а ветер на Холодном плато такой, что вымораживает до костей. Оттого оно так и называется, это плато. Там и летом‑то нежарко, особенно ночью, ну а в зимнюю пору – вообще адские погреба!
Ди Крей был странным человеком. Он то говорил как философ, то превращался в истинного лесника – кондового горского проводника, человека простого и как бы незатейливого. Вот только Тина видела, чувствовала – он куда сложнее. Однако если Виктор что и скрывал, делал он это не во зло, не с намерением навредить ей ли, кому другому. Просто у него, как, впрочем, и у остальных компаньонов, имелись свои непростые резоны и секреты, разглашать которые он не обязан. Да и ей, Тине, лезть в чужие дела не следовало. Есть и есть, пусть так и остается. Но какие бы тайны ни скрывал спокойный взгляд ди Крея, человек этот вызывал у Тины скорее симпатию, чем простую и, в общем‑то, равнодушную по своей природе дружественность дорожного попутчика.
– «Ворота Корвина»? – переспросила Тина, вглядываясь в подернутую легкой дымкой даль. На мгновение ей показалось, что завеса раздвинулась и она видит две высокие красные скалы‑колонны, как бы обрамлявшие проход в новое ущелье, узкую щель, рассекающую сплошной скальный массив, взметнувшийся на добрую сотню метров вверх и протянувшийся на юг до плеча могучей горы и на север – до головокружительного провала в никуда.
– Это те скалы? – спросила она ди Крея. – Вот те – красные?
– Красные? – Виктор посмотрел туда, куда указывала Тина, и обернулся к ней. – Ты видишь красные столбы?
– Нет, – мотнула головой Тина. – То есть да. Нет, конечно! Черт! – воскликнула она, окончательно запутавшись. – Я их увидела… Или мне показалось, что увидела? Красные, высокие, а между ними узкая темная щель…
– Ворота Корвина, – кивнул ди Крей, не спуская с нее взгляда. – Так они и выглядят. Но я их не вижу, слишком далеко. Подумайте об этом на досуге, миледи, это стоящая тема для размышлений.
«Да уж…»
Иногда он обращался к ней на «ты», а иногда – на «вы», и было невозможно сказать, когда он иронизирует, а когда – серьезен.
– Что там? – спросил, подходя к ним, мэтр Керст. Сейчас была его очередь вести за собой караван вьючных лошадей.
– Плато Ладонь Зар’ака, – объяснил, подходя вдоль цепочки лошадей, Ремт Сюртук. – Пять‑шесть часов пути, и мы войдем в Ворота Корвина. Я к тому, что, если не топтаться, а поспешить, успеем затемно и до Холодного плато добраться, и найти в скалах у Темного зеркала удобное место для бивака. Это значит, чтобы самим на холодном ветру не пропасть и лошадей не погубить.
– Там действительно так холодно? – поинтересовался Сандер.
– Там ужасно, – счастливо улыбнулся Ремт.
– Но ведь другие проходят.
– Летом.
– Ну и сейчас еще не совсем зима.
– Не совсем, – согласился Ремт. – Но нам хватит.
«Особенно тебе», – мысленно вздохнула Тина.
– Особенно мне, – тихо добавил Ремт, но она его расслышала.
«О чем это ты?» – удивилась девушка, но ничего, разумеется, не сказала, даже бровью не повела. Однако запомнила, отложила в памяти до лучших времен. Не без этого.
– А вы, юная леди, замерзнуть не боитесь? – Но во взгляде Керста не вопрос, а нечто совсем другое, новое, появившееся недавно, буквально несколько дней назад, и пока Тиной не разгаданное.
– Я как все, – пожала она плечами и пошла прочь, оглядывая открывшуюся справа вересковую пустошь, но Керст не отставал.
– Хорош верещатник, – сообщил он без тени улыбки, как бы вполне всерьез.
– И чем же он так хорош?
И в самом деле, пустошь – она пустошь и есть, хоть вереском заросла, хоть кустарником, что в ней хорошего?
– Красиво!
«Красиво? Возможно. Но блекло и печально. Впрочем, на вкус и цвет…»
– Любуйтесь, Сандер, – улыбнулась она, оглядываясь. – Ни в чем себе не отказывайте!
Рассказ Ады о событиях в лагере лорда де Койнера удивил Тину и заставил задуматься. Она уже видела Керста в деле и не сомневалась – для этого, собственно, и не было никакой причины, – что Сандер храбрый и умелый боец. Однако Ада утверждала, что он дрался так же быстро, как и тогда, когда на них напал Охотник, но более всего встревожил Тину неожиданный обморок Керста, случившийся чуть ли не сразу после поединка. Да это и не обморок был вовсе, вот в чем дело. Обморок, сиречь синкопа, может случиться, что бы там ни говорили невежды, и у крепкого, сильного мужчины. Это не исключительно девичье недомогание, отнюдь нет. Всяко бывает: на солнце перегрелся, жирного переел, крепкого перепил… Однако у Керста как будто бы не было предвестников – ни дурноты, ни слабости, ни зевоты, – да и без сознания он оставался не минуты и даже не часы. Трое суток – не игрушки, таких обмороков, кажется, и не бывает никогда.
«Но тогда что?»
И снова вспоминалась толстая книга‑гербарий из затянутого дымкой забвения Тининого детства.
Три доли сушеного зверобоя, гран – чистеца, можно и свежего, четверть золотника настоя портулака… пустырник… маралий корень… цвет абрикоса и базилик камфорный… сирения…
«Не может быть! – думала она, идя по едва различимой тропе. – А если и вправду? Но мне‑mo что? Пусть другие печалятся, а я тут ни при чем!»
Но выходило, что при чем. И это ее тоже тревожило. Не стоило ей влюбляться в такого типа, как Сандер. И вовсе не из‑за обморока этого сраного, следствия которого могли поколебать многих и многих, но не Тину. Ее беспокоило «второе дно» Керста, неявное, но ощущаемое почти на пределе чувств. Что‑то там было в душе Сандера, что‑то, что, скорее всего, не понравилось бы Тине, дай он ей туда заглянуть.
«Но, может быть, я все это придумала?»
И такое возможно. Историю про лису и кислый виноград не зря рассказывают: человеку всегда легче отказаться от того, что ему не нравится, чем наоборот.
5
– Мы не одни. – Ремт всего лишь первым сказал это вслух.
«Его право, не так ли?»
– Вот и мне так кажется. – Виктор уже несколько минут чувствовал на себе чужие взгляды, а моментами, казалось, ощущал и «одышливое» дыхание бегущих трусцой волков.
«Почему они не нападают?»
– Как думаешь, почему они не нападают? – спросил Ремт.
Иногда создавалось впечатление, что покойный маршал читает мысли, но это было не так, просто Герт де Бройх был на редкость умным сукиным сыном. Был таким при жизни, остался и после смерти, что бы там с ним на самом деле ни произошло.
Как вы?.. – осмелился спросить несколько часов назад Виктор.
Не знаю, – с явным сожалением ответил маршал. – Само как‑то случилось. Там, вы ведь понимаете, о чем я говорю? Так вот, там все совсем не так, как здесь. Многое случается, потому что случается, и ты сразу понимаешь, что это правильно, хотя и не знаешь, отчего так и зачем.