Говоря по совести, когда добрались до места, Сандер был едва жив. Но усталость, что давила на плечи, была не только и даже не столько физическая, хотя и этого хватало, – сколько душевная и умственная. За последние несколько дней на его долю выпало столько невероятных приключений, что переварить всю эту массу новых впечатлений, опыта, мыслей и чувств не способны были так сразу ни его разум, ни душа. Просто оказались не готовы к такого рода испытаниям – тем сильнее ударили по Сандеру Керсту холод и тяготы пути.
Однако и демонстрировать слабость было не в его обычае: и того достаточно, что он уже пару раз не совладал со своим весьма капризным, как выяснилось, организмом. Поэтому, справившись кое‑как с дремотой, норовившей поглотить сознание, и предательской слабостью в конечностях, Сандер нашел в себе силы и женщинам помочь – костер взялись разводить Ада и Тина, – и подсобить проводникам, расседлывавшим стреноженных лошадей и задававшим им корм. И вот не прошло и четверти часа, как затрещали в костре горящие ветки, распространяя вокруг тепло и дивный запах можжевельника и вереска. И котелок с водой под похлебку повис над огнем на пару с видавшим виды медным чайником. А пока суд да дело, компаньоны расселись на снятых с лошадей седлах и кожаных сумах с тряпьем вокруг костра, закутались в одеяла и пустили по кругу флягу со сливовым бренди. Этот первач оказался не так хорош, как солодовая водка мастера Ремта, но людям было сейчас не до изысков.
«Людям…» – мысль эта не понравилась Сандеру, и будь на то его воля, он постарался бы запрятать ее так глубоко в недрах памяти, чтобы и вовсе не находить, но, как говорится, «мы не одни на этом свете».
– Должен сказать, вы меня по‑хорошему удивили, леди де Койнер. – Фляга трижды обошла уже тесный круг примолкших путешественников, а ди Крей, по своему обыкновению, успел набить и раскурить трубку.
– Называйте меня Адой, Виктор.
– Польщен! Благодарю за честь, Ада!
– Ну и дело с концом. – Ада тоже попыхивала трубочкой и оттого выглядела еще более экзотически, чем обычно. – Вопрос, чем я вас удивила? Ведь вы же должны были давно догадаться…
– Догадаться и увидеть своими глазами – не одно и то же. Но дело, разумеется, не в этом. Судя по окрасу шкуры, вы принадлежите к одному из старших родов. Вот только не соображу, что за клан…
– Кенжи, – не без элегантности пыхнула трубочкой Адель. – Когда‑то все земли от побережья до Семи Городов контролировались нами, но это было давно. Еще не построили Семь городов, и многие из тех, кто населяет ныне горы Подковы, странствовали в то время по восточным равнинам.
– Кенжи… – повторил за женщиной ди Крей, остальные молча прислушивались к разговору, боясь спугнуть удачу: не каждый день приходится слышать о таких невероятных вещах.
«И в самом деле! Черт бы их всех побрал! Лучшей темы найти не могли!»
– Ладно! – усмехнулась Ада. – Все равно ведь заглянули за занавес, да и стесняться, в сущности, нечего и не перед кем, – улыбнулась она. – Расскажу, чего уж! Только сначала дайте‑ка мне, Виктор, флягу! Еще пару глотков, и за дело.
Она приняла флягу, сделала пару сильных глотков, посидела мгновение с каменным лицом, переживая «прохождение огня», и, пыхнув трубкой, начала неспешный рассказ.
– Дело давнее, – сказала она ровным голосом, в котором слышались стоны ветра и шелест стали, рассекающей плоть. – Но были времена, когда в горах, да и не только здесь, на высотах, а везде – по всему континенту, – даже на Пыльных равнинах правили перволюди. Так называли себя те, кто пришел раньше, кто стал первым. Мы, я имею в виду клан кенжи, были среди них, оттого и считаемся старшими.Старших кланов немного, но тем больше гордость, хотя древность рода не всегда отливается в золото и власть и не гарантирует выживания. – Чувствовалось, что рассказ не доставляет Аде удовольствия, но и лишних проявлений чувств она себе не позволяла. – Со временем нас осталось гораздо меньше, чем хотелось бы. Мы редко рожаем, вот в чем штука, но зато много и с удовольствием сражаемся. Такова природа оборотней, в каждом из нас живет зверь, и это отнюдь не домашний питомец. Борьба за власть, за лидерство, за земли – вот что такое наша жизнь, да и предрассудки людей не пошли нам на пользу. Даже в Старых графствах, где живут отнюдь не только люди, а иногда и вовсе не люди, даже здесь, в горах Подковы, оборотни теперь в меньшинстве и предпочитают жизнь в тени. Так уж сложилось, и не нам менять ход вещей.
Она задумалась на мгновение, словно бы прислушиваясь к смыслу только что произнесенных слов, пыхнула трубочкой и продолжила все тем же по‑видимости ровным голосом, за которым угадывалось, однако, нешуточное напряжение.
– В южной части Квеба, в так называемой Большой Доле, испокон веков из всех меняющих облик жили одни лишь волки‑кенжи. Я имею в виду, что клан кенжи правил этой частью графства, да и в других местах наше влияние было велико. Иногда, как это принято у оборотней, в наши земли заходили пришлые, но никогда не задерживались надолго. Раньше или позже, но уходили все. Миром ли, войной, но уходили. Так было долго, если не всегда, но с полсотни лет назад пришла большая волна переселенцев с востока, и правило было нарушено. Ирки – клан молодой, но многочисленный и агрессивный. Им и с прежних‑то земель пришлось уходить из‑за войны, которую они же сами и развязали. А в горах… Ирки находились в отчаянном положении и готовы были драться до последнего. Но и в графстве ситуация сложилась в ту пору не лучшая. Вовлекать в войну людей было не с руки ни для кенжи, ни для правивших в Квебе перстов. Кво и равки, те совсем малочисленны и всегда идут за главными кланами. А ирки возьми, да предложи после нескольких кровавых схваток мир. Они объявили, что готовы принести вассальную присягу. Указали, что земли много, а оборотней мало. На равнинах человечьи дома уже давно сменили у власти династии оборотней, когда‑нибудь, мол, такое случится и на хребте Дракона. Так зачем же зря лить древнюю кровь? Ну, древность их крови вызывала большие сомнения, но резон в словах клановых вождей ирков имелся. Во всяком случае, Дирк Квебский, державший клан перстов, его родич Шак из Серской доли, наш с Каспаром дед Загер и другие старейшины приняли вассальную клятву ирков, позволив им поселиться в графстве. Я тогда была маленькой девочкой, но хорошо помню, как проходил Малый совет в замке Загера. Помню и ирков, пришедших жить в Большую долю. Три родовитые семьи – на равнинах они назывались вождями – девять таборов. Всего около шестидесяти душ, но и нас во всей Большой доле хорошо, если набиралось семь дюжин…
– Дай угадаю! – прервал затянувшуюся было паузу в рассказе «неугомонный» Ремт. – Бароны Цеас…
– Знатный иркский род, – кивнула Ада. – Все так, друг мой Ремт. Все просто.
– Не думаю, – ответил тот крайне «задумчивым» голосом. – Должно быть что‑то еще. Что‑то существенное.
– И снова прав, – грустно усмехнулась Ада и, приняв дошедшую наконец до нее флягу, коротко глотнула бренди. – Мы, то есть кенжи, давно не охотимся на людей. Даже на войне стараемся не ворошить старое.
– Разумная политика. – Виктор взял у нее флагу, но пить не спешил. – А ирки?
– В деревнях стали исчезать люди, – вместо ответа сказала Ада. – Дети в основном, подростки, девушки. Сначала грешили на диких зверей. В лесах такое случается сплошь да рядом. Медведь‑людоед, стая оголодавших волков, снежный барс, да мало ли! Но звери оставляют след. Кости, кровь…
– Оборотни тоже, – осторожно поправил рассказчицу Ремт.
– Да, – согласилась она. – Это‑то и настораживало: не было следов. Пошли разговоры. Страх поселился в деревнях. И вот однажды… Ну, скажем так, я охотилась в горах. Просто охотилась! – остановила женщина встрепенувшуюся при упоминании охоты Тину. – Я шла по оленьему следу, а наткнулась на волчий. Вернее, это были оборотни, и от них несло человеческой кровью. Я даже не сразу поняла, что это такое. Неопытная была, молодая. Людской крови не лила и уж точно – не пила. Так в нос шибануло, чуть с ума не сошла. Кровь на оборотней нехорошо действует, особенно на молодых да в зверином облике. Сама, по правде сказать, чуть не озверела. Наверное, мне следовало остановиться. По‑умному, не мне было ввязываться в это дело, и уж тем более не в одиночку. Но я пошла по следу и нашла охотничий замок барона Цеаса. Глупо, конечно, но кто же думает о благоразумии в молодые годы…
И снова молчание. Долгое, тяжелое.
Слушая тишину, Сандер поймал себя на мысли, что одной частью души «мечтает» о том, чтобы рассказ Ады закончился как можно скорее, потому что чем дольше длилось повествование, тем хуже ему становилось. Но другая часть его души, если иметь в виду бессмертную душу Александра цу Вог ан дер Глена, «хотела», чтобы рассказ этот длился и длился, не кончаясь никогда. Это была «сладкая боль» – мучительное чувство удовлетворения запретного любопытства.
«Да пропади ты пропадом, сучье отродье!» – воскликнул он мысленно, пытаясь избавиться от наваждения, но брань не помогла. Он и сам, судя по всему, был того же племени. Такое же Богом проклятое отродье одной из этих гуляющих по миру людей чумных сук.
– Я проникла в замок… Остальное… Хотела сказать, неважно, – усмехнулась, словно оскалилась, Адель. – Но нет, это‑то и важно как раз. У них в подвалах все и обнаружились, и дети, и женщины… Отец Ольги любил нежное мясо, молодую кровь. Жуткое зрелище, если кто не понял. Я потом много чего видела и во время мятежа, и позже, но такого ужаса, кажется, не видела больше никогда. И ведь я была молодая. Психанула, а тут они! Вот и сцепились. А в замке тогда находились только родители Ольги да трое их родичей…
– Пять против одной… – выдохнула Тина.
– Ну, в общем, да, – кивнула на эту реплику Адель. – Расклад не из лучших, но ты учти, девочка, я кенжи, а они – ирки. Я раза в полтора крупнее любого из них, да еще молодая, резкая, полная дура, одним словом. Ну, и барон со сворой пообедавши были, а бой на полный желудок – хуже предательства. Сделала я их. Всех пятерых…